Владимир Бацалёв - Первые гадости
А вечером, вернувшись из военкомата, где его в очередной раз признали годным к строевой, лег на кровать и загрустил о двух неизбежно потерянных годах жизни.
«Забуду все языки к чертовой матери! — выругался он. — Запомню только по-русски «слушаюсь» и «так точно». Буду, как собака, на команды реагировать».
И вот раздался стук не в стену, а в дверь: пришла Победа.
Она уже давно поняла, что если думать только о себе, то ничего путного из этого не выйдет, и два месяца думала об Аркадии, какой он хороший, но держалась в надежде, что хороший Аркадий первым объявится перед плохой Победой. Утром она подкараулила Макара Евграфовича у помойки и ласковыми словами выведала, где скрывается Аркадий. А после занятий, после библиотеки, в которой она никак не могла постичь, что скрывается за фразой «игнорировала специфику отношений собственности», потому что думала о другом, а не потому, что была дура, взяла и пришла, наплевав на девичью гордость.
— Зачем? — спросил Аркадий.
— Пришла ругаться, — ответила Победа.
— Только покороче, — попросил Аркадий.
— Ты голодный?
— Голодный.
— Что, — спросила Победа, — в доме ничего нет?
— Есть картошка у Макара Евграфовича, мне лень чистить.
— Горе луковое, ты когда-нибудь погибнешь в пустой квартире.
— Можно подумать, ты выживешь!
— Да, я почищу картошку, и мы выживем, только не сегодня.
— А когда?
— Когда приду с фартуком, — сказала Победа. — Завтра.
— С фартуком и с домработницей, — сказал Аркадий. — Ничего не выйдет, завтра я уеду в экспедицию изучать быт и нравы, прошлые и настоящие, кубанских народов.
— А почему я узнаю об этом последняя?
— Ты узнала первая.
Победа однажды отдыхала на Кубани, вспомнила, какие там девушки ядреные, и совсем расстроилась.
— Тогда пойдем в загс с утра, — сказала она.
— Тебе же отец не разрешает, — сказал Аркадий.
— Да, он говорит, что ты человек без будущего и совсем другого склада, что нищий должен остаться нищим, что система не прощает измены… В общем, такую ахинею несет. Но мне наплевать, пошли утром в загс.
— Нам еще нет восемнадцати.
— А я положу подушку на живот и скажу, что беременна.
— Мне сначала перевоспитать тебя надо так, чтобы потом не пришлось разводиться.
— Не надо меня перевоспитывать, я просто еще нелогична в своих поступках, потому что маленькая.
— Победа, если отсутствие у девушки логики — тоже своеобразная логика, то отсутствие мозговых извилин, к сожалению, — не своеобразные мозговые извилины.
— Я сейчас обижусь, — сказала Победа — И виноват в этой ссоре будешь ты, потому что ты меня обидел.
— Мне надо идти, — сказал Аркадий.
— Ну и катись! — сказала Победа — А куда?
— Грузить экспедиционную машину, которая ночью уедет.
— Я с тобой пойду, — решила Победа
— Только до остановки, — решил Аркадий.
— Ах, Аркадий, Аркадий, что же ты делаешь, негодник? — спросила Победа. — Червивин опять предложил мне руку, и Кустым Тракторович втирается к папе в доверие с очень серьезными намерениями, напевая народные песни в мое ухо…
— Вот пока меня не будет, ты и подумай, что мне делать, — посоветовал Аркадий. — Отвернись, я переоденусь.
— Чего я там не видела!
— Ничего ты еще не видела.
На улице им попался грустный и трезвый Леня.
— У меня тезка умер, — сказал он, чуть не плача
— Неужели прям лично взял и помер? — спросила Победа
— Неужели кого-нибудь другого не нашлось? — спросил Аркадий.
— Кто же теперь будет вместо тезки? — спросил Леня.
— Тот же самый, — ответил Аркадий, — только помоложе лет на десять.
— Тогда кто будет главный Дзержинский? — спросила Победа — Горячая голова? Или Холодные руки?..
Ну что за бес вселяется в юношей? Казалось бы, жили себе — не тужили и вдруг — мелькнула юбка, блеснули голые коленки, долетел запах маминых духов — и забыты мальчишеские забавы: укатился мяч в кусты, брошен кружок юного столяра и нет больше интереса валять дурака с утра до вечера в подворотне…
Допекла-таки Сени юного Трофима. Стали ему по ночам являться обнаженные девушки с назойливостью голодного комара, и, поскольку живьем юный Трофим голых девушек вблизи не видел, снились они какие-то странные: во сне вроде понятно, что девушка, а протрешь глаза и призадумаешься: она ли? Опять бросил Трофим домашние уроки и загрустил. А тут еще верткий Червивин мешал сдаться на милость Сени, появляясь то там, то сям, и погода испортилась, и до мая месяца стоило позабыть о прогулках в обнимку.
