Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

Оливия стояла рядом, не то чтобы хлопая, но сводя и разводя ладони в такт мелодии.

– Вот так! – кричала женщина. – Молодец, Кирсти. Вот как ты умеешь танцевать.

Эндрю захотелось как-нибудь объявить о своем присутствии, но рядом не оказалось двери, которой можно было бы хлопнуть. Вместо этого он закрыл лицо ладонями. Зашибись! Почему бы просто не принять Кирсти такой, какая она есть? Наверняка она была напугана – весь этот шум, крики, незнакомая женщина.

Покалывание в затылке подсказало ему, что позади, на лестнице, стоит сын, держа в руках игрушку Кирсти, когда-то бывшую кроликом. Не сказать чтобы они были уверены, что девочка вообще ее узнавала. Теперь кролик лишился глаз и ушей, пав жертвой своего рода игрушечного миксоматоза [2].

– Привет, дружище, – произнес он по привычке, хотя Адам редко ему отвечал.

Ребенок пристально посмотрел на него. В девять лет он начал быстро расти, а лицо стало приобретать суровые черты, напоминавшие Кейт. Скоро, когда вырастет, он станет красавцем.

– Что они делают?

– Танцуют с твоей сестрой.

– Она не может танцевать.

– Знаю.

– Она не чувствует музыку. Так мама говорила. Г-глупо. Ей не понравится.

Эндрю удивленно заморгал. Это было самое длинное высказывание сына с момента ухода Кейт и первый раз, когда он вообще упомянул о ней.

– Хм… Хочешь спуститься?

Он протянул руку очень осторожно, словно перед ним был дикий олень, хотя Адам в девятилетнем возрасте едва ли взялся бы за нее. Более того, он не сделал бы этого и в более раннем возрасте. Мальчик не обратил внимания на протянутую руку и, развернувшись, поднялся обратно.

Эндрю спустился. Женщина не прекращала танцевать еще с минуту после его появления.

– Привет… – нервно сказала Оливия. – Э… Это новый дефектолог Кирсти.

– Сандра, – представилась женщина. – Итак, что тут у нас?

Сандра смотрела Эндрю прямо в глаза, и он почувствовал, что лоб покрывается испариной.

– Нет смысла тянуть резину. Лив, дык я поняла, что ты Кирсти не мама?

«Дык». Она даже грамотно говорить не умеет, а он должен доверить ей своего ребенка?

– Ее матери с нами нет, – выдавил из себя Эндрю.

– То есть мачеха?

Он увидел, как взгляд Оливии помутнел от неловкости и метнулся в сторону.

– Оливия – наш очень хороший друг. Чем вы тут занимались? Она ведь практически не реагирует на музыку, как нам кажется.

Сандра погладила лоб Кирсти раздражающим жестом собственника.

– О… Было доказано, что музыка может стимулировать их, воздействовать на мозг, и это облегчает коммуникацию. У меня докторская степень, – она подтянула легинсы. – Ох… Как же они впиваются в задницу…

В этом была она вся. Шумная, грубоватая и совершенно не боящаяся никого и ничего. К нему она обращалась «любовь моя». Обе руки в татуировках, морщины курильщика на губах, леопардовые легинсы, трое сыновей-подростков от разных отцов. Но при всем этом она была умной и сильной. До того, как выучиться на дефектолога, она была соцработником. Эндрю подозревал, что Оливия ее немного побаивалась. Иногда столь сильное различие между ними тревожило, словно само ее присутствие в этом мире способно полностью уничтожить его. Но все же в тот вечер он немного задержался во время обычного обхода детей перед сном. Адам уже спал, свернувшись плотным калачиком. Эндрю обычно поправлял ему одеяло и иногда волосы, хотя Адам иногда отдергивал голову во сне, что-то бормоча под нос. Как и каждый вечер, он толкнул открытую дверь в комнату Кирсти и увидел, что девочка не спит. Она принимала множество лекарств, которые помогали ей засыпать и просыпаться, предотвращали припадки, регулировали пищеварение и кровообращение. Оливия с помощью мобильника выводила на стену проекцию цветастых морских существ, которая сопровождалась тихой детской мелодией. Глаза девочки, казалось, вовсе не следили за ней, просто уставившись в пустоту. Узоры света и тени на ее радужках. Было неясно, многое ли она способна увидеть даже после операций на глазах, а еще на ушах, бедрах и сердце. Каких же усилий требовало поддержание жизни в этом крошечном тельце!

– Кирсти, – произнес он тихим голосом.

Она не повернулась на голос. Она не знала своего имени. Или знала?

– Это я – твой отец. Папа.

На этом слове он поперхнулся и вдруг искренне разозлился на Оливию. Он давно потерял надежду на самое простое – что дочь когда-нибудь узнает его, посмотрит на него, назовет его папой. Как она смела снова дать ему эту опасную надежду?!

Эндрю, наши дни

– Готов?

– Почти. Осталось только запонки найти.

– В шкатулке в тумбочке.

Оливия вошла в его комнату, которая так и оставалась только его комнатой, раз она ни разу здесь не ночевала, и открыла нужный ящик. Ее движения были изящными и уверенными, и она мгновенно нашла нужную ему вещь. Его раздражало то, насколько он зависит от нее. Она даже без просьбы с его стороны подошла к нему, помогла застегнуть запонки и улыбнулась.

– Знаешь, все будет в порядке. Не беспокойся.

– Я и не беспокоюсь.

Хотя на самом деле он беспокоился.

– Это так волнительно. Но, понимаешь, большие мероприятия…

Они всегда его тревожили, и в действительности он очень нервничал, думая, что будет, если никто не придет или, наоборот, придет слишком много людей и будет тесно, не всем хватит вина. Он просил приглашенных подтвердить участие, но, похоже, никто моложе сорока больше не понимал, зачем это вообще нужно. В животе урчало, в груди жгло, словно вместо сердца был огненный шар. Оливия и об этом подумала.

– На всякий случай у меня в сумочке есть средство от изжоги. Поезд через пятнадцать минут.

– Знаю. Послушай, я спущусь через минуту.

– Хорошо.

Она развернулась, и он запоздало понял, что нужно было сделать ей комплимент по поводу платья с цветочным узором, макияжа и волос, которым она каким-то образом умудрилась придать еще больше блеска.

– Кстати, ты очень здорово выглядишь.

– Ты тоже.

Она вернулась, положила ладонь на узел его галстука. Он затаил дыхание. Они так редко касались друг друга за те пятнадцать лет, что прожили под одной крышей.

– Знаешь, я тобой очень горжусь.

И она вышла, оставив за собой аромат духов, неуловимый как сон. Эндрю посмотрелся в зеркало – меньше волос и больше морщин, чем он рассчитывал для выхода первой книги, в костюме и при галстуке. Не слишком ли формально? Господи, он понятия не имел. Ребята из его группы по писательскому мастерству вечно носили рваные джинсы и протертые джемперы и натягивали вязаные шапочки на немытые головы. Они, пожалуй, подняли бы его на смех.

Оливия вернулась уже одетая и протянула Эндрю его плащ.

– Идем, великий писатель.

От этой фразы он поморщился. Ее неприкрытые похвалы и поддержка все еще казались ему странными. Придирчивая холодность Кейт почему-то была ближе. Ожидание провала, означавшее, что не стоит и пытаться. На улице шел легкий дождь. Оливия раскрыла зонт, взяла Эндрю под руку, и они пошли к станции. Он не привык ездить в Лондон по вечерам, и казалось странным идти навстречу потоку пассажиров, усталых и бледных, каким и он сам был долгие годы, пока Оливия его не спасла. Они вошли на станцию, купили билеты в автомате и стали ждать на платформе. Он пожалел, что не взял с собой ничего выпить, чтобы успокоить нервы. Может быть, баночку джина. Но у Оливии было странное отношение к выпивке, как и ко многим другим вещам. Они сидели друг напротив друга в безлюдном поезде, усыпанном бесплатными газетами. Он ехал на презентацию своей книги. Он столько мечтал об этом, представлял себе речь, врагов из прошлого, которых он хотел пригласить поприсутствовать при его триумфе. И вот этот день наступил. Сегодня. «Запомни этот день», говорил он себе. Скоро поток времени унесет его дальше, и от этого события, как и от всех остальных, останутся только воспоминания.