Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь

В один погожий день, когда природа будто нарочно старалась помочь молодым людям встретиться и устроить «гуляния на природе», желтое-желтое солнце ярко освещало деревню, а Лунжу, по обыкновению, сидел дома и точил нож.

Лицо его было сурово. Сжатые губы, вытянутые в нитку, свидетельствовали об отвращении, которое он испытывал к подобному существованию. Лунчжу прислушивался к высоким звукам девичьих песен, раздававшихся далеко за фортом, и посматривал на небо. Желтое солнце согревало его почти весенним теплом. В безбрежном синем небе пролетали стаи диких гусей, выстроившихся клином или в линию. Лунчжу безразлично смотрел на них.

Что же погрузило его в такую тоску? Байэр, Упо, Лоло, Хуапа, Чанцзяо… К его состоянию были причастны каждая девушка и каждый молодой человек, принадлежавшие к этим древним родам. Женщины, выбирая любовь своей жизни, отказывались от совершенного во всех отношениях человека. С точки зрения богини Венеры, это было позором для любви как таковой; кроме того, это было предзнаменованием упадка и скорой гибели народа. Женщины перестали сходить с ума от любви, разучились следовать велению своего сердца, добровольно отказались выбирать себе человека, который им больше всего нравится. Одним словом, и род Байэр, и род Упо, и другие — все они бесполезны, ни на что не годятся и, совершенно очевидно, они стали похожи на самый большой народ — ханьцев.

Лунчжу точил свой нож. К нему подошел низкорослый слуга. Он опустился на землю перед хозяином и обнял его ноги.

Лунчжу скользнул по нему взглядом, но ничего не сказал, а издалека вновь донеслись звуки песен.

Слуга, поглаживая ступни Лунчжу, тоже хранил молчание.

Лунчжу запел песню без слов, в мелодии которой строгость смешивалась с любовью, и к ним добавлялась нотка возмущения. Потом сказал:

— Коротышка, ты опять за старое!

— Хозяин, я ваш слуга.

— Неужели ты не хочешь стать мне другом?

— Мой господин, мой бог, я склоняюсь перед вами. Кто осмелится встать с вами вровень? Кто решится перед прекрасным лицом Лунчжу сказать, что тоже хочет счастья? Кто не хочет сделаться рабом или рабыней Лунчжу? Какая…

Топнув ногой, Лунчжу попытался остановить льстивые речи коротышки, но тот успел досказать: — Какая женщина посмеет мечтать о любви к Лунчжу?

Покончив с восхвалениями, слуга поднялся. Встав во весь рост, он оказался не выше опустившегося на колени обычного человека. Похоже, роль раба была ему в самый раз.

Лунчжу спросил:

— Почему у тебя такой несчастный вид?

— Хозяин заметил, как я жалок, значит, в этот день я и правда достоин существования.

— Какой ты смышленый.

— Похвала хозяина и дурака сделает талантливым.

— Я спрашиваю тебя, в чем, в конце концов, дело?

— Это дело… хозяин, может быть, увидит в нем божью милость.

— Ты только петь умеешь, совсем говорить разучился? Будто хочешь, чтобы я побил тебя.

Только теперь карлик заговорил. Обливаясь слезами, он поведал о своих страданиях и разочарованиях. При этом он топал ногами, подражая рассердившемуся Лунчжу. Если бы нашелся сторонний наблюдатель, то он наверняка решил бы, что карлик отравился или его пчела ужалила в пупок, и так он изображает свои мучения. Но Лунчжу догадался, что карлик либо не сумел отыграться в игре на деньги, либо попал в немилость к женщине.

Лунчжу ничего не говорил, лишь улыбался. А карлик продолжал:

— Мой господин, мой бог, от вас ничего не скроешь — вашего слугу обидела девушка.

— Ты как птица, которая только и умеет, что петь льстивые песни, тебя невозможно обидеть!

— Но, хозяин, глупым слугу сделала любовь.

— От любви люди умнеют.

— Так я и поумнел: вы говорите, стал смышленым. Но рядом с тем, кто умнее меня, я вижу, что глуп, как свинья.

— Куда подевалось твое умение петь, как земляной попугай?

— Какое умение, у этих попугаев большой клюв и тело большое, а поют-то только заученные песни, пользы никакой.

— Если споешь все, что заучил, вполне сможешь одержать победу.

— Спел, но безуспешно.

Лунчжу нахмурил брови, это показалось ему странным. Однако, опустив голову, он словно заново увидел, насколько низкорослым был слуга, и понял, что тот потерпел поражение из-за роста, а вовсе не от отсутствия голоса, и, невольно улыбнувшись, сказал:

— А может, ничего не получилось из-за твоего телосложения?

— Но она не видела меня. Если б она знала, что я карлик-слуга у несравненно прекрасного наследника Лунчжу, то непременно привела бы меня в пещеру Тигра и стала мне невестой.

— Не верю. Наверняка дело в деревенских предрассудках по поводу роста.

— Хозяин, клянусь. Не по звуку же голоса она узнала мой рост. А по моей песне она поняла, какова глубина моего сердца.

Лунчжу покачал головой. Даже наблюдая карлика прямо перед собой, он никак не смог бы измерить глубину его сердца.

— Хозяин, прошу, поверьте. Из-за этой красавицы многие сорвали голоса, так и не сумев победить ее в пении!

— Раз она так хороша, тебе следует петь, пока горло не заболит, пока кровью не начнешь плеваться. Вот тогда это настоящая любовь.

— Горло у меня уже болит, и я пришел просить вас о помощи.

— Так не пойдет. Только что ты говорил мне льстивые речи. Тот, кто действительно хочет добиться любви, не смог бы говорить ни о чем другом!

— Хозяин! — Карлик встряхнул большой головой и жалобно вымолвил: — Покойник и тот перед лицом бога найдет слова, чтобы восхвалить его совершенство и красоту, что уж говорить о слуге. Слуга уже опустил руки в попытках добиться любви, но рядом с хозяином обретает новый прилив смелости. Мой господин дает людям в десять раз больше храбрости, чем бодрящее средство из корня горца. Ну все, мне нужно идти. Если проиграю, то не скажу, что я ваш слуга, а то люди станут смеяться, что вы держите у себя такого болвана. Честь рода Байэр пострадает!

Карлик пошел было прочь, но его последние слова раздосадовали Лунчжу; он вернул слугу и расспросил, что же это за девушка.

Тот, как умел, описал лицо, фигуру и пение девушки. И сам же признал, что его описание словно бы сделано ободранной кистью остатками краски на потрепанном холсте. Песни девушки он сравнивал с деликатесами, производимыми родом Байэр из Циншигана: сладким вином, мушмулой, карасями из ручья Саньянси и собачьим мясом, как будто песни можно съесть. Что и говорить, неспособен был карлик к словесному рисованию.

Лунчжу видел, что карлик одержим, но и в его собственном сердце что-то шевельнулось, словно он тоже вкусил сладкого вина и собачьего мяса. Со смешанным чувством любопытства и недоверия он сказал карлику, что кое-что придумал и пойдет вместе с ним.

Карлик, который хотел развеселить Лунчжу, обрадовался, что тот собрался прогуляться, и с нетерпением стал убеждать господина скорее отправиться за пределы деревни.

Вскоре наследник рода Байэр оказался в горах.

Спрятавшись в зарослях травы, Лунчжу попросил карлика спеть во весь голос песню, которой его учил хозяин. В первый раз они не услышали никакого ответа. Тогда карлик снова громко запел, и из бамбукового леса на соседней горе донеслась ответная песня. Судя по мелодии, пела девушка из рода Хуапа.

Каждый звук этой песни проникал Лунчжу прямо в сердце. Прозвучало всего три строчки, и песня стихла. Одна из строк словно просила продолжения. Лунчжу велел карлику ответить на нее, тоже в три строчки: «Хорошее вино должен пить искусный певец, хорошее мясо должен есть искусный певец, а вот кому должна принадлежать красивая девушка?»

— Красивая девушка выйдет замуж лишь за настоящего мужчину, — затем девушка добавила еще три строчки о том, какого мужчину можно назвать настоящим. В песне она упомянула имя Лунчжу и два других имени, но те принадлежали прекрасным мужчинам из прошлого, лишь Лунчжу жил в настоящее время. Пела она так: