Анош Ирани - Песня Кахунши
– Ничего, – говорит он. – Ты же не глухой будешь. Слышать куда важней, чем говорить.
Чамди пытается отодвинуться, но цепенеет под взглядом Ананда-бхаи. Не уйти. Он и до зеленой занавески добежать не успеет, этот бандит метнет нож ему в спину.
– Язык!
– Умоляю…
– Высунь язык! – ревет Ананд-бхаи.
Чамди подпрыгивает. Рот открывается сам собой. Ананд-бхаи хватает ногтями кончик языка.
– Теперь понятно, почему ты так много врешь! Вон он у тебя какой длинный! Не дергайся, а то в глаз попаду. Ну вот, сейчас я тебе язык одним махом оттяпаю. На счет три. Вдохни поглубже. Раз, два…
Чамди мычит.
– Перестань! По голове я тебя пока не бил, с чего ж ты вдруг поглупел?
Он делает маленький надрез. По лезвию ножа бежит кровь.
– Чувствуешь? Я начал.
Из глаз Чамди катятся слезы.
Ананд-бхаи отпускает язык.
– Простите, простите меня, – молит Чамди. – Я что угодно…
– Что? Давай говори, пока можешь.
– Что угодно для вас сделаю…
– Я тебе велел отрезать язык. Простое дело, а ты даже этого не выполнил.
– Что угодно, только не это! Я всю жизнь буду милостыню для вас собирать!
– Очень надо.
– Буду делать, что прикажете. Воровать буду.
– Еще что?
– Воровать… все буду делать, все, что скажете!
– Точно?
– Честное слово!
Ананд-бхаи проводит указательным пальцем по лезвию. Шумно втягивает воздух пару раз, как будто в носу у него что-то застряло.
– Положи нож обратно.
Чамди идет к комоду. Порез на языке горит. Опять звонит телефон. Занавеска на двери отодвигается, входит Рани с белым пластиковым пакетом в руке. Чамди тошнит от запаха еды. Впрочем, сейчас он бы все равно ничего съесть не смог, язык очень болит. Ананд-бхаи молчит. Рани кладет пакет на телевизор и снимает трубку. Говорит тихо, будто чувствует, что здесь произошло.
– Ты мне нравишься, – говорит Ананд-бхаи. – Рискнул жизнью ради спасения друга. Мне нужны такие.
Чамди озадачен.
– И соображаешь. Я тебе поверил насчет Даббы. Конечно, я бы в минуту вытряс из тебя правду, если б захотел. Но нельзя огорчать старуху. Она теперь постоянно из-за меня переживает. Я и Гудди-то привез, только чтоб она успокоилась. Скоро мне придется убить многих. Так пусть Господь видит, что я хоть девчонку спас. Потому я ее и вытащил. Ладно, проехали. Главное – ты мне нравишься.
Непонятно, с чего это вдруг Ананд-бхаи его залюбил? Только что чуть язык не отрезал, и вот пожалуйста.
– Пошли есть. Хватит болтать, Рани.
Рани кивает и поспешно заканчивает разговор.
– Курицу любишь? – спрашивает Ананд-бхаи. – На свете нет ничего вкуснее курятины по-могольски. Только очень уж она перченая. Сколько раз просил Абдуллу, а он все равно по-своему делает. Извини, что порезал тебя. Теперь поболит, конечно, но ты же у нас пацан крутой.
Чамди вдруг снова становится страшно. Добрый Ананд-бхаи опасен вдвойне.
– Что вы со мной сделаете? – спрашивает Чамди, набравшись смелости.
– Сейчас ничего, – отвечает Ананд-бхаи. – Сейчас мы будем есть.
Чамди спит на полу, приоткрыв рот и прижав колени к груди. Вот уже несколько часов он то и дело просыпается от боли, но сразу закрывает глаза и старается побыстрее заснуть.
– Вставай, – тормошит его Ананд-бхаи. – Пора.
Чамди сонно озирается.
В комнате горит свет, постель Ананда-бхаи аккуратно застлана. Рани нигде не видно. За окном темно.
– Иди сполоснись! – говорит Ананд-бхаи. – Я машину помыл, а ты мне все сиденье загадишь.
Чамди молча идет в ванную. Закрывает за собой дверь, забирается на приступочку, на которой стоит унитаз, снимает шорты, и на пол падает лепесток бугенвиллеи. Чамди не подбирает его. И не снимает с шеи белую тряпку. Пускай мокнет. Так прохладней будет.
Выловив из ведра пластмассовую кружку, Чамди зачерпывает воду и полощет рот. Морщится и выливает на голову следующую кружку. После побега из приюта он моется в первый раз. Оглядевшись, Чамди видит мыло в голубой мыльнице. Не спрашивая разрешения Ананда-бхаи, Чамди намыливается и трет себя, пока вся грязь не исчезает в стоке вместе с водой.
Чамди думает про Гудди. Дарзи и старуха хорошие люди. «Они не бросят ее», – успокаивает он себя.
Полотенца нет, но на подоконнике лежит оранжевая салфетка. Чамди вытирается и проводит рукой по мокрым волосам. Гудди лежит в комнате Дарзи. Чамди представляет себе, как она ходит и смеется. «Вот я войду, а она уже встала», – говорит он себе. Надевает шорты и выходит. Придется попросить у Ананда-бхаи рубашку, белая майка пропала во время взрыва. Чамди старается не вспоминать об этом.
– Ну и ребра у тебя, – изумляется Ананд-бхаи. – Прямо как ножи!
Чамди не отвечает. Ему хочется сказать, что это бивни и когда-нибудь они победят таких, как Ананд-бхаи. Вот с миссис Садык Чамди своей худобы совсем не стеснялся. Она всегда говорила, что Чамди вырастет и мясо на ребрах нарастет. Повидать бы ее сейчас!
– Можно у вас попросить рубашку?
– А с твоей что случилось?
Чамди молчит.
Ананд-бхаи выдвигает нижний ящик все того же комода и бросает Чамди футболку.
– Я в ней в крикет играю, – поясняет он. – Болею за нашу сборную. Отличная команда, но положиться на них ну никак нельзя. Сукины дети! То они носятся как угорелые, а то еле тащатся.
Оказывается, Ананд-бхаи тоже любит крикет. Как странно. На улицах Бомбея в крикет не играют, как он когда-то мечтал. Чамди даже обычного мячика ни разу не видел.
Чамди надевает футболку, она ему велика, короткие рукава достают аж до самых запястий. Он заправляет ее в шорты. Футболка надувается пузырем. Ну и ладно. Еще бы чистые шорты…
– Я хочу посмотреть на Гудди, – говорит он.
– Не сейчас. Она спит.
– Но…
– Дарзи и старуха тоже спят. Не буди их.
Почему Ананд-бхаи не говорит «отец» и «мать»? У него целых двое родителей, а он их так называет.
Ананд-бхаи ждет Чамди у двери. Зеленая занавеска сдвинута в сторону. «Который сейчас час?» – думает Чамди. Все двери во дворе закрыты. На земле перед комнатой Дарзи горит масляная лампа, но и его дверь тоже закрыта. Фитилек лампы потрескивает и коптит.
Они подходят к машине. Чамди нехорошо. Забираться внутрь не хочется. Ананд-бхаи открыл дверцу, но Чамди переминается с ноги на ногу, вглядываясь в темноту. В приюте были бугенвиллеи, они всегда ему помогали. Даже ночью можно представить, будто они залиты солнцем, и тогда становится не так страшно. Хоть бы и тут какие-нибудь цветы были, а не только помидоры и огурцы. Глядя на них, не успокоишься.
Ананд-бхаи стучит по стеклу. Чамди забирается в машину и старается не оборачиваться. Молча смотрит вперед. Машина трогается с места, фары освещают грядку Дарзи. «Они прямо дрожат от ужаса», – думает Чамди. Помидоры похожи на капли крови. Почему Бог создал кровь, цветы и овощи одного цвета?
В переулке темно, только фары освещают путь – выбоины на дороге, летящие над ней грязные пакеты, кровать на тротуаре. На кровати спит мужчина, подложив под голову вместо подушки рубаху. Вот уже потянулись незнакомые улицы, и Чамди закрывает глаза. Ему неинтересно смотреть по сторонам, он бы и уши заткнул, чтобы не слышать, как Сумди дышит ему в затылок. Чамди невольно оглядывается, на заднем сиденье никого нет, он все придумал.
– Твой друг в багажнике, – говорит Ананд-бхаи.
Машина набирает скорость. Чамди снова закрывает глаза и открывает их, только когда машина сбрасывает ход, сворачивает на аллею, проезжает между деревьями и останавливается на открытой площадке.
Они выходят. Чамди смотрит в темное небо. Интересно, Сумди уже там или еще пока здесь, в своем теле? Нет, ему ведь так хотелось побегать. Сумди не стал бы ждать.
Ананд-бхаи открывает багажник и поворачивается к Чамди. Надо помочь ему вынуть тело. Чамди не хочется смотреть Сумди в лицо. Он никогда не забудет, как сыпались на дорогу зубы.
Хорошо, что тело завернуто в белую простыню. Ананд-бхаи берется за один конец тюка, Чамди за другой. Свободной рукой Ананд-бхаи захлопывает багажник.
Вдоль площадки выстроились навесы, крытые жестью. Под каждым навесом бетонная плита и дрова для сожжения мертвых. Кое-где горят погребальные костры. В воздухе висят клубы пыли и дыма. У колонки старик моет руки под краном. Закрывает воду, вытирается подолом рубахи. Вокруг покойников, приготовленных к сожжению, толпятся мужчины, многие в белом; женщины сидят на скамьях поодаль. Пронзительно кричит молодая женщина, ее утешает другая, постарше, одетая в кремовые шаровары и короткое платье. Она обнимает молодую, гладит ее по спине, но та не успокаивается. Ее рыдания заглушает треск горящих поленьев. Мимо проносят погребальные носилки. Мужчины шагают молча, из-под навесов несутся всхлипы. Как сказать Гудди, что Сумди погиб? Гудди храбрая девочка, но перенесет ли она страшную весть? Хуже всего будет, если она не заплачет. Закроет глаза и больше никогда не откроет.
Ананд-бхаи направляется к навесу. Они опускают тело на бетонную плиту. Чамди хочется, чтобы простыню не снимали.
