Десять поколений - Арфуди Белла

Несмотря на то что Рзго рос уже в совершенно новом мире, отличном от того, что видели его родители в детстве, он перенял часть стереотипов прошлого. И один из самых главных был о роли жены. К Хедо он был абсолютно равнодушен и воспринимал ее практически как мебель, которая каким-то чудесным образом еще стирает его рубашки и подает ужин. Добравшись до докторской степени и окончательно закрепившись в академическом кругу республики, Рзго своих привычек не сменил, хотя и замечал на званых вечерах, что коллеги иначе относятся к своим женам. Тем не менее какие-то новые взгляды он заимел, чем доводил своего отца до бешенства.

– Какие мы курды? Ты в своем уме? – горячился Джангир, хватаясь за сердце. Само слово было ему противно. Еще противнее, что к ним себя причисляет его сын.

– Езиды и курды – один народ. У нас лишь разные религии. Наука тебе это докажет, если ты захочешь ее услышать.

Убежденный в своей правоте, Рзго как фанатик носился с этой мыслью и распространял ее повсюду. Стараниями таких светил науки, получивших вместе со своими дипломами прививку от национального самосознания, в Армении выросло несколько поколений езидов, искренне считавших себя курдами. Передавая это сакральное знание от отца к сыну, они разбрелись по земле и стали ненавистны тем, кто продолжал отчаянно соблюдать старые обряды и гордо именовал себя езидом.

Ни Кявэ, ни Хедо, часто становившиеся свидетельницами споров своих мужей, в ругани никогда не участвовали, предпочитая уделять все внимание детям.

Особенно тяжко пришлось во время войны, когда спасались лишь тем, что уродит земля и дадут по ненавистным всем карточкам. В те годы обе женщины молились так часто, как никогда больше в своей жизни. Хотя по какой-то иронии судьбы пугавший всех Сталин позволил малым народам не идти на фронт, солдаты среди езидов все же были. Дети, рожденные на новой земле и считавшие ее для себя родной, вставали на ее защиту. Дни напролет молитвы улетали к небесам, пока на земле люди становились тоньше и прозрачнее. Спустя десятилетия Кявэ, пережившая и мужа, и старшего сына с невесткой, вспоминала эти темные годы как один сплошной поток слез и тревог.

С победой в войне пришла радость и в дом к семейству Бяли – Бялилян, как они стали именоваться по паспорту. После двух дочерей Хедо наконец родила мальчика. Крепкий, рыжий, как мать, малыш появился немного раньше срока и возвестил о своем приходе в этот мир не криком, а рыком, почти как у маленького льва. Первый внук и гарантия того, что род будет продолжен. Джангир, у которого сердце снова разрывалось от счастья, как всегда, ходил по школе важным шагом и на всех уроках раздавал пятерки. Даже заядлые двоечники в этот единственный в году, а то и раз в пять лет день получали заветное «отлично», чтобы помнить о нем всю жизнь.

– Видали, какой товарищ Бялилян счастливый? Если и просить его о том, чтобы оценку чуть подтянул, то однозначно сегодня.

– Я сегодня стихотворение еле рассказал, приплетая в него все, что мог. Так он мне пять влепил не глядя.

– Меня даже слушать до конца не стал. Сказал, я и без того молодец.

Джангир в тот день выходил из школы неспешно. Знал, что жена готовит праздничный ужин к выписке невестки из роддома. Ему же не хотелось мешаться под ногами во всей этой кутерьме. День был теплым, как и его воспоминания.

Отступив от клятвы не вспоминать больше никогда Несрин и маленького сына, Джангир погрузился в лавину, охватившую его сердце. Когда новость о резне дошла до него, ему показалось, что он замер и стал навеки ледяным. Мир вокруг затянулся какой-то серой пеленой, стал густым и вязким. Казалось, Джангир жил обычной жизнью, но внутри себя был погружен в туман прошлого, где бродят души любимых людей.

Он давно сумел справиться с этой болью и слышал лишь ее легкое дыхание в моменты, когда власть над чувствами его покидала. Обычно он мог контролировать даже сердцебиение, не давая ему разрешения учащаться, если видел кого-то, кто хоть отдаленно был похож на погибших. Сегодня же, воодушевленный радостной вестью, он не удержал в себе воспоминания, хлынувшие из него безумной волной, сносящей на своем пути все препятствия. Ему виделось, как он обнимает Несрин на их широкой кровати в доме Авы-ханум. На Несрин белая шелковая ночная рубашка, оттеняющая ее круглые смуглые локти. Ее влажные глаза смотрят на него с благодарностью. Между ними лежит младенец. Он сучит ножками и держит цепкими пальцами длинный локон матери.

– Отпусти, мой хороший, – говорит ему Несрин с усталой улыбкой на лице. Джангир знает, что материнство дается ей тяжело. Ребенок практически не спит, вынуждая просыпаться и идти к нему чуть ли не каждый час в течение ночи. – Это нельзя есть.

– Любуется красотой матери.

Несрин от слов мужа покрывается густой краской. Она до сих пор не привыкла к тому, что он так откровенен. Чувствует, что он относится к ней не так, как положено в их общине.

– Жаль, спать не хочет по ночам.

– Пока совсем маленький, – говорит Джангир, лаская сына. – Скоро будет спать столько, что мы будем умолять его проснуться.

Несрин смеется.

– Вот бы дожить до этих светлых дней!

– Доживешь. – Джангир накрывает ее теплую руку своей. – У нас впереди еще много лет.

– Пусть Ходэ услышит твои слова. – Несрин верит всему, что говорит Джангир. Если он сказал, что у них впереди много лет, значит, так и будет. Она, как Ава-ханум, застанет своего праправнука.

Джангир, охваченный воспоминаниями о Несрин, не замечает, как доходит до самого края их деревни. Пробираясь через развалины старой, заросшей травой средневековой церкви, он идет к обрыву. Здесь ему думается лучше всего. Именно на этом месте, на сухой и безжизненной земле, он когда-то решил обосноваться, а не пускать корни в городе. Ему казалось, что если он справится и даст жизнь этому почти мертвому месту, то как будто бы воскресит что-то и в себе. Годами он трудился, не замечая преград. Бился головой о закрытые двери и выпускал одно поколение учеников за другим. И лишь сейчас он прочувствовал, познал всем телом, каждой своей мышцей и каждым хрящом, что все было не зря. Эта земля дала ростки. Те, что будут находиться уже за пределами его власти, но будут стремиться к росту. Семя будет прорастать и после его смерти, когда от него не останется даже маленькой песчинки, ни единой души, которая помнила бы его голос и имя. «Все сойдет в землю, но вернется оттуда вновь», – так говорила ему Ава-ханум. Ее слова прошли сквозь время, чтобы он услышал их вновь и окончательно в них уверовал. Пусть даже потомки не будут знать и помнить его, зато они будут. Они будут. Значит, его жизнь была не пустой.

– Нашему роду пришлось тяжело. Столько страданий и постоянных скитаний, – говорила юному Джангиру в своем любимом розовом саду Ава-ханум. – Но, глядя на тебя, я знаю, что это было не зря. Мы прорастем везде. Даже на земле, которую другие покинут за негодностью. Мы будем жить. И нас будет много.

Тогда ее слова казались Джангиру излишне тревожными хаотичными мыслями старухи. Любимой им бабушки Авы, прабабушки Авы. Любимой, но такой далекой от действительности, в которой он собирался жить. Как ему казалось, жизнь готовит его к большим свершениям и переезду в желанный Стамбул. Сумел бы он спасти родных, если бы проникся болью ее слов и услышал тяжелое предзнаменование?

Бесплотное свечение привиделось Джангиру в тот день в глубине обрыва. Оно манило к себе, но не настаивало на приглашении. Джангир, сумевший оторвать от него взгляд, вернулся домой, наполненный покоем и уверенностью, что отныне все будет совершенно замечательно. Ни увлеченность сына идеями курдского единства, ни оценки учеников больше не заботили того. Отметив появление внука, он неделю продолжал ходить со счастливой и несколько безумной улыбкой на лице, пока в воскресенье не лег спать раньше обычного. Ему показалось, что он просто устал от насыщенных событиями дней. Жена же решила, что он так отлынивает от работы на земле, но решила смолчать, доверив ее младшему сыну, еще школьнику.