Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь

В полночь, когда У-лаое, лежа в обнимку с новобрачной на резной кровати под батистовым пологом, уже видел сны, все собаки в поместье вдруг бешено залаяли. Дядя Ямао встал посмотреть, что происходит, и увидел на небе красное зарево — где-то вдалеке начался пожар. Прикинув направление и расстояние, он понял, что это у ручья. Вскоре в поместье, запыхавшись, прибежали люди и передали новость — горели лавка у моста и дом Гуйшэна. Удивительно, что огонь запылал в двух местах одновременно, но подробности никто не знал.

Дядя Ямао поспешил на пожар. Сначала он отправился к мосту, там огонь бушевал так яростно, что загорелись даже лиственные деревья у моста. Подойти было невозможно, оставалось только смотреть на происходящее издалека. Пока не было известно, погибли ли лавочник Ду и Лайцзы в огне или выбрались наружу. Затем он побежал туда, где жил Гуйшэн. Подойдя к охваченному пламенем дому, он увидел толпу людей, которые собрались посмотреть на пожар, Гуйшэна они не видели. Никто не мог сказать, сгорел ли он заживо или сбежал. Ямао схватил длинный бамбуковый шест, сунул его в огонь и поводил им из стороны в сторону, но не смог определить, есть ли кто в огне. В глубине души он понимал, в чем причина пожара и откуда взялся огонь. Возвращаясь в поместье, на полпути он столкнулся с У-лаое и его молодой женой. Пятый Господин спросил:

— Кто-нибудь сгорел?

Дядя Ямао, запинаясь, пробормотал:

— Это судьба, Пятый Господин, судьба.

Обернувшись и посмотрев на плачущую Цзиньфэн, он про себя сказал: «Ну, девочка, вернешься, бери веревку да вешайся, чего реветь-то?»

Люди все бежали посмотреть на пожар.

1937 г.

НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ИСТОРИИ

ЛУНЧЖУ

Это короткое предисловие, которое я написал в день своего рождения, — мое скромное подношение тем, кто даровал мне жизнь, — матери моего отца, матери моего деда, а также всем ныне живущим родственникам.

Во мне течет здоровая кровь вашего народа, но половину из прожитых мною двадцати семи лет поглотил город. Городская жизнь отравила меня ядом лицемерия и нерешительности, возникших как результат деградации моральных принципов даодэ. Все лучшие человеческие качества: пылкость чувств, смелость, искренность, — бесследно исчезли. Я больше не вправе говорить, что принадлежу к вашему народу.

Искренность, смелость и пылкость чувств я унаследовал от вас, благодаря кровному родству. Но сегодня эти качества, присущие мне от рождения и предопределявшие то, кем я должен был стать, целиком и полностью утрачены. Жизнь в ее сиянии осталась для меня далеко в прошлом.

Происходящее вокруг нередко огорчает меня, вызывает чувство подавленности. Я не могу верить тому, что меня окружает, но мне не хватает уверенности в собственных силах.

Печаль не отпускает меня ни днем, ни ночью. Ею пронизана вся моя прошлая и будущая жизнь, она неотделима от меня, как плоть неотделима от костей. Ты, наследник рода Байэр, живший сто лет назад, в другую эпоху — твой славный век, твоя наполненная кровью и слезами жизнь могли бы пробудить отклик в сердце человека, растоптанного современным обществом. Почему же так слабы импульсы, идущие от вас, мои далекие предки? Почему, думая о вас, описывая вас, я по-прежнему чувствую себя эмоционально опустошенным, неспособным выйти из состояния вселенской тоски?

Этот прекрасный молодой мужчина принадлежал роду Байэр племени мяо. Казалось, будто его отец и мать в свое время были причастны к созданию статуи Аполлона, а затем по этой модели слепили и собственного ребенка. Лунчжу, сыну старейшины рода, исполнилось семнадцать лет, и он был самым красивым из всех красавцев. Этот юноша был красив и здоров, как лев, мягок и стеснителен, как ягненок. Он служил всем образцом для подражания. Авторитет, сила, слава — все было при нем. Любое сравнение оборачивалось в его пользу. Добродетелями он был наделен так же щедро, как и красотой. Похоже, небеса помогали ему больше, чем обычным людям.

При одном упоминании о внешности Лунчжу у людей возникало чувство собственной неполноценности. Даже шаман, который обычно был равнодушен к удачам и неудачам других людей, испытал чувство зависти, когда увидел, что его собственный нос не идет ни в какое сравнение с носом Лунчжу. Взыгравшая в шамане ревность привела его к мысли о том, чтобы взять нож и воткнуть Лунчжу прямо в нос. Вот какая коварная идея, противоречащая воле неба, зародилась у шамана, однако сила красоты сумела умиротворить и его.

Люди рода Байэр, а также родов Упо, Лоло, Хуана и Чанцзяо говорили, что Лунчжу вырос настоящим красавцем, что он сияет, как солнце, и свеж, как цветок. Слишком многие говорили так, и их бесконечная лесть только раздражала Лунчжу. Преимущества, связанные с обладанием красивой наружностью, заключаются не в том, что тебе льстят, — они прежде всего должны укреплять твое положение в обществе. А если замечательная внешность не пробуждает в женщинах сильных чувств, то она и вовсе ни к чему. Лунчжу ходил на берег и, глядя на отражение в воде, убеждался в своей красоте; еще время от времени смотрелся в бронзовое зеркало и видел, что в людских похвалах нет преувеличений. И что ему дала его красота? Лунчжу в глазах женщин не соответствовал образу идеального мужа, поэтому, как ни странно, его внешность не увеличивала, а, напротив, ограничивала его шансы на успех у них.

Женщинам не приходило в голову строить в отношении Лунчжу далеко идущие планы; для них он был яркой, но несбыточной мечтой, и в этом не было их вины. Разве не естественно, что женщина, независимо от национальности, не может сделать божество своим избранником, воспылать к нему любовью, пролить из-за него слезы и кровь? Женщина любого происхождения во все времена изначально скромна и понимает, какой возлюбленный подойдет ей по статусу. Конечно, есть немало женщин, категорически не приемлющих сложившихся устоев, но они естественным образом извлекают уроки из своих неразумных надежд. Внешность — главное, что привлекает женщин в мужчинах. Однако чрезмерная красота мужчины заставляет женщин держаться от него подальше. Кто станет отрицать, что лев одинок? Лев обречен на вечное одиночество, ибо непохож на других животных.

Была ли в Лунчжу надменность, обыкновенно сопровождающая красоту? Нет, и любой человек народности мяо, бывавший в Циншигане — на горе иссиня-серых камней, мог поклясться в этом. Люди утверждали, что сын старейшины никогда не пользовался своим положением, чтобы обидеть человека или животное. Никто никогда не слышал, чтобы Лунчжу не оказал должного уважения пожилому человеку или женщине любого возраста. Восхищавшиеся Лунчжу никогда не забывали упомянуть о его внутренних качествах. Когда в деревне молодой парень препирался со стариком и у старика уже не оставалось других доводов, он говорил:

— Я стар, а ты молод, тебе бы поучиться скромности и уважению к старшим у Лунчжу!

И если парень еще не совсем потерял стыд, он спешил без лишних слов убежать с глаз долой — или признавал свою ошибку, извинялся и кланялся. Женщины говорили о своих сыновьях: если будет похож на Лунчжу, я готова продать себя торговцу тканями из Цзянси. Незамужние девушки мечтали о муже, который напоминал бы Лунчжу. Жены, переругиваясь с мужьями, не упускали случая сказать:

— Ты не такой, как Лунчжу, и нечего помыкать мной; будь ты Лунчжу, я бы с радостью работала как лошадь.

А если девушка договаривалась с возлюбленным о свидании в горной пещере и юноша в назначенное время был на месте, первое, что он слышал, были слова: «Ты и впрямь как Лунчжу». Пусть даже девушка никогда не водила дружбу с Лунчжу и не знает, ходит ли он на свидания.