Владимир Бацалёв - Первые гадости
— Спасибо, я уже ездила в Африку к бегемотам, — отозвалась Победа.
И за громкие переговоры преподаватель выгнал их с лекции в назидание остальным.
Победа села в холле на батарею парового отопления, и Карл Дулемба примостился рядом, сглаживая неловкость предложением заграничной сигареты.
— Вы красивы, — сказал он, продолжая сглаживать неловкость.
— Я знаю, — ответила Победа, — моя красота такая же редкость, как дождь в метро.
— А я самый белый гражданин в стране Конго!
— Кто же у вас самый черный? — спросила Победа.
— Самый черный — тоже я, а самый белый я в переносном смысле, — сказал Карл Дулемба.
Тут пришла перемена и пришел степной коммунист Кустым Тракторович, у которого папу назвали Трактором в честь колхозного строя. Тракторович был очень зол на любимого гражданина Конго, уводившего из-под носа девушек Советского Союза, но Карл Дулемба стал делать всякие примирительные знаки, которыми африканские племена договариваются о прекращении войны, Кустым Кабаев понял его с полужеста, и они помирились, и Карл Дулемба, заглаживая вину и по простоте африканской, повел всю компанию в ресторан, приговаривая: «Да здравствует нерушимая дружба чертоязычных народов».
Но в ресторане с ними произошел глупый советский курьез.
Победа спросила:
— Скажите, нет ли у вас ножей?
— Были у нас ножи, — созналась официантка, — но тут один клиент и сам порезался и соседа напротив заколол.
— Как же он так?
— Да какой-то неловкий оказался.
Кустым Тракторович сказал, что даже в его кишлаке-ауле у некоторых есть ножи, и потребовал хоть топор, но и топор нашелся только один, да и тот шеф-повар пожалел. Карл Дулемба расстроился от такого обслуживания и опять повел всех в общежитие пить заграничные напитки и курить заграничные сигареты, по пути поминая добрым словом свою родину и не очень добрым нашу. И Победа опять пошла вспоминать детство, скорее — по инерции, чем по желанию.
Но едва они пригубили и прикурили, как из коридора донеслось разухабистое «Хха-ха-ха!» — и в распахнувшуюся дверь бросились молодые юноши и девушки, в которых Победа узнала вчерашних абитуриентов, предводительствуемые парнем с гитарой и бутылкой вместо медиатора. Парень играл «Yesterday», в котором «Битлз» и не ночевал, но скоро кончил, отбросил гитару, уронил голову на плечо Дулембы и спросил:
— Кредиторы не приходили?
— Ули-ули, — ответил Карл, от конфуза забывший русский язык.
Люди, полонившие комнату, сразу и не дожидаясь чьих-то команд, собрали стол и вынесли в коридор. Потом за дверью исчезли шкаф, кровати, стулья, а на голом полу с пыльными прямоугольниками там, где раньше спала мебель, сосед Дулембы провел ботинком четыре линии, и в образовавшемся квадрате выросли консервные банки, овощи, хлеб и бутылки.
Случилось все так быстро, что Победа даже не поняла, откуда что взялось. И пока она соображала: уйти ей или остаться? — гости сели на пол по-турецки, не переставая курить и смеяться, растащили снедь по ртам и опорожнили бутылки по донышко, не забыв про Победу. В комнате вдруг взорвалось слово «танцевать», «скатерть-самобранка» исчезла быстрей, чем появилась, грудой в углу, а магнитофон всхлипнул и завизжал, покрывая топот ног. Но скоро топот ног покрыл визг магнитофона, к Победе полез обниматься некто с перегаром, а по рукам побежала представительская шляпа Кустыма Тракторовича, скрывшегося от греха в ванной. Зашелестели бумажки, зазвенела медь с отговоркой: «Больше нет, только на метро», — Победа тоже кинула мятую пятерку, и чьи-то руки подхватили Победу с пола и поволокли. Компания высыпала в коридор, высыпала на улицу и всыпалась в винный магазин. Там студенты растолкали очередь, бросили шляпу продавщице, как жонглеру, и поймали в обмен ящик вина. А на улице всем стало так весело, что они окружили алкоголика, мирно почивавшего на лавочке, и спросили его:
— Будешь пить?
— Грех не выпить советскому человеку! — согласился алкоголик.
И алкоголика схватили, как ящик вина, и принесли в комнату Дулембы.
— Хочешь стакан — молись, — сказали ему: — Верую в Бахуса, нас ублажающего…
— Я лучше своими словами помолюсь, у меня так лучше получается, — перебил алкоголик. — «Дорогие товарищи! В семнадцать лет я попал под электричку. Руки-ноги мои остались целы, но повреждена центральная нервная система Подайте кто-что-чем может».
— Нет, ты давай Бахусом! — требовали студенты.
— У меня расчет твердый: и боль в голосе чувствуется, и объяснена любовь к электричкам… А кто такой ваш Бахус? — поинтересовался алкоголик. — Был у меня знакомый тип Бахусов, заснул, подлец, на моей лавочке, меня не спросил. «Ты, — спрашиваю, — кто?» — «Я, — говорит, — дилетант в пьянстве, бей меня, бей, сволоту такую». Я говорю: «Хрен с тобой, спи», — укрыл его какой-то дрянью, как мать родную. А он вопить: «Да у тебя неуютно, да пальто кусается, да мне вот отсюда дует!» — «Ты, — говорю, — свинья борзая, не хрюкать должен, а слушать, что тебе старшие говорят». — «Ой, комары заели, ой, жизнь не