Павел Шестаков - Всего четверть века
На болевую точку я попал неожиданно.
Мы сидели у Игоря на веранде и пили коньяк, очень хороший коньяк, настоящий, армянский, высокой марки, купленный в Ереване, пили из маленьких рюмок, неторопливо, наслаждаясь, настроение было превосходное, полуэйфорическое, то счастливое состояние, при котором незаметно слабеет тормозная система. И я затронул вопрос деликатный, не подумав, что касаться таких вещей следует всегда с осторожностью.
— Ну, друг, дом у тебя полная чаша.
Игорь скользнул взглядом вокруг себя.
— Почти.
Это «почти» я пропустил мимо ушей, а на него следовало обратить внимание.
— Я тобой восхищаюсь! Из какого пике вышел! Ведь несло носом в землю?
— Несло.
— И близко земля была?
— Близко.
— А ты взмыл! Всем чертям назло. Каким человеком стал! Я, когда искал твой дом, спрашивал у прохожих, так они на меня, как на дурака, смотрели, — как это можно не знать, где Игорь Константинович живёт!
— Да, ко мне хорошо относятся, — согласился он спокойно.
— В общем, Игорёк, давай за тебя выпьем, за то, что ты своей одной ногой на земле крепче стоишь, чем другие на двух.
— Друг Аркадий, не говори красиво.
— Говорю правду. Порода твоя мореходная верх взяла. Так что ты если и не адмирал, то уж капитан настоящий, первого ранга. Так держать, капитан! Плыви и будь!
Я проглотил свой коньяк. Игорь выпил медленно.
— Но есть и критическое замечание. Позволишь?
— Люблю я критиков моих, — сказал Игорь, улыбнувшись.
— Не вижу юнгу на палубе.
Наверно, будь я трезв, то без труда заметил бы, что коснулся больного, но я не заметил и не остановился.
— Где будущий академик медицины?
Игорь был вынужден ответить.
— Детей у нас нет.
Было ясно, что распространяться ему не хочется, но я с пьяной настойчивостью гнул своё.
— Конечно, ты имеешь право пожить для себя. Но время-то, как сказал поэт, мчится полным ходом. Тебе давно за тридцать.
— Не во мне дело.
— Зина не хочет? — удивился я.
— Зина хочет.
Мне и в голову не приходило, что у цветущей с виду Зины могут возникнуть трудности с рождением ребёнка, но оказалось именно так.
— Это нам всю жизнь отравляет, — сказал Игорь, — Ты не представляешь, как нам хочется, чтобы по этому дому бегал малыш… на двух ногах. Но пока… четыре месяца — и выкидыш.
— Прости мою бестактность.
Он наполнил мою рюмку.
— Не ты первый спрашиваешь.
— Ну, а медицина? Неужели ничего нельзя сделать?
— Вожу Зину в институт акушерства на сохранение. Пока без толку. Уже три раза.
Месяца за три до Нового года Игорь снова привёз Зину в институт, и снова напрасно. Может быть, поэтому они и остались встречать праздник с нами. Наверно, дома им было бы хуже…
Поэтому я был рад, что Игорь шутит. Но всё-таки…
— Ты хорошо держишься, старик.
Он пожал плечами.
— А что мне остаётся? Я ведь не агрессивен.
— Ерунда — эта теория. С жизнью кончают слабые или дураки.
— Не скажи. По-разному бывает. Но в общем эти ребята — Хенри с Шортом — какую-то суть ухватили.
— Не понимаю, чем они тебя так заинтересовали.
Игорь посмотрел на меня внимательно, и мне показалось — теперь-то я знаю, что не показалось, а так и было! — сказал не то, что хотел сказать.
— Просто мысли о самоубийстве человеку чаще приходят в голову, чем мы об этом подозреваем.
— Ну, мысли — одно, а поступок — совсем другое. Дистанция огромного размера. Мне и самому однажды жить расхотелось, когда меняя в шестнадцать лет любимая отвергла. Ходил на набережную, в речку заглядывал. Но вода холодной показалась.
— А я порошки собирал, — сказал Игорь серьёзно. — Тогда…
И он слегка хлопнул ладонью по протезу.
— Неужели хотел?
Никогда раньше не говорил Игорь о том, что пережил в те дни.
— А ты как думал! За секунду рухнуло всё, ради чего жил. Отрезало вместе с ногой весь смысл жизни. Я ведь вне моря жизнь и представить не мог. Вот и начал собирать порошки.
— И что?
— Собрал и выбросил. Струсил, наверно, как нам учёная девица объяснила.
— Брось! Ты не трус. Просто победил разум.
Игорь усмехнулся.
— Не уверен. Убивать себя страшно. Я, конечно, утешался этой твоей мыслью, что разумно поступаю, и даже думал одно время, что я сильным оказался, а самоубийцы слабовольные, но сейчас я так не думаю.
— Почему? — спросил я.
Но Игорь не ответил на мой вопрос, отложил разговор. На восемь лет. И я тогда так и не понял, почему заинтересовали его Хенри и Шорт и эта длинноногая всезнайка, имени которой я уже не помню.
— В другой раз как-нибудь… Пошли-ка. Серёжка, кажется, речь держит.
Сергей был верен себе. К утру у него возникала потребность высказаться. А говорил он всегда одно и то же. О том, что время движется, а мы живём. Хотя и не все.
— Друзья! Я хочу сказать о законах быстротекущего времени. Оно течёт неумолимо, и мы уже не те, что были. Нас ещё считают молодыми, но мы не так молоды… Мы повидали и испытали. И недосчитались друзей. С нами уже не будет Веры. Но я верю, Олег вернётся…
— Он не вернётся — сказал Игорь тихо.
А Лида встала и пошла на кухню. Конечно, как хозяйка она должна была заниматься кухонными делами, но могла бы и подождать, наверно.
Сергей прервался и посмотрел ей вслед с обидой.
Тост был скомкан, и Сергей, потеряв мысль, продолжал уже совсем другое.
— Я читал где-то, что дикари не думают о будущем. Они живут сегодняшним днём и потому всегда счастливы. Но я пью за будущее…
— А я за сегодняшний день. Я дикарь, — сказал завтрашний членкор Коля и подмигнул аспирантке. И не только подмигнул, потому что она вдруг дёрнулась нервически и шлёпнула его по руке через скатерть.
— Хороший тост, — одобрила «вдова». Она сидела рядом с Вовой Рыбаком.
Я уже говорил, что они понравились друг другу ещё в прошлую нашу встречу, однако тогда были повязаны, как казалось, прочными узами. Но «быстротекущее время» сделало своё дело, и узы не выдержали проверку на прочность. Вова своих уз, как известно, лишился совсем, а «вдова» к своим стала относиться менее строго. Ходили слухи, что её завидный во всех отношениях супруг использует свои длительные отлучки не так, как хотелось бы нашей приятельнице. Возможно, были это всего лишь сплетни, однако «вдова» относилась к ним очень серьёзно, и её давняя антипатия к мужчинам возродилась с прежней силой. Но, как известно, правила тем и подтверждаются, что допускают исключения, которые смягчают жёсткую требовательность правил. Таким счастливым исключением и стал наш общий друг Вова.
И хотя Вова в силу благоприобретённого опыта, казалось, имел, в свою очередь, все основания не слишком доверчиво относиться к женщинам, мыслил он, видимо, схоже с «вдовой» и тоже искал исключений из правил. А кто ищет, тот находит. Вот они и сидели рядом, хотя и разочарованные, но не утратившие надежд и возникшей давней симпатии.
— Я принимаю этот тост. А вы? — спросила Вову «вдова», которая, несмотря на многолетнее знакомство обращалась к нему на «вы».
— Да, я за будущее, — подтвердил Вова.
И они переглянулись многозначительно.
Пока звенели бокалы, я поднялся и пошёл на кухню, обратив по пути внимание на то, как Иван Михайлович заботливо подкладывает в тарелку вокалистке жареного гуся.
На кухне Лида стояла у окна и курила сигарету.
— Что ты вскочила так стремительно?
— Не видишь? Покурить захотелось.
— А я думал, горит что-то.
— Что тут гореть может? Всё на столе давно. Если хочешь откровенно, раздражает Серёжкино краснобайство.
— Ну уж!.. Новогодний тост…
— Проникнутый оптимизмом?
— А почему бы и нет?
— Потому что оптимизм, как сахарный сироп, довольно противен.
— Неужели?
— В Индии боевых слонов специально кормили сахаром, чтобы они в ярость приходили.
— Откуда такие глубокие познания?
— Из Жюля Верна. Дети читают, а я подхватываю на лету.
— Век живи, век учись. Но я не думал…
— Чего ты не думал?
Я замялся, и она меня поняла.
— Пришёл за друга заступиться? Мужская солидарность?
— Извини. Як хохлы кажуть, звыняйте, колы що не так.
— Будь ласка! И почему вы себе в голову вбили, что Серёжка подарок?
— А на самом деле?
— Был бы подарок, Верка бы не сбежала.
— Она не от него сбежала. Тут дела творческие.
Лида посмотрела на меня между двумя затяжками.
— Если вы себя не понимаете, где вам баб понять, — сказала и выбросила сигарету в окно.
— Зачем же ты за него пошла?
— Из-за детей. Одной отец нужен был, другому мать.
— Слушай, Лидка, — поразился я, — неужели у вас плохо?
— Да нет. Бывает и хуже, конечно. Но редко.
— В чём же дело?
— Недостойна я такого человека. Слишком все его любят. Правда, в основном со стороны глядя. Вот он про будущее говорил. А в самом ближайшем будущем, когда вы разойдётесь, сядет и будет ждать, пока я тарелки помою. Если не домою, ничего не скажет, сам домоет, а потом сообщит ласково: «Ты, наверно, устала, Лидочка, не успела всё помыть, не беспокойся, милая, я за тебя домыл». Так и скажет — «за тебя». Олег так не говорил.
