Джон Гарднер - Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы
Джордж ответил насмешливо, прикрывая дверь:
— На кой сдались? Вот зайду иной раз, рукой потрогаю, — и подмигнул. Но он ответил правду. Величайшей радостью в его жизни было просто брать их в руки, зная, что они принадлежат ему, что они ограждены от варваров, которые вырезают из великолепных антикварных изданий, вроде его иллюстрированного Гёте, картинки с копиями старинных гравюр по дереву или обрезают кентуккийские пистолеты ручной работы и приваривают к ним современные прицелы. В горке грушевого дерева, на которую он наткнулся в Гудвиле, он держит девять оригинальных губных гармоник в деревянных футлярах, строгих и элегантных, как гробы. Дорого когда-то заплатили за эти штучки. Каждый штришок на редкость затейливого узора выгравирован рукой близорукого старого немца, серебряных дел мастера, умершего больше ста лет тому назад.
— Ух ты, сколько всякого насобирал тут! — сказал Билл Келси.
Джордж кивнул, не улыбаясь.
Билл Келси склонил набок голову, рассматривая колонну винтовой лестницы, и произнес:
— Интересно, можно что-нибудь выручить за тот хлам, что у меня на чердаке?
— Почему бы нет, — сказал Джордж; от волнения у него сперло в груди. — Давай как-нибудь сходим, поглядим.)
Решительным движением он положил ложку.
— Я думаю, просто хулиганы, — сказал он.
Генри развел руками. Кто знает.
Ночь была теплая для мая. Он ехал, как обычно, медленно, поставив на педаль газа стянутую стальной скобкой левую ногу. В самом низу долины, словно снег, белел туман, выше мрачно темнели деревья. Сейчас, когда скрылся вдали освещенный дом Генри и кругом ни огонька, только светят луна и звезды да мерцают фары его собственного грузовичка, ночь кажется уже не такой темной. Можно даже выключить фары, если бы он захотел. Может быть, их и придется выключить, если гайка крепления еще больше ослабнет. Ее давно уже надо бы подтянуть, а он все откладывает с недели на неделю. Что-то он многое стал теперь откладывать. Несчастный случай с ним произошел восемь… нет, уже девять месяцев назад; как утверждает док Кейзи, он окончательно пришел в форму, его единственная, левая, рука стала чудовищно мускулистой, и с тех пор, как ей приходится додаивать коров без помощи правой, запястье стало заметно толще. При желании он может сделать многое из того, что делал прежде. Только времени уходит больше. Но он как-то выдохся, постарел. В этом году он не стал специально прикатывать почву — решил, что хватит одного дискования, да и дожди прошли неплохие, в земле достаточно влаги. Лу Миллет сажает за него соевые бобы — расплачивается за услугу, оказанную ему Джорджем два года назад, — вот уже и пристроено семь акров, а еще о десяти позаботится земельный банк. Люцерна сама о себе позаботится. Если же все рухнет в тартарары, он и тогда проживет на пенсию по нетрудоспособности, которую ему выплачивают после военной службы. Одним словом, суетиться незачем. Утром он вставал, доил коров и чистил хлев, после этого пахал, часа два не больше; стоит ли спешить, когда давно пропущены все сроки? (К четвертому июля беспременно хлеба́ в полях по колено. Ему бы хоть успеть отсеяться.) Около полудня он шел в дом и застревал там до пяти, до вечерней дойки, наклеивал в альбом марки, начищал две парадные серебряные шотландские шпаги (он приобрел их обе за семьдесят долларов), а то и просто клевал носом перед телевизором. Раньше ему нравилось пахать, нравился запах вспаханной земли, иссиня-черный блеск ровно взрезанных пластов, вылетающих из-под лемеха, густая тень под соснами на вершине горы, тускло-серебристый блеск кувшина с имбирным пивом, приткнувшегося среди лопухов под деревьями, нравилось, как все теплее и сочнее становится под лучами солнца распаханная земля. Он одновременно существовал и в будущем, и в прошлом, сидя бочком на тракторе, одну руку держа на руле, вторую — на рукоятке плуга; он вспоминал с такой живостью, будто они по сию пору длятся, другие весны, когда он пахал на том же самом Ф-20, или еще отец пахал, а он сидел сзади верхом на бензобаке и задние колеса тарахтели, словно на них были надеты цепи, а воздух был печально сладок от запаха распускающихся почек, сосновой смолы, струящейся по стволам, свежевспаханной земли, и одновременно в том же самом наплыве обострившихся до предела чувств он видел, как растет и зреет посеянная им сегодня кукуруза, как вздымаются ее стебли выше головы и источают аромат слаще меда под ножами косилки. Даже когда он возвратился из Кореи с раздробленной ногой и с одышкой после ранения в грудь, ему нравилось пахать, и он справлялся с делом. Но теперь все переменилось. Он пахал теперь одной рукой, воевал с рулем одной левой и не мог сохранить равновесие, когда налетал на камень. Видя надвигающийся камень, он теперь не