Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

– Тогда почему?

– Это дорого, а денег не так много.

Причина была не в этом, и оба это прекрасно понимали.

– Вовсе не обязательно. Судебная пошлина – всего несколько сотен фунтов.

– Возможно.

Так в чем же причина? Наверное, просто в страхе перед необходимостью снова с ней связаться, возможностью узнать причины ее ухода. Почему жить с ним было так ужасно, что она сбежала, не оборачиваясь, даже несмотря на детей. Да, конечно, однажды он это все узнает, но пока все это походило на подписание закладной на дом, который сгорел дотла. Бессмысленно и даже немного неприятно.

– Так почему бы и нет? Разве ты не хочешь освободиться от этого и жить дальше? Может быть, жениться снова?

Она замолчала, словно поезд их разговора с грохотом пролетел нужную ей станцию.

Эндрю затаил дыхание. Она смотрела в пол. Он понял – это один из тех моментов, когда завеса, которой они окружили свою совместную жизнь, практически рассеялась, и можно было различить проступающие сквозь нее смутные очертания… Неужели она действительно хочет выйти за него замуж? Быть с ним?

Он посмотрел на нее: тонкие черты лица, хрупкие нежные руки, столько сделавшие для того, чтобы привнести порядок в его жизнь, волны ее волос, почти бесцветные в отблесках пламени. Ему достаточно было протянуть руку, чтобы убрать локон с ее лба. Изменить всю их жизнь. Но наверху был Адам, почти каждый вечер засыпавший в слезах и вымещавший свою злость пинками по стенам, была совершенно беспомощная Кирсти, а еще где-то был третий ребенок, которого он даже никогда не видел, – дочь Оливии. Жизнь всех этих детей зависела от них, словно от спасательной шлюпки в бурном море, из которой он едва успевал вычерпывать воду. Любые изменения могли опрокинуть эту лодку вверх дном, а от Кейт ему было известно, что Оливия не всегда психически стабильна и что Делия не живет с ней из-за какого-то срыва вскоре после рождения девочки. Испытывал ли он к ней какие-то чувства? Да, она была привлекательна, ласкова, нежна и отчаянно старалась сделать его счастливым, чего никогда нельзя было сказать о Кейт. Конечно, брат и даже мать настоятельно намекали, что считают Оливию его девушкой, приглашая ее на семейные обеды и праздники, но она неизменно вежливо отказывалась. Никто его не винил, потому что Кейт забрала с собой все поводы для обвинений. Но все равно это было слишком тяжелым бременем. Она была подругой его жены, которая переехала к нему, чтобы помогать, и так и не съехала. Он не хотел быть тем мужчиной, который воспользуется ее добротой.

Он подождал, глядя, как ее глаза чуть прикрылись, и чувствуя, как возвращается на место завеса.

– Я об этом подумаю, – снова произнес он, сам замечая, как дрогнул голос, и ненавидя себя за трусость. – Это довольно трудно принять вот так сразу.

– Она не вернется, – сказала Оливия, но момент уже миновал, и она встала, чтобы забрать у него тарелку.

Эндрю посмотрел на часы. Скоро он сможет сбежать наверх и забыть об этом разговоре, и ему не придется подавать заявление на развод или вообще задумываться о Кейт. Он уже начал думать, что победил, когда Оливия пустила парфянскую стрелу.

– Думаю, тебе следует подумать о языке жестов. Разве ты не хочешь испробовать все возможности?

Эндрю допил пиво, и она, словно марионетка, потянулась, чтобы налить еще.

– Ты в самом деле считаешь, что Кирсти сможет этому научиться?

– Почему нет?

– Ну, она… Не уверен, что у нее мозг работает подобным образом.

Он всегда испытывал чувство вины, говоря о том, на что Кирсти не способна. Но от фактов никуда не скроешься. Им говорили, что она не понимает речь и, скорее всего, едва узнает родителей. Она была лишена возможностей проявлять даже эти мельчайшие признаки человечности.

Оливия покачала головой.

– Она все понимает. Я в этом уверена. Она поворачивает голову, когда ты говоришь. Она не может произносить слова ртом, но, возможно, она может их себе представлять, может показывать их знаками. Что значит быть ею… Представляю себе, каково это – оказаться в огромном холщовом мешке, не имея возможности как следует видеть, слышать или поговорить с кем-нибудь из нас.

Эндрю поставил стакан, чувствуя подступающую тошноту. Думать о Кирсти почти как о домашнем питомце было слишком просто – с ней можно было сюсюкать, можно было ее обнимать и даже любить ее, но она не могла тебя понять, не могла ответить. При мысли об альтернативе у него похолодело в животе.

– Если ты считаешь, что это поможет, – сказал он.

Он сам так не думал. Но едва ли у него были причины утверждать, что не стоит и стараться. И вот так Эндрю проиграл в другом вопросе.

– Завтра им позвоню.

Оливия долила ему остатки пива, и он выпил.

Ставить крест на всякой надежде – не в природе человека. Но когда родилась Кирсти, Кейт начала постепенно избавляться от последних остатков. Она сразу начала исходить из того, что их дочь никогда не сможет ни смеяться, ни говорить, ни ходить, ни пользоваться туалетом. Мироздание нанесло ей подлый удар в спину, и она была полна решимости больше не доверять никому и ничему. Эндрю оказался в странном положении человека, которому приходилось играть роль оптимиста. В конце концов, они все равно должны были заботиться о дочери, кормить ее, переодевать, любить. Если один человек взвалил на себя всю отрицательную сторону ситуации, не остается иного выбора, кроме как взять на себя противоположную.

С годами стало проще справляться с ожиданиями других людей в отношении Кирсти. Когда они сюсюкали над коляской, стараясь казаться великодушными, говоря с ней, он слышал собственный голос: «Не стоит, она все равно не понимает». И иногда на него смотрели с укором, словно это жестоко – говорить подобное о собственной дочери. Кое-чему Кейт его научила: когда ты – родитель, тебе приходится продираться сквозь покров утешающей лжи, чтобы докопаться до истины. Иначе разочарование убьет тебя. Если Кирсти не испытывала боли и была настолько счастлива, насколько это возможно, Эндрю этого было достаточно. Он с самого начала решил не ожидать ничего сверх этого.

Конечно, оставалась еще Оливия. Ее спокойствие, настойчивость и целеустремленность. Иногда ему казалось, что ей проще было сохранять оптимизм в отношении чужого ребенка, чтобы не испытывать ужаса полной безнадежности, настолько болезненной, что немногие были способны жить с этим чувством постоянно.

Этим и объяснялось появление в доме Сандры, обучавшей языку жестов. Она появилась в доме через несколько недель после того вечернего разговора, и ее голос доносился до него даже наверху. Мало того что ее акцент действовал на нервы, так еще и голос был рваный и хриплый, словно у нее вечно першило в горле.

Он услышал Сандру еще до того, как увидел, а потом, когда осторожно спустился вниз, сама ее внешность показалась ему оскорбительной. Крашеные курчавые рыжие волосы, провонявшие сигаретами и лаком для волос – и как только она умудрялась не сжечь их? Обтягивающие легинсы и туфли на высоких тонких каблуках, на которых она еле держалась. Сандре было не меньше пятидесяти лет, но одевалась она, словно подросток после набега на магазин дешевой одежды под кокаином. Кейт пришла бы в полнейший ужас. Во всяком случае, Прежняя Кейт, которую он знал до ее дружбы с бедняжкой Эйми, безмерно его удивившей. С каких это пор его склонная к снобизму жена, всегда так старавшаяся показать принадлежность к более высокому классу за счет произношения и стиля, вдруг проявила такой интерес к женщине, болтавшей без умолку о гороскопах и танцевальной музыке? Возможно, он все же совершенно не знал Кейт. Бедная Эйми. Эндрю не нравилось думать об этом, и он смирился, не впервые ощутив себя чужаком в собственном доме, который вдруг заявился без приглашения на вечеринку, устроенную на кухне.

Кирсти была одета в комбинезончик и розовую футболку – симпатичный наряд для ребенка намного младше – в пятнах от банана и слюней. Она была в ходунках, предназначенных для малышей, начинающих ходить, вот только ей к этому времени было уже семь. Казалось, что ей это нравится, насколько ей вообще могло что-то нравиться. Иногда она начинала двигаться по выложенному плиткой полу, загребая согнутыми ногами, словно человек, бредущий по колено в воде по невидимому морю. Из портативной колонки на кухонном столе играла музыка. Что-то попсовое с басами и визгливыми женскими голосами. Женщина с крашеными волосами держала его дочь за руки, управляя ими, словно кукловод.