Филип Сингтон - Зоино золото
На самой ранней из известных фотографий Фудзиты парижского периода он одет как бизнесмен: в костюм-тройку и котелок. Но вскоре маска конформизма уступила место более экзотическим нарядам. Фудзита познакомился с танцовщицей Айседорой Дункан и ее братом Раймондом. В это время, согласно хронологии, Айседора оплакивала своих двоих детей, утонувших в результате несчастного случая. Фудзита увлекся спартанскими идеалами аскетизма и близости к природе, которые проповедовали Дунканы. Он взял за правило гулять по Монпарнасу в сандалиях ручной работы, головной повязке и древнегреческой тунике из самотканого полотна.
Особенно были очарованы женщины. Фудзита имел огромный успех на вечеринках, и после развода с женой, которую он оставил в Токио, завел несколько романов. Позже, устав от Спарты, он приобрел одеяние в восточном стиле, вавилонское ожерелье и серьги, а также татуировку на запястье в виде часов. Волосы он подстриг характерным шаром, который зачесывал вперед в подражание египетским статуям, и не расставался с этой прической до конца жизни.
Люди называли его Fou-fou («fou» по-французски означает «безумный»). Но ему было все равно. Фудзита жил в собственном мире, слепленном по своему вкусу. Из всех иностранцев парижской богемы именно для него изгнание, похоже, стало настоящим освобождением и счастьем. Европейских эмигрантов, к примеру Пикассо, преследовали воспоминания о том, что они оставили позади, Фудзита же, в отличие от них, порвал с прошлым.
На Монпарнасе Фудзита встретил Амедео Модильяни, который перебрался туда с Монмартра несколько лет назад. Моди приходил к нему в студию по вечерам, декламировал стихи итальянских поэтов и расспрашивал о восточных техниках живописи. Особенно Моди привлекали извилистые черные линии, которыми Фудзита делал наброски на гладких, как слоновая кость, поверхностях, излучавших удивительный свет и глубину.
Прежде чем золотить, холст надо было подготовить. Для этого требовалось слой за слоем нанести шпатлевку, белую, похожую на штукатурку массу из воды, мездрового клея и гипсового порошка или мраморной пыли. В традиционной иконописи золотом покрывали не всю поверхность, хотя бы из соображений экономии, поэтому любой художник, работающий в этой области, должен был быть знаком с особенностями живописи непосредственно по шпатлевке. Книги по истории искусств не слишком распространялись о том, как Фудзита готовил свои холсты. Упоминалось, что он использовал «молочно-белый грунт» и нередко добавлял в краски экзотические вещества — толченое стекло, молотые раковины устриц — для получения матового, светящегося белого цвета. Но шпатлевка — это ремесло позолотчика, и сам факт, что Фудзита работал с сусальным золотом и серебром, говорит о том, что он был прекрасно знаком с этим ремеслом.
Должно быть, это тоже привлекло Зою в нем.
Фудзита поздно появился на парижской художественной сцене, но вскоре затмил всех. Он заработал хорошие деньги и восхищение критиков. Его работы ежегодно выставлялись в Осеннем салоне, а также имели успех за границей — в Лондоне, Берлине, Милане, Нью-Йорке и Чикаго. В 1925-м он был награжден орденом Почетного легиона и бельгийским орденом Леопольда I. К 1926 году его работы приобретались французскими властями для национальной коллекции. Когда через два года Зоя постучала в дверь Фудзиты, он был самым преуспевающим художником Парижа.
Поворотным моментом для Фудзиты стал 1917 год, когда он встретил Фернанду Баррэй, на которой женился три недели спустя после знакомства, год египетского портрета на золоте. После этого дела Фудзиты быстро пошли в гору.
Сейчас «Портрет мадам Фудзиты» и сопутствующий ему автопортрет находятся в музее Англадон в Авиньоне, где осела большая часть коллекции Жака Дусе. Это одни из немногих ключевых работ Фудзиты, доступных широкой публике за пределами Японии. Одна из причин, почему слава Фудзиты померкла со времен его расцвета, — скорость, с какой его лучшие работы расхватали частные коллекционеры. Немногое с тех пор попало на открытый рынок, в национальных коллекциях просто не было критической массы работ, необходимой для поддержания общественного интереса. По той же причине его искусство оставалось практически неизученным.
Несмотря на столь официальное название, на египетском портрете определенно была изображена Фернанда Баррэй, а не Томико, супруга, оставленная Фудзитой в Японии, хотя некоторых и ввел в заблуждение восточный стиль. У Фернанды, тоже художницы, даже были такие же густые, коротко постриженные волосы с челкой до темных проницательных глаз. Но было и другое, более убедительное доказательство.