мог поднять лемеха и проехать над ним на холостом ходу, он должен был покалеченной ногой включить сцепление, а рукой повернуть рычаг у себя за спиной, так что на минуту трактор оставался вообще без управления. Очень часто оказывалось, что он заметил камень слишком поздно и не успевал отжать сцепление; раздавался похожий на винтовочный выстрел стальной треск, острие лемеха обламывалось, и плуг катил дальше на одном колесе, подскакивая, точно хромая утка. В один прекрасный день, как пить дать, Джордж расшибет вдребезги свой единственный кулак, колотя им в ярости по колесу трактора. После несчастного случая он крепко сидит на мели (не говоря уже о том, что привычка приобретать то там, то сям разные редкости становится накладной), и все же ничего ему не остается, как купить новый плуг, а так как паршивец Ф-20, колченогая лошаденка на резиновых колесах, конечно, не потянет этот плуг, значит, надо покупать большой ДС. В земельном банке ему чуть в лицо не рассмеялись. Но заем все же дали… в конце концов. Дом стоит немало, а земля тем более. («Бизнес есть бизнес», — изрек этот деятель. И, чувствуя себя неловко, почесал авторучкой усы. Джордж Лумис саркастически ответил: «Обычно да», — имея в виду, что иной раз бизнес уже не просто бизнес, а последнее средство выжить, но вдаваться в объяснения не стал, просто расписался там, где усатый поставил крестик.) Если ему все же удастся посеять эту кукурузу, то потребуется и новое оборудование, чтобы собрать ее и отправить в силосную башню. Распроклятая старушня сноповязалка уже оставила его без руки. (Сейчас кажется, это случилось давным-давно. В какой-то другой жизни.)
А ничего себе ощущеньице, подумал он, когда входишь к себе в дом среди ночи, а на кухне тебя поджидают двое психов с большими свинцовыми трубами или револьверами.
Он свернул на немощеный проселок, который вел, петляя, на Воронью гору, к его дому. На ферме у Шафферов ни огонька. «Джип» Уолта, как обычно, возле почтового ящика, под ветвями бука на случай дождя. Во дворе, голом и грязном, как всегда, стоит бело-зеленая пластиковая садовая мебель, а вокруг разбросаны игрушечные грузовики, пластмассовые кубики, растерзанные куклы. Тут же вспомнилась их старшая, Мэри Джин. Иногда Джордж, проезжая, встречает ее с проволочной корзинкой, в которой она носит яйца. Она машет ему рукой, и он машет в ответ. Мэри Джин пошла в мать, похожа на польку. Толстопятая, со светло-каштановыми волосами. Говорят, в доме Шафферов стоит кедровый сундук, набитый ее приданым. Не мешало бы ей поторопиться. Ведь ей уже под тридцать.
В доме Силвестера со стороны фасада все окна темные, только слабо светится телевизор. Силвестер, небось, смотрит сейчас телевизор, разувшись и сняв рубаху, а жена его гладит в пустой задней комнате. Вокруг папаши в мягких креслах сидят полураздетые ребятишки, и в темноте не разглядеть ни кресел, ни детей, верней, видны только глаза да грязные рубашонки. Этот дом последний, теперь две мили с лишком жилья не встретится — он самый последний по эту сторону горы, не считая его собственного и дома Ритчи, заброшенного уже десять лет и превратившегося за это время в развалины.
Фары мигнули, погасли. Он вытянул шею, подался вперед к ветровому стеклу. Но они снова зажглись.
Потом он вспомнил человека, которого встретил в Слейтере в магазине Битнера. Он даже не сразу понял, почему его тревожит такое пустячное воспоминание, да и вообще почему он не забыл об этом человеке… разве что его странное исчезновение рождало в душе беспокойство, сродни тому, которое охватило его теперь, когда полная пьяных парней машина пронеслась мимо его «доджа».
Битнер сидел, покачиваясь на задних ножках стула, прямо против распахнутой двери, сразу за порогом, и смотрел на улицу. Джордж приехал в город за покупками к Салуэю и решил на всякий случай заглянуть к старику: вдруг попадется что-нибудь, чему хозяин не знает цены. Когда он вошел, старик, по обыкновению приподняв брови и глядя поверх очков, сказал: «Нежданный гость», — а Джордж кивнул в ответ, приостановившись в дверях, чтобы глаза привыкли к темноте и к окружающему хаосу: расшатанные столики, стеклянные ярмарочные вазы, настенные часы, метелочки из перьев, глиняные кувшины, корзинки, стулья, таганы, ящики для угля, птичьи клетки, картины в вычурных резных сломанных рамах, кленовые веретена, комоды, сотни пыльных разрозненных книг («Наперсник дам», том 24, Элси Веннер, «Идеальный совет»). Джордж медленным шагом двинулся вдоль ближайшего к нему стеллажа, не читая названий и даже не смотря на отдельные книги, просто окидывая их беглым охотничьим взглядом, чтобы выхватить из окружающей макулатуры ценный переплет. Он уже прошел до середины стеллажа, когда Битнер вдруг сказал:
![Джон Уиндем - Паутина [ Авт. сборник]](/uploads/posts/books/60251/60251.jpg)