Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— По коридору шагом марш! — команды отдавались эхом в длинном тоннеле.
Павел шел по каменному полу и разглядывал свои ботинки без шнурков. Сколько он сделал шагов, не считал. Клюфту показалось, что они идут целую вечность. Вдруг, раздался женский крик. За стеной дико кричала арестантка. Шаг, еще шаг. И вновь крик. Крик о помощи. На этот раз — вопил мужчина. Павел, испуганно сжал кулаки. «Куда я попал? Может в преисподнюю? Может в ад? Это и есть ад. Бога нет, а ад есть? Нет, такого быть не может. Человек не может сам себе сотворить ад! Зачем ему ад? Но это все есть! И это все я вижу!» — Павел зажмурил глаза.
За стеной кто-то заурчал. Это был рев дикого существа. Рык с угрозой! Так, мог рычать только монстр! Послышался отборный мат! Мужчина выругался самыми скверными словами! Такого мата Павел за свою жизнь никогда не слышал.
— Стоять! Лицом к стене! Клюфт уперся лбом в холодную стену. Он почувствовал запах сырой известки.
Видно недавно здесь побелили. Вновь бряканье ключей. Звякнул замок. Скрип ржавых петель. Пахнуло сыростью и пустотой.
— Повернуться, входить! Конвоир втолкнул Павла в темное помещение. Клюфт, едва не споткнулся о порог.
Сзади — словно последняя надежда, грохотнула тяжелая дверь. Все темнота. Тишина. И где-то, там, в коридоре, топот сапог. Надзиратель удалился. Павел, несколько секунд, стоял, недвижим, пытаясь рассмотреть — куда он попал. Постепенно глаза привыкли к полумраку. Совсем маленькая камера. Примерно метр на два. К стене прибит железный стол. Возле него — деревянная лавка. В углу, за решеткой — светилась, совсем тусклая, маленькая лампочка. И все. Ничего более. Павел тяжело вздохнул. Сделал шаг и с опаской опустился на лавку. Он, почувствовал, что ему встало легче. Напряжение спало. Странно — но, Клюфт ощутил, что вот так — сидеть на лавке, это такое блаженство! Развернувшись, он облокотился на стену. Она, оказалось совсем промерзшей. Павел сделал глубокий вдох. В камере было холодно. Часа три и можно окончательно околеть. Но сейчас, Клюфта радовало одно — он мог просто посидеть в тишине. Спокойно подумать. Придти в себя. Размыслить. «Нужно взять себя в руки. Взять! Нужно определить свою позицию. И главное раз и навсегда запретить себе, срывать и вести себя сдержанно! Иначе! Иначе — все может обернуться, против меня! А этого допустить нельзя. Взять себя в руки. Не паниковать!» — рассудок и здравый смысл без страха и паники вернулись к Клюфту.
Восьмая глава
Человек странное существо. Находясь на свободе, он — старается получить право на одиночество, устав от рабочих будней. От назойливых вопросов коллег, от пристальных внимательных взглядов начальников! От надоедливых оговорок и претензий кондукторов в поезде, от дотошных вопросов милиционеров на улице — человек просто хочет побыть один! Уединиться, закрыться в своей маленькой комнате и полежать в тишине! Полежать и побыть один на один с собой. Это, так, хочется любому — испытывающему, острую, потребность в одиночестве. Но парадокс: как только человек насильно остается в этом самом, замкнутом одиночестве — ему так не хватает этого общения. Сочувствующих слов от коллег, добродушных взглядов начальников, таких нужных подсказок кондукторов и убедительных заверений постовых милиционеров! Человек очень хочет общения! Человек не может быть один! Человек боится быть один — потому что человек стадное существо! Павел потерял счет времени. Сколько он находился в полутемном, маленьком боксе, было неведомо. Может быть час. Может быть два. Но когда Клюфт уснул, сидя на жестком стуле и неожиданно проснулся от грубого окрика надзирателя где-то в глубине коридора — Павел понял, что сидит в этом тесном тюремном боксе уже целую вечность! По крайней мере, так ему показалось… Сначала было страшно. Очень страшно. Но вскоре, страх улетучился и превратился, в какую-то тупую ненависть — ко всему происходящему. Ненависть ко всем людям, ненависть, к самому себе! Это тупое чувство злобы, беспричинного раздражения, вскоре тоже растаяло и перешло в нетерпеливую озабоченность и отрешенность. Клюфту уже было все равно — что с ним будет. Ему, просто хотелось, чтобы за ним скорее пришли! Чтобы разъяснили — за что его арестовали, за что его держат — как зверя, в тесной, вонючей клетке-боксе, с табуреткой и маленьким столом. Павел вновь попытался заставить себя дремать. Но спать уже не хотелось. Тем более — организма сигнализировал, что пора идти в туалет. Пора освободить мочевой пузырь. Клюфт осознал, что еще немного, и он не вытерпит. Еще немного, и он оправится прямо тут, в углу камеры… «Почему они не поставили хоть какой-то бачок? Почему узник в этом боксе не может элементарно справить свою нужду?» — Клюфт встал и размяв, затекшие ноги, робко подошел к двери. Он приложил ухо к холодной, металлической плоскости и вслушался. Где-то вдалеке, цокали сапоги по каменному полу. Размеренные и нудные. Это ходил надзиратель. Слабые голоса и звяканье ключей. Павел вздохнул и осторожно постучал костяшками пальцев по двери. Выждав минуту — Клюфт снова стукнул. Но никто, к его камере — не подошел. Тогда Павел начал барабанить сильней. Удар за ударом. Он, осмелел и бил в металлическую перегородку, что есть силы. Но и это не привлекло внимания надзирателя. Клюфт разозлился. Он развернулся к двери спиной и начал долбить по ней ногой. Удары были такими громкими, что Павлу показалась — его слышит вся тюрьма! На этот раз, на вызов, все-же, откликнулись. К камере подошел человек. Было слышно, что он, стоит в нерешительности. Наконец надзиратель отодвинул маленькую перегородку на круглом отверстии и посмотрел в глазок. Павел отошел назад и сел на стул.
