Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Шшш…сука… шшш… сука… мразь…
— Шшш… Я тебе покажу, как родину не любить… сука… шшш… пион…
— Шшш… Сука… троциксткая… шшш…
Седьмая глава
Павел потерял сознание. Очнулся лишь в автомобиле. Он сидел на заднем сиденье. На коленях лежал сверток. Клюфт попытался поднять руки, что бы стереть с губ кровь. Но не смог пошевелится. Рядом сидел лейтенант. Он, посмотрел на Павла, и зло сказал старлею — который, ехал на переднем сиденье.
— Он пришел в себя. Очухался.
— Это хорошо. Уже к тюрьме подъезжаем. Не нести же его до камеры на руках.
Пусть сам топает. И осторожно там, не запачкайся. Кровь потом не отстираешь. А я с тобой чумазым ездить не буду.
— Да не запачкаюсь, вот только сапоги придется чистить. Я об его рожу весь крем стер! В разговор вмешался водитель:
— Ага! Сапоги, вон, запачкали! А сиденья? А? Обшивку? Вы же, мне, весь салон завозили! Я, на вас, вон, рапорт напишу! Всю машину загадили! Не могли его в тюрьме отдубасить? Нет, надо было по земле валять!
— Да, замолчи ты, Савченко! Не можем мы в тюрьме бить! Не можем! А тут, вот, пожалуйста! Да и кто докажет, что это мы его били? А? А сиденья свои — вымоешь!
— Ага, вымоешь! — не унимался водитель. — А завтра мне товарища Самойлова везти утром? Что он скажет? А?
— Ага! Самойлов! Так пусть нам отдельную машину выделяют! Пусть! Как мы можем вот так работать? Днем она возит Самойлова, а ночью, вот, по арестам пускают! Пусть выберут уж! Мы-то, причем? Да и следователи жалуются, если мы не подготовленных к допросам привозим! Говорят — возится, долго приходится! А нас премии лишат! Так, что и скажи, вот так, Самойлову!
— Я то, скажу, а вот салон, все рано, чистить мне! Мне! Берите тогда с собой, тряпки, какие и кладите их! Чтобы кровь мне тут не оттирать потом! «Эмка» надрывно урчала — словно поддерживая водителя. Строптивые звуки мотора заставили старлея и лейтенанта замолчать. Павел застонал. Но он, старался это делать, как можно тише. Этот разговор. Страшные рассуждения! Залитый кровью салон и премия за подготовку к допросам. «Вот они, справедливые органы НКВД?! Вот они, соколы Ежова! Ими так гордится страна?! Неужели они все такие? Нет, не может быть? Неужели, товарищ Сталин, не знает — что творят эти холуи в Красноярске? А может, они творят это по всей стране? Нет! Нет! Товарищ Сталин — просто не знает! Он, не может знать! А если он узнает — то наверняка, эти подонки, попадут сами в тюрьму!» — с ужасом думал Павел. — «Что будет со мной? А Вера? А ребенок, который должен родиться? Неужели, вот, так, ни за что? Нет! Они должны разобраться! Неужели, в НКВД, работают только изверги? Неужели, там, нет справедливых и честных людей? Есть, конечно, есть! И они разберутся и отпустят! И потом — накажут этих сволочей! Дайте только срок!» Машину качало на поворотах. Павел краем глаза увидел, что они подъезжают к зданию городской тюрьмы. Издалека оно напоминало крепость. Высокие ворота и толстые стены. Конусообразная крыша и словно бойницы, окна — заделанные железными листами. Тюрьму в Красноярске, построили еще при правлении Екатерины второй. За двести лет через ее казематы прошли тысячи заключенных, каторжников, декабристов и революционеров. Тюрьма долго была самым высоким зданием в городе. Стены этого мрачного заведения, почему-то, во времена всех правлений царей и императриц, белили в белый цвет. От этого темница выглядела как-то нелепо. Не были исключением и большевики. Коммунисты не стали ничего мудрить, а отдали дань исторической традиции и менять цвет на стенах тоже не решились. Вот поэтому местные жители и обитатели, называли тюрьму — «Белым лебедем». То ли за стремление к свободе, которой постоянно не хватало на земле многострадальной матушки России, то ли в издевательстве над властью — сажавшей за стены этого сооружения людей. Ведь «Белый лебедь» — это воплощение, чего-то светлого и не прочного. Лебедя, нельзя лишить свободы — даже если посадить в клетку. Лебедь просто умрет в неволе! «Эмка» подъехала к большим, кованым, воротам. Старлей выскочил из машины и подбежал к маленькой дверки в стене. В отрытое окошко сунул, какие-то бумаги. Дверь скрипнула и открылась — старлей исчез внутри. Минуты тянулись долго. Водитель, нервничал и ругался:
— Да, что они там?! Каждую ночь по три раза ездим! Неужели, не могут запомнить? Завтра ночью, опять, что ли, документы будут смотреть? А? Непорядок это! Лейтенант тяжело вздохнул и ответил:
— Да, они должны проверить, каждую бумагу. Каждую. Им тоже по шапке попадет — если что не так. Режимный объект, как никак!
Из двери выскочил старлей. Торопливым шагом вернулся к машине. Сел на переднее сиденье. От офицера повеяло холодом.
— Сейчас откроют. Спят, как хорьки. Вот мать их! — рассмеялся нквдэшник. Он обернулся и посмотрел на Павла. С сарказмом добавил:
— Ну, приехали! Вот твой дом! Новый! Правда, надолго ли… Ворота заскрипели. Писк ржавого железа звучал так, противно, что у Павла, по спине, побежали мурашки. Огромная воротина, окрашенная, в темно-зеленый цвет медленно отъехала в сторону. Где-то в глубине, в темном чреве этой пасти — светился фонарь. Павел, с замиранием сердца, смотрел, как один из охранников лениво ковыряется в запоре. «Это ворота в никуда!» — мысли ударили Павлу по темечку. Клюфт вдруг вспомнил свое детство. Он, совсем маленький и старенькая соседка — набожная женщина, ему читает сказку. Она говорит — это страшная сказка. Про ворота в никуда. Ее слова — надолго отложились в памяти. Павел боялся этого страшного рассказа. Но время шло. Соседка давно умерла. Ее страшилки стали какими-то милыми и смешными. А вскоре Павел, повзрослев, и вовсе забыл их. И вот, он — вспомнил ту сказку, прочитанную соседкой на ночь! «Эмка» напряглась, заурчав, медленно въехала в ворота. Опять скрип. Это печальный скрип по свободе! Сзади наползла тяжелая тень. Все!.. …Некоторое время машина стояла в полной темноте. Вновь, послышался, металлический скрежет и впереди открылась — вторая гигантская створка. Двойные ворота! Павел с ужасом смотрел на это мрачное сооружение. Даже если захотеть — убежать отсюда невозможно! Да и куда бежать? От кого? Бесполезно! Машина проехала еще метров пятьдесят и остановилась у крыльца. Старлей вышел из «Эмки» первым. Вслед за ним лейтенант. Он оставил дверку открытой. Офицер, нагнулся и как-то вежливо, с сожалением в голосе, сказал Павлу:
— Ну, все приехали. Выходите гражданин Клюфт. Павел с трудом вылез из машины. Болело все тело. Конвоиры постарались на славу. Каждое движение давалось с трудом. Клюфт прикусил губу, чтобы не застонать. Но, он почувствовал, что его бережно под локоть — поддерживает лейтенант! Нквдэшник заботливо помог Павлу собрать в руки скатерть с книгами и бумагами.
— Осторожно, там ступеньки крутые, — буркнул офицер. Павел зло посмотрел на этого циничного человека. Еще пятнадцать минут назад, он, пинал своими сапогами Клюфта по голове, а теперь — так бережно, словно мед брат в госпитале — заботится об арестанте. Лейтенант, словно уловил мысли Павла, невозмутимым голосом ответил:
— Ты поймешь. Ты все поймешь. Это работа. Работа такая. Старлей распахнул перед Клюфтом, тяжелую, железную дверь. В небольшом тамбуре их встретил солдат. Сержант, одетый в форму сотрудника НКВД. Синие галифе и оливкового цвета гимнастерка. Только, вот, в петлицах, вместо кубиков — три треугольника. Но сержант, держал себя, со старшими по званию — нагло и вызывающе. Он не стал церемониться и прикладывать руку к шапке — отдавая честь, а лениво, взметнув связкой ключей — оглядел с ног до головы Павла со скатертью и недовольно прикрикнул:
— Вы, что, его по помойке таскали? Что он у вас такой грязный? И морда, вон, вся в царапинах! Фельдшер может не принять! Учтите — не примет фельдшер, я его тут до утра держать не буду! Поведете обратно! И куда вы его будете пристраивать — меня не касается! Старлей, виновато развел руками и заискивающим голосом, пропищал в ответ:
— Анатолий, ну ты, что? Не человек? Он, вот нажрался, наверное и валялся. А мы его просто взяли. Он такой был? Куда ж мы его? Мы назад уже и бумаги на выезд не выпишем? Не сидеть же нам с ним во внутреннем дворе? Да и нам еще две ходки надо сделать!
— А это уже ваши дела! — сержант лениво зевнул. Он вставил ключ в замок решетки и громыхнув связкой, открыл дверь в коридор. Оттуда пахнуло сыростью и гнилью. Павел со страхом сделал шаг вперед. Лейтенант тихонько, почти ласково — толкнул его в плечо:
— Ну, смелее. Смелее. Иди. Иди. Сержант недовольно посмотрел на Павла и сказал:
— Ну, чего, он у вас плетется?! Давайте быстрей! Мне, что, его самому волочь? Клюфта удивило, что младший по званию, так ведет себя с офицерами. Но Павел догадался, здесь, в тюрьме — звания не играют никаких ролей! Здесь главное — твоя должность! И те права, которыми ты обладаешь! Вот, сержант, например, судя по его тону — может просто не принять у конвоиров арестованного. И все! А это упущение по их службе, а это может вылиться в наказание. И офицеры вынуждены лебезить перед сержантом, а иначе им не поздоровится. «Интересно, а как себя тут ведут майоры?» — подумал Павел и содрогнулся. Они шли по длинному коридору. Высокие потолки и тусклый свет. Полукруглые перекрытия, стальные решетки и перегородки. Вдоль стены — двери с глазками и замками на них. Это были камеры. Гулкий звук шагов по каменному полу и запах! Кошмарный и удручающий запах! Запах гнили, плесени, пота и пережаренного лука. Тюремный запах заточения! Он угнетал, даже сильнее, чем обстановка. Павел непроизвольно поморщился. Шаг, еще шаг. Они подошли к двери. Сержант, оглянулся, и ехидно улыбнувшись нквдэшникам, ласково сказал:
