Павел Шестаков - Всего четверть века
— А в санаториях что творится? — не мог обойти Вова наболевшее. — Бабы на мужиков в первый же день бросаются. И попробуй не пусти жену в санаторий или там в дом отдыха! Тебя же и обывателем обзовут… У них там вседозволенность называется, а у нас культурный отдых. Насмотрелся я на этот отдых вот так!..
Вова провёл рукой поперёк горла.
— А зачем, ты мне скажи, человеку этот отдых вообще нужен? Раньше люди об отдыхе и не слыхали. Крестьяне, например… От зари до зари. Разве что в престольный праздник напьются. И никто не хныкал: «Ах, я до отпуска не дотяну…» А те, кто много отдыхал, в паразитов превратились, разложились. Их революция и смела. И поделом! Не разъезжайте по водам. Владыкой мира будет труд! Так говорили? А самим неделю проработать нормальную трудно. Пятидневку ввели. Зачем? Что в день шестой делаем? Сам знаешь — пьём. Тоже свобода. Сколько ты знаешь пьяниц, с работы уволенных? То-то! Свобода, брат, свобода…
Естественно, что находясь в подобном умонастроении, Вова крайне настороженно относился ко всему, что, по его мнению, могло ускорить или хотя бы содействовать падению нравов. А литература, как он выучил в своё время, нравы призвана была возвышать, причём содержанием, а не формой. Впрочем, понятия «форма» и «формализм» Вова различал слабо. Но это не помешало ему вступиться за истинное искусство.
— Искусство воспитывать должно, — сказал он аспирантке довольно сурово, однако она была не из пугливых. Вова только масла в огонь подлил.
— Интересно, как вы это понимаете?
— Очень просто. Лиза из романа «Дворянское гнездо» в монастырь пошла, а ничего плохого не допустила. Вот вам и пример для нынешней молодёжи.
Аспирантка с ходу определила слабость противника.
— Интересно, что вы скажете об Анне Карениной?
Вова попал в затруднительное положение. С одной стороны, женщина, изменившая мужу, сочувствия в нём вызвать, естественно, не могла, с другой, он помнил, что в школе образ этот считался положительным.
Измученный Дима вынужден был вновь принять огонь на себя.
— Лев Толстой, между прочим, Анну осуждал.
— Но правда искусства взяла своё.
— Правда в том, что она бросилась под колёса.
— Её затравили!
— Нет. Вину чувствовала.
— Это не оригинально. Каренин страдалец? Новейшая трактовка?
— Так у Толстого написано.
— А дети? — собрался с новыми силами Вова.
— Дети? — изумилась аспирантка. — И вы это серьёзно? Анну разлучают с Серёжей…
— Анну не разлучают с Серёжей. Она сама разлучается с ним, чтобы не расставаться с Вронским, — сказал Дима.
Не знаю, верил ли он в свою трактовку или просто забавлялся поединком с носорогом.
— Поразительно! Остаться и влачить жалкое существование с Карениным? А кто, собственно, сказал, что человек должен всем жертвовать ради детей? Разве человек живёт не один раз?
Говорила она наступательно, громко, и спор привлёк Игоря.
— Один раз живёт, — подтвердил он, подойдя к ним.
— И тот не для себя? Старо!
— А если жизнь так устроена?
— Так бессмысленно? Не для тех, кто живёт?
Слава богу, нашёлся будущий членкор.
— Вы зачем мою девушку обижаете? — спросил он бодро и радостно, совсем не веря, что девушку могут обидеть.
И она это подтвердила:
— Не беспокойся!
И перебросила одну красивую ногу за другую. А юбки в то время носили уже короткие, и мы поняли, что пока в моде мини, эта девушка неуязвима, что бы она ни говорила.
— Книга тогда хорошая, когда она учит, — сказал Вова без прежнего напора, задерживая взгляд на этих длинных, до предела открытых ногах, обтянутых телесного цвета колготками.
Но она уже переключилась на Игоря:
— Ведь вы хирург? Зачем вы спасаете людей?
— Ну, не так-то я много их спас.
— А всё-таки… Вы берётесь за операции, которые считаете безнадёжными?
— Я ни одну операцию не считаю безнадёжной.
— Верите в себя или в чудо?
— Просто делаю всё, что могу.
— А если не сможете?
Игорь пожал плечами.
— Бывает и такое.
— Любопытно, к какому социологическому типу вы себя относите?
— Понятия не имею.
Я, кажется, не сказал, что учёная аспирантка занималась социологией и очень этим гордилась.
— Люди, работающие в медицине, делятся на три типа — деспотический, казённый и человечный, — сообщила она нравоучительно. — Вы, конечно, принадлежите к третьему.
— Это хорошо?
— Для терапевта — безусловно, а вот для хирурга — я не уверена.
— Ещё бы! Человек с ножом…
— Иронизируете? Напрасно. Сквозь призму социологического исследования самые сложные процессы можно расщепить на общедоступные элементы.
— Жаль, что большинство людей об этом не знает и поступает самовольно.
— В каком смысле?
— Да в любом. Вы его в один тип запишете, а он по невежеству совсем из другой оперы запоёт. А то и вовсе петь не захочет.
— Как это не захочет?
— Очень просто. Некоторые и жить не хотят.
— Ах, вы имеете в виду самоубийство? Но эта проблема давно решена. Особенно в свете работ Хенри и Шорта.
— Просветите, я человек тёмный, — попросил Игорь.
— Вот видите! — обрадовалась аспирантка. — Как долго у нас недооценивали социологию. Хенри и Шорт рассматривают самоубийство как акт агрессии.
До сих пор Игорь разговаривал с этой девушкой шутливо, немного забавляясь её всезнайством, но следующий вопрос он задал вполне серьёзно.
— Агрессии против самого себя?
— Совершенно верно! Хенри и Шорт видят прямую связь между убийством и самоубийством. Только в одном случае агрессия обращена вовне, а в другом — на себя. Это же гениально просто!
— Просто?
— Конечно. Даже такой неподготовленный человек, как вы, сразу усёк суть.
Игорь посмотрел на неё с профессиональной доброжелательностью врача, которому приходится видеть всякое.
— Ну, это как сказать…
— Вы интересовались проблемой самоубийства?
— Специально нет. Просто жил на свете.
— Понимаю. Возрастной снобизм. Кто много жил, тот много видел? Сами вы, конечно, о самоубийстве не помышляли?
— Почему же?
— Это исключено. Вы не агрессивны. Но если и помышляли, ваш пример только подтверждает теорию Хенри и Шорта. Ведь вы живы?
— Пожалуй, — согласился Игорь.
Будущий членкор между тем терпеливо ждал, пока его девушка наговорится. Но и его терпение иссякло.
— Зайчик! Может быть, достаточно мрачных тем? Всё-таки праздник…
— Наука не может быть весёлой или мрачной. Она объективна.
— А вот люди, которые ею занимаются, как раз наоборот — весёлые или мрачные. И, к сожалению, очень редко объективные. Так что побереги силы, зайчик. Промочи лучше горлышко. Очень помогает от дискуссионного пыла.
И он протянул ей бокал с шампанским, как протягивают ребёнку ложку с микстурой.
Девушка проглотила «микстуру» с удовольствием.
— Надеюсь, это облегчит мне процесс адаптации в вашей микрогруппе.
— Не сомневайся, зайчик, — заверил будущий членкор, — ещё несколько глотков, и мы все тебе очень понравимся.
— Вы все очень славные, — великодушно подбодрила нас подруга Коли.
— Спасибо, — поклонился Игорь.
Мы с ним отошли.
— Забавная девица, — сказал я, — а ноги — экстра-класс. Повезло доктору наук. Только знает слишком много.
— Что поделаешь? Это болезнь нынешних женщин. Их распирает от познаний, как раньше переполняли чувства. Мне вот из старинного романса вспомнилось:
Я тебя бесконечно люблю,
За тебя я отдам свою душу,
Целый мир за тебя погублю,
Все обеты и клятвы нарушу…
Как тебе нравится? Наша хоть не собирается нарушать уголовный кодекс.
Я был рад, что Игорь шутит. Ведь жилось ему нелегко, хотя знали об этом немногие. Работал он по-прежнему в районной больнице, куда приехал по назначению, но отнюдь не потому, что другие возможности были для него закрыты. Напротив, Игорь считался одним из лучших хирургов области. Люди добирались издалека, чтобы оперироваться именно у него. Больничное здание было построено недавно и оборудовано на вполне современном уровне. Работой он был доволен и на предложения перебраться в город отвечал, перефразируя известные слова:
— Лучше быть первым в деревне, чем вторым в областном центре.
«В деревне» он жил в новом кирпичном коттедже, стены которого понемногу заплетал молодой виноград. В доме было всё, вплоть до хорошей библиотеки и набора отличных пластинок, — Игорь любил классику и даже оперировал, как Бариард, под создающую настроение музыку. Приобрёл он и машину с ручным управлением и каждый год путешествовал, в последний раз по Закавказью. А главное — он пользовался истинным уважением окружающих его людей, и не только тех, кому он спас жизнь. У себя в районе он был действительно «первым человеком» в лучшем смысле, однако было обстоятельство, которое клало тень на всё достигнутое.
