Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Ладно, завтра я выходной, так, что думайте. Думайте ребятки! Старлей и лейтенант замотали головами. Павел, опустил глаза. Было противно смотреть на эту троицу. Сержант, вставил ключ в замок двери. Гулкий щелчок и Павла втолкнули в очередную комнату. На этот раз — небольшое помещение больше похожее на кладовку. Посредине стоял стол. Над ним висел железный абажур, тусклая лампочка слегка покачивалась. За столом на высоком стуле сидел человек в белом халате. На носу — пенсне. Седые волосы. И маленькая, словно у козла — бородка. Но выглядел этот медик не старо. Морщин на лице нет. Темные глаза внимательно изучали Павла. Горбатый нос. Тонкие брови. Рядом с фельдшером стоял высоченный старшина. Рыжий великан с веснушчатым лицом и совершенно глупым выражение глаз. Наивные складки на лбу и румяные щеки. Этот «подросток-переросток» — в форме нквдэшника, больше смахивал на сказочного Иванушку-дурачка. Павел остановился в нерешительности посреди комнаты. Он, как-то, нелепо — сжимал скатерть, с завернутыми в нее книгами и бумагами. Старлей, подошел к столу и положил, перед рыжим старшиной — бумаги. Тот склонился и посмотрел на листы. Проведя толстым пальцем по строчкам, хмыкнул и посмотрел на Павла. Фельдшер молчал. Он ждал, когда громила, прочитает документы. Но «Иванушка-дурачок» делал это медленно. Наконец медик не выдержал:
— Иваненко! Ну, что? Знакомые буквы ищешь?
— Товарищ лейтенант, тут написано больно много.
— Эх, Иваненко, Иваненко. Сколько у тебя классов?
— Пять…
— Чего так?
— Ну, вы же знаете, что каждый раз, то, — обиженно буркнул верзила в старшинской форме.
Фельдшер, вздохнул и подняв руку, как дирижер — плавно взмахнул кистью. Павел, даже успел рассмотреть — его чистые и отполированные ногти, ухоженные, словно у женщины. Медик тихо и лениво, но, твердым тоном, давая понять — что это приказ, сказал:
— Положить вещи. Раздеваться. Павел нагнулся. Острая боль отдалась в пояснице. В глазах потемнело. Клюфт непроизвольно застонал. Фельдшер снял с носа пенсне и достав из кармана халата, платок — терпеливо ждал, когда Павел разденется. Старлей и лейтенант молча стояли в углу. Они волновались — переминаясь с ноги на ногу. Шутка ли, сейчас решался вопрос — о качестве их работы. Примут или нет арестанта?! Если нет — выговора не избежать! Фельдшер, понимая это — смаковал и тянул и растягивал, как мог, процедуру. Павел остался в одних трусах. «Значит, здесь каждый старается издеваться друг над другом. Вот местечко. Ад кромешный!» — подумал Павел. Он стоял и дрожал. Было холодно. Ноги моментально озябли. Кожа покрылась пупырышками. Губы посинела. Фельдшер, надел пенсне и внимательно рассматрел голое тело Павла.
— Вы, наверное, не поняли арестованный, я сказал раздеться. Если вам говорят раздеться — надо снимать все! Ясно вам? Павел медленно стянул трусы. Ему было стыдно. И хотя в помещении не было женщин, оголяться перед этими мужиками — было противно. Павел никогда не раздевался, вот, так, перед посторонними людьми. Лишь на медицинском осмотре в военкомате, да и то, там, была, совсем другая обстановка. Там, все — были дружелюбны. Даже в бане! Хотя даже там, Клюфт, старался побыстрее, замотаться в простыню, что бы посторонние глаза не буравили взглядом — его гениталии. Но Клюфт понял — тут, церемониться не будут и лучше подчиниться. «Иванушка дурачок» в старшинской форме, пристально, исподлобья, зло, смотрел на Павла. Клюфт покосился на его огромные кулаки. Перевел взгляд на фельдшера. Тот ему улыбнулся:
— Вы, я слышу — стонете. У вас проблемы со здоровьем? Что болит? На, что жалуетесь? Я вижу у вас множественные ссадины и гематомы. Павел покосился на старлея и лейтенанта. Они вытянулись по струнке и напряглись. Клюфт, грустно ухмыльнулся:
— Я был избит. Вот этими офицерами при аресте. Били ногами. По голове и телу. Вот отсюда и синяки. Я хочу, что бы вы зафиксировали это в протоколе задержания или аресте! Я не знаю, как, он, точно, у вас называется, товарищ фельдшер.
Но этот ответ на фельдшера не произвел впечатления. Никаких эмоций. Медик взял листы и макнув в чернильницу перо, что-то записал в бланке. Через минуту, он, оторвался и вздохнув, с ехидной улыбкой на лице — ответил:
— Во-первых, я не товарищ. Я вам не товарищ, и вы это должны запомнить. Я отныне вам — гражданин. Просто гражданин. Так обращайтесь. А во-вторых, ваше заявление я не могу вписать в протокол. Нет свидетелей. Никто не может подтвердить ваши слова. Поэтому я считаю это голословным заявлением. Конечно, я впишу ваше заявление, но в том случае — если эти офицеры согласятся, что вы оказывали сопротивление и к вам применили силу. Поэтому я им задам вопрос в вашем присутствии. Товарищи офицеры — вы били арестованного? Старлей и лейтенант, словно ждали вопроса и в один голос гаркнули:
— Нет, мы не видели, кто избивал его. Арестованный был уже в таком состоянии.
— Он был одет неопрятно. Это есть в протоколе задержания.
— Это отражено. И под этими поставили свои подписи понятые.
— Так, что арестованный пытается нас оговорить, — они перебивали друг друга. Павел понял, это были, сплошь — заученные фразы. Это делали уже на раз!
Протокол с подписями. Они пришли в его дом с протоколом, в который уже на всякий случай внесли записи — Павел выглядел неряшливо и уже был с синяками. И дальше. Они не стали бить его при понятых. А старики Скворцовы, просто, подписали в страхе, эту чертову бумагу, не глядя в ее содержание. Да и зачем глядеть? Зачем эти лишние формальности? Не доверять нквдшникам — себе дороже будет! Нет, лучше подписать, что дают, что бы отделаться. Только бы отстали! Только бы не трогали! И все. Подпись. Протокол. Избитый и неряшливый задержанный. Тем более, люди в форме, говорят, он — «враг народа»!
Эти «ежовские соколы» — не стали бить его при соседях. Зачем?! Простые люди не должны видеть, что в суровых, но справедливых внутренних органах советской страны, бьют человека — пусть и врага? Нет! У них чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Они не будут мараться, о какую-то «троцкистскую шваль»! Но везти в тюрьмы, без синяков, было бы нарушением. Как — так? В протоколе указано, что синяки есть, одежда грязная и рваная?! А привезли совершенно здорового и опрятного человека! Не порядок! Поэтому Павла и избили возле «Эмки». Били так, что бы, не нарушать, отчетность. Били, что бы все совпадало с заранее записанным протоколом! «Бред! Фарс вперемешку с нелепицей и абсурдом! Зачем?! Зачем, все, это им нужно? Весь этот страшный спектакль? Почему?» — Павел закрыл глаза. Ему стало противно даже от своих мыслей. Фельдшер встал. Он подошел к Клюфту и посмотрел ему в глаза, потом осмотрел его тело:
— Откройте рот, — приказал медик. Павел повиновался.
— Повернитесь. Клюфт совсем смутился. Он медленно развернулся к фельдшеру спиной. В руке, Павел держал свои трусы. Медик тяжело вздохнул и противным голосом проскрипел:
— Нет! Я уже устал. Почему они все меня не хотят слушать?! Я же не раз просил — привозите подготовленных! А этот, вновь — гуттаперчевый. Что, не так уяснили ему, его права? Плохо работаете! Плохо! Ладно. Черт с вами! Повезло вам, что я добрый сегодня. У меня вот-вот жена должна родить. Мальчика надеюсь. Поэтому сегодня я не буду вам компостировать мозги. Но в будущем, учтите! И не бейте так топорно! А если бьете, то с умом. А то, что за удары? Вон! — фельдшер ткнул пальцем в огромный синяк на пояснице у Павла. Клюфт стоял и тяжело дышал. Это осмотр — он больше похож на издевательство! Медик, который учит конвоиров — как правильно бить и показывает на арестанте, словно на учебном пособии — их ошибки! И что-то подсказывало Павлу, что это всего лишь начало его мучений! Фельдшер, ткнул, несколько раз пальцем, под лопатку и провел ладонью по ребрам. Затем брезгливо пропищал:
— Повернуться ко мне лицом! Павел, словно солдат на плацу — развернулся. Голый и беззащитный, он стоял, зажмурив глаза. Ему было стыдно! Ему, так захотелось — заплакать от стыда и обиды! Слезы комом подкатили к горлу. Но Клюфт сдержался. Он сглотнул слюну и тяжело вздохнул. Фельдшер потрогал его живот и вновь приказал:
— Повернуться спиной! Клюфт вновь повиновался. Сколько, вот так, его будут заставлять крутиться, на утеху этим мужикам! А может быть не на утеху?! Может, они уже привыкли смотреть на голых и беззащитных людей в этой своей комнате — большей похожей на камеру пыток?! И наверняка, тут — осматривают женщин. Молодых и старых. «Господи, а тут то, как? Не ужели, этот, седой человек, с козлячей бородкой, командует женщинам
— „спиной, лицом“? Как страшно! Тут, наверняка была и Самойлова?! И ей?! Неужели этой гордой и честолюбивой женщиной, всегда уважавшей свое достоинство и достоинство других, вот так командовали, заставляя оголяться перед незнакомыми людьми? До чего дошло! До чего все противно! Этот бред — унижения! Ради чего?» — Павлу было, противно думать и представлять — что происходило в этой комнате! Фельдшер сделал несколько шагов назад и громко сказал:
