Филип Сингтон - Зоино золото
Хильдур помахала рукой перед лицом, оживившись.
— Сны. Сны. Где севастопольские пейзажи? Где Крым? Вы их не найдете — нет, нет, нет. Их никто не… — она глотнула воздуха, — видел.
Действительно, Зоя бывала в Севастополе, может, не один раз. Ее семья отдыхала в Крыму, когда она была ребенком, а мать и бабка все еще жили там, когда Зою арестовали в Москве в 1921 — м. И это правда, что ни город, ни полуостров никак не фигурировали в работах Зои.
— Вы утверждаете, что все ее картины — простой эскапизм? В лучшем случае ностальгия?
Хильдур изучала его выцветшими глазами.
— Вы курите? — спросила она.
Эллиот покачал головой.
— Я бросил.
— А мне не разрешают. Здесь никому не разрешают. Даже тем, кто… — она понизила голос и подалась вперед, — умирает.
Крупная женщина в купальном халате и полотенце на голове вышла из парилки и побрела к бассейну. Хильдур заметила ее и снова обмякла в кресле.
— Если хотите, можно прогуляться по парку, — предложила она, глядя, как женщина снимает халат. Волны белой плоти вздымались под закрытым купальником в цветочек. — Я достаточно тепло укутана. Там нас никто не увидит.
Эллиот нахмурился.
— Вы уверены, что вам можно? — спросил он. — Судя по вашему голосу…
— Прогулка пойдет мне на пользу, — спокойно произнесла она.
Проходя мимо стойки в приемном, он сказал Биргитте, что хочет взять кое-что из машины, а сам обогнул здание и вошел через служебный вход. Через минуту он стал на сотню крон беднее, зато в верхнем кармане у него появились четыре сигареты и коробок спичек. Когда он вернулся, на Хильдур уже были кожаные перчатки и шерстяной шарф.
— Пойдем к озеру, — прошептала она. — Я знаю одно местечко.
Поминутно оглядываясь, Эллиот вывез ее из оранжереи, мимо бассейна, в сад. Был еще только час дня, но на покрытых снегом лужайках уже лежали длинные тени. Стайка черно-белых птичек суетилась на льду озера, похоже, их разволновало появление маленькой овальной лужицы талой воды в середине.
Эллиот спрашивал Хильдур о Севастополе, о том, почему Зоя никогда не писала его, но та пропускала половину вопросов мимо ушей и трещала о правилах дома престарелых, которые находила деспотическими и глупыми. Она разговаривала с Эллиотом, будто он был не совершенно чужим человеком, а ее родственником. Люди начинают вести себя подобным образом, когда миру становится на них наплевать. Друзья, родственники, персонал, незнакомцы — им все равно, с кем говорить.
От положенных тридцати минут осталось десять.
— Сколько раз вы позировали для Зои? Вы помните?
— Немного, — ответила Хильдур. — Совсем немного.
— И она рисовала вас на золоте?
— Однажды. В последний раз.
Эллиот достал диктофон из кармана. Кассета еще крутилась.
— Как она работала? Какова была техника?
— О, ну, она делала наброски. Много набросков. Это самое долгое. Затем она… п-покрывала панель золотом. Потом надо было прийти через пару дней, и тогда она наносила… к-краску.
— То есть она не делала золотое покрытие заранее?
— О нет. Нет-нет-нет.
— Почему? Большинство художников готовят холсты еще до того, как возникнет сюжет.
— Но не она.
Эллиот всегда полагал, что золото — в первую очередь торговая марка, фон, на котором Зоя научилась делать то, что большинство художников делает на холсте. Но из слов Хильдур явствовало, что играл роль не только размер картины, но и само золото — его тип, вид, способ наложения.
Ботинки скользили по утоптанному снегу. Хорошо, что есть кресло, за которое можно держаться.
— Так говорила она с вами об этом? О своем методе?
Хильдур опять не слушала.
— Она обычно долго смотрела на золото, — продолжала старуха. — Очень долго, и только потом начинала писать. Как на старого друга. Золото — вот что она любила. Оно делало все это возможным, понимаете. Вот почему Зоя никому не позволяла смотреть, как она работает. Никого не пускала в студию.
— Это правда? Никого?
— Никого.
— Даже Карла, своего мужа?
— Особенно Карла.
— Почему вы так говорите?
Хильдур фыркнула, словно это было очевидно.
— Эти двое, — она покачала головой. — Как говорится, похожи, точно гвоздь на панихиду. Лед и пламень. Она держала его на расстоянии от всего этого.
— В смысле, от живописи?
— И разгульной жизни. О да. Она и двух лет не прожила в Швеции, как снялась и уехала в Париж. Она всегда утверждала, что Карл сам предложил. Что он заставил ее уехать. Но я никогда в это не верила. — Внезапно она выпрямилась. — Вон там. Там.
Она показала на березовую рощицу у края озера. Эллиот посмотрел через плечо, готовясь увидеть санитаров в белых халатах, бегущих к ним по лужайке. Знак впереди гласил: «КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО».
Хильдур сгорбилась и оглянулась на дом:
— Здесь нас не увидят.
Эллиот полез в карман за сигаретами. Он протянул их Хильдур и поднес огонек к той, которую она зажала трясущимися губами. Остальные старуха быстро припрятала под клетчатым пледом.
Эллиот наблюдал, как она затягивается, как напряжение покидает ее тело вместе с медленной струйкой дыма. Он ожидал, что она закашляется, но нет.
Она снова посмотрела на него, не отводя сигарету ото рта дальше чем на дюйм.
— Вы похожи на одного человека, которого я знала, — сказала она. — В Америке. Симпатичный парень. Высокий. — Она ткнула в его сторону сигаретой, глаза ее сузились. — Зоя нарисовала бы вас. — Похоже, ей в голову закралась более мрачная мысль. — А может, и нет. Она не всегда рисовала то, что любила.
Эллиот сунул руки в карманы пальто.
— Расскажите мне о Карле, — попросил он.
Хильдур непроизвольно дернула головой.
— Типичный коммунист-буржуа. Стыдился своих… д-денег. Винил себя за то, что не беден. Всегда ругал ее за то, что она ездила на такси или на своей машине. Боялся, товарищи по партии прослышат об этом.
— Так вы хорошо его знали.
Хильдур вздохнула.
— Не слишком. Актеров он не любил. Считал нас декадентами. Склонными к разврату. — Она пристально разглядывала Эллиота. — В сексуальном плане он был отчаянно традиционен. По лицу видно. — Она повела плечами. — Но все же. Он не заслуживал, чтобы с ним так обращались.
— Зоя?
— Он ведь спас ей жизнь. Любил ее когда-то, полагаю. — Она хихикнула, обнажив ряд кривых серых зубов. — Когда она впервые появилась, все думали, что она… т-такая же революционерка, как и они. Они ждали Розу Люксембург. Конечно, сказать она ничего не могла, ради его блага. Не могла сказать, что на самом деле думает о… — Хильдур ухмыльнулась и втянула голову в плечи, — «сраных красных». — Взглянув на удивленное лицо Эллиота, она засмеялась, содрогаясь в кресле всем телом. — Да уж, не брак, заключенный на небесах.
— Значит, она ему изменяла. Поэтому они развелись?
Улыбка испарилась с тонких накрашенных губ Хильдур. Она снова затянулась, презрительно глядя на него.
— Вам все это нужно, чтобы продать картины, так ведь?
Эллиот не сразу нашел что сказать.
— Я просто хочу понять. Это может быть важно, особенно если это… если она хотела…
— Что ж, если это для нее, то ладно.
Хильдур одарила его слабой улыбкой. Она отвела сигарету в сторону и стряхнула пепел, постучав по колесу всей рукой.
— Зоя мечтала о страсти. Всепожирающей страсти. Карл — о семье. Никто не уступил. C’est tout.[7] — Она пожала плечами. — Передвиньте меня на солнце. Я что-то замерзла.
Он встал за креслом и повез его через рощицу. Дальний конец озера еще купался в солнечных лучах.
— Я знаю, что у Зои не было детей, — сказал Эллиот. — Но она когда-нибудь объясняла почему?
— Нет. Думаю, она их не хотела.
— От Карла?
— От кого бы то ни было.
— Откуда вы знаете?
— Я не знаю. Я видела. Художники эгоистичны. Они живут своими работами. Это их плоть и кровь. Это они сами.
— Что вы видели?
Хильдур замолчала и затянулась сигаретой. Потом выпустила длинную белую струйку дыма.
— Как-то раз мы встретились в ресторане. Где-то в Остермальме.[8] В «Кальхагене», кажется. Дело было летом. Я помню, потому что все двери были открыты. И там была школа напротив с… п-площадкой для игр. Дети выбежали из школы и принялись играть на площадке, визжать и вопить, но не так чтоб уж очень. На нервы не д-действовало.
— И вы были там с Зоей? Только вдвоем?
— Мне они совсем не мешали. Но Зоя внезапно вскочила и заявила, что хочет поискать какое-нибудь другое место. А мы уже сделали заказ. Все этот шум, объяснила она. У нее разболелась голова. Но, думаю, они, дети, просто раздражали ее. Их вы тоже никогда не найдете на ее картинах. В любом случае дети бы все усложнили. Они могли отобрать у нее часть ее… в-власти.