Фернанда вышла за Фудзиту в конце марта. Вскоре после этого, по некоторым сведениям, она взяла охапку работ мужа и отправилась через Сену к торговцам на Правый берег в надежде раздобыть немного денег. У галереи Жоржа Шерона на улице Ля Боэти ее застиг дождь и она обменяла две акварели на зонт. Их тут же купили, и через пару часов Шерон объявился в студии Фудзиты, сметая все, до чего мог дотянуться, освещая темные углы зажигалкой. Он предложил Фудзите семилетний контракт, гарантируя ему ежемесячный доход в четыреста пятьдесят франков. Тем же вечером, чтобы отпраздновать удачу, супруги отправились в магазин и купили пару канареек — канареек, которые появились затем на «Портрете мадам Фудзиты», осторожно пристроившись на согнутых пальцах Фернанды. Картина, как и автопортрет, была представлена в тот же год на одной из двух выставок в галерее Шерона, где почти наверняка Жак Дусе и приобрел ее.
Если смотреть с этой точки зрения, выбор золота, как и желтых птиц, знаменовал праздник, богатство, уверенность в будущем. Возможно, именно коктейль экзотики и пышности привлек внимание Зои: из тьмы 1917-го, года кровавой резни и революции, возник сияющий образ далекого мира.
В библиотеке «Буковски» Эллиот вытащил с полок все, что смог найти по искусству древнего Египта. Первыми искусством позолоты овладели ремесленники верховьев Нила — это практически все, что он знал о предмете. Он внимательно разглядывал цветные фотографии: фигурки и статуэтки, ювелирные изделия и волшебные амулеты. Кое-что сразу бросилось в глаза: изображений египетских принцесс почти не было. Их находили на стенах гробниц как иллюстрации к истории династии или часть заклинания. Но женские образы, выставлявшиеся в аукционных залах, — те, что мог бы увидеть Фудзита, — были не принцессами, а богинями. И той, на которую больше всего походила женщина с портрета, была Хатор, богиня радости и любви.
Фудзита написал Фернанду в образе богини, вот почему фоном стало золото. В Древнем Египте золото было символом божественности. Лишь тем, кто был связан узами крови с династией фараонов, — сам фараон был живым богом — дозволялось украшать золотом свои саркофаги. В религиозном искусстве связь была даже прочнее: золото — металл, который никогда не потускнеет, который пребудет вечно неизменным, — олицетворяло саму божественную плоть.
Однако в неком отношении технология Фудзиты не подходила Зое.
Эллиот вернулся к авиньонским репродукциям. Разницу легко было заметить, даже не имея перед глазами оригиналов. Древние египтяне разработали технологию, известную как водяное золочение. Четыре-пять слоев болюса — тонкодисперсной жидкой глины, смешанной с мездровым клеем, — наносили поверх шпатлевки, высушивали и шлифовали. Затем смачивали водой и аккуратно клали сверху лист золота. Вода впитывалась в глину и втягивала с собой золото. Потом золото полировали, чаще всего зубом кого-нибудь из семейства псовых. В Египте для этого использовали клык шакала, в Византии и России — волка. С помощью бечевки делали специальные скребки, такие острые, что ими можно было и зарезать, и обрабатывали позолоту, пока она не начинала сиять, как зеркальная поверхность слитка золота. Но Фудзита использовал иную технологию — лаковую. На шпатлевку наносился специальный клей на масляной основе, поверх него помещалось сусальное золото. Преимуществом метода является его относительная простота. Недостатком — то, что лист приклеивается намертво и отполировать его нельзя. Вот почему иконописцы последних столетий использовали лаковое золочение, лишь когда изображали золотые нити в одеяниях святых и гладкая поверхность не требовалась.
Эллиот спустился к стойке администратора. Девушка со светлыми глазами узнала его и после пары звонков по внутренней связи вручила ключи от галереи в подвале. Он спустился, открыл двери, включил свет.
Часть лампочек вывернули, но картины были на месте и сияли в полумраке. Под определенными углами золото казалось темным, как бронза, в его закопченных глубинах мерцали желтые звезды. Двигаясь от картины к картине, он остановился у «Летнего дворца в Царском Селе». На переднем плане, почти незаметные на массивном бело-голубом фасаде, — мать и ребенок, собирающиеся переходить улицу. Прежде он даже не замечал их. Мать протягивала руку, но ребенок отказывался взять ее. Он вспомнил слова Хильдур Баклин: дети ослабили бы власть Зои, сексуальную, а быть может, и творческую тоже. Она не могла даже находиться рядом с ними.