— Ты, чего долбишь? — рявкнул из коридора, недовольный тюремщик. Клюфт пожал плечами и миролюбивым голосом сказал:
— Так, это, понимаете. В туалет охота.
— В туалет говоришь? Из-за этого и долбишь?
— Ну, да. Пора бы, как. Я же не могу… тут… писать, — попытался пошутить Павел.
Но надзиратель шутки не понял, а если и понял, то своеобразно. Он вставил ключ в замок. Прежде, чем открыть дверь, грубо спросил:
— А ты, в штаны — не пробовал? Клюфт улыбнулся. Он не видел лица этого человека. Лишь его глаз. Вернее, что-то темное, припавшее к маленькому, круглому отверстию — глазка. Павел попытался представить — как выглядит надзиратель?! Но не успел. Замок щелкнул и в проеме появился огромный мужик, с черными, как смоль волосами, большим носом и пухлыми губами. Его маленькие глазки недобро бегали.
— Значит, говоришь, в туалет хочешь? Значит, в штаны не пробовал? Вот сейчас попробуешь! Надзиратель из-за спины, достал большую палку и наотмашь, ударил Клюфта по груди. Павел попытался закрыться руками, но не успел. Удар еще удар! Бац! Бац! Клюфт повалился на пол. Надзиратель склонился над ним и методично, осыпал его ударами. Клюфт стонал — стиснув зубы, катался по бетонному полу. Надзиратель бил жестоко. Он, даже, что-то приговаривал. Но слова Павел не расслышал. Клюфт, почувствовал, что больше не может терпеть. Мышцы, сдерживавшие мочу в пузыре, расслабились и горячие струи потекли по ляжкам. Надзиратель продолжал осыпать его тела ударами. Тюремщик остановился, лишь когда, увидел темные пятна мочи на полу.
— Ну, вот, а говоришь, в штаны не можешь! Вот оно как! Нассал ведь! И водить никуда не надо! А может, ты еще по большому, запросишься? Так я добавлю! Обосрешься! — со злорадством, пробормотал надзиратель. Павел заплакал. Он плакал — как ребенок, навзрыд! Тюремщик пнул его и повернувшись, вышел из бокса. В коридоре, он, наставительно крикнул, закрывая дверь ключом:
— Еще раз начнешь долбить — выведу и отведу тебя в холодный бокс. Там — оболью водой и ссысь потом, сколько угодно! Так, что — сиди тихо и не бузи! Придет время — тебя выведут! Павел, выл, как белуга! Он, выл — не от боли, а от обиды. Выл от несправедливости! Он рыдал от унижения! Катался по полу — вытирая своей одеждой, собственную мочу. Он хлюпал носом, размазывая сопли по щекам. Но, через пару минут, Павел затих. Он просто обессилел. Лежал и слушал — как бьется его сердце. В эту секунду, он, так хотел, что бы оно остановилось! Он так хотел — умереть!
Клюфт пролежал на полу целый час, а может два. Он не знал сколько — окончательно потеряв счет времени. Павел, вдруг, почувствовал, как болит его тело. Было трудно пошевелиться. Мускулы ныли от побоев. Надзиратель не оставил живого места на животе, плечах, груди. Ноги затекли от синяков. Руки, особенно, локти — опухли. Павел с трудом поднялся с пола, сел на табуретку и попытался ощупать себя — проверяя, нет ли переломов. Больно прикасаться! Но Клюфт, прикусив губу — старательно трогал себя руками. К счастью кроме синяков ссадин и ушибов — ничего серьезного не нащупал. Павел откинулся на стену и облегченно вздохнул. Хотелось пить. Губы обсохли и потрескались. Было холодно от мокрых штанов и рубашки.