Сени же, словно почуяв физиологическое недомогание Трофима, посещала школу все реже и реже и проводила время неизвестно где и не сообщая как, лишив юношу даже робкой возможности схватить ее на перемене за руку. И хотя посторонние девушки давно строили ему глазки, подмигивали и показывали язык, но запала-то в Трофима Сени! После уроков он валялся на кровати в немыслимых позах, гнал домработницу с обедом и взглядом рисовал профиль своей страсти на потолке, постанывая и поскуливая.
Но вот зашел к Трофиму друг и работник зоопарка Леня жаловаться на жизнь, в которой случились неприятные перемены, и рассказал, что Чищенный бросил старую семью и завел новую с Антониной Поликарповной, что Антонина Поликарповна прогнала по телефону всех ответственных работников и массажиста эрогенных зон, что Чищенный решил усыновить Леню и назвать в честь своего отца Юрием Ерофеевичем Чищенным.
— И маму скоро турнут с работы обиженные ответственные дружки, — сказал пока еще Леня. — Может, ты поговоришь с отцом? Поймет он чужую любовь?
Но Трофим, услышав слово «любовь», только зашептал в подушку:
— Сени, Сени…
И получился у них как бы разговор двух старушек— одни жалобы, просьбы и полное бессилие в поступках.
— Я, наконец-то, дочитал «Камасутру», — сказал Леня.
— Дай мне почитать, — попросил Трофим.
— Тебе нельзя, — сказал Леня, — ты совсем чокнешься. Как я.
— Наплевать, — сказал Трофим.
— Попроси у отца видеомагнитофон, — посоветовал Леня.
— Зачем? — спросил Трофим.
— Будешь, как Червивин, заманивать домой девушек и соблазнять их порнухой, — объяснил Леня.
— Кто ж мне разрешит? — спросил Трофим.
— Тогда можешь читать на ушко эротические истории. Хочешь, сейчас «Камасутру» почитаем Сени? — предложил Леня.
— А где она?
— Я знаю где.
— Хочу, — сказал Трофим.
— А за мать попросишь? — спросил Леня.
— Попрошу, — сказал Трофим, — все равно без толку.
Леня повел Трофима в подвал, где Простофил собирал свою шпану из губошлепов, чтобы покурить конопли, выпить чифирю, кольнуться эфедрином, понюхать пятновыводитель, и развратный Простофил, который менял юных швей-мотористок, как пятачки в метро, с радостью принял Трофима в компанию, потому что продолжал думать о том, как бы постыдно познать Победу для самоутверждения, но не имел случая.
— Садись рядом, — позвал он Трофима.
Трофим сел и с тоской посмотрел на Сени, уже прокуренную, испитую, уколовшуюся и занюханную.
— Как же я буду читать ей «Камасутру», если она спит? — спросил Трофим Леню.
— Она кайфует, — сказал Леня. — Самое время.
— Чего она тебе сдалась? — спросил Простофил.
— Да я сам толком не знаю, — ответил Трофим. — Сдалась вот и все.
Тут Сени очнулась и подползла к ним.
— Простофил, — промычала она, — достань чего-нибудь, хоть водки.
— Денег нет, — буркнул Простофил.
— Отними у малышей, — посоветовала Сени.
— Леня, давай деньги, — сказал Простофил.
— Ерофей Юрьевич на мою зарплату книги покупает, — ответил Леня, — а обедаем мы за его счет.
— Отними у тех, кто на улице, — посоветовала Сени Простофилу.
— Я уже сегодня отнимал, — сказал Простофил. — Всех денег у пионеров все равно не отнимешь, хоть и надо к этому стремиться.
— Кайфолом ты, Простофил, — сказала Сени и обиженная отползла.
Простофил же взялся рассуждать вслух:
— Почему я должен совершать правонарушения: грабить слабых, красть у глупых? Может быть, даже убить кого-то мне придется с годами, — сказал он. — Ну, например, мне нужен хороший дом, чтобы жить, а денег нет ни бумажки. Но не лучше ли для окружающих скинуться этими бумажками и подарить мне дом, чем ждать, когда я, доведенный до отчаянья, кого-нибудь из них пришибу?
Червивин, который тенью крался за Трофимом от дома по заданию, слушал эти слова с лестницы, а спустившись, увидел Трофима в компании Сени, взял девушку за руку и сказал:
— Иди домой и собери вещи. Завтра поедешь по комсомольской путевке строить Куросмысловскую ГРЭС.
— Отстань, а то как врежу, — сказала Сени, вырываясь. — Я лучше завтра в школу пойду.
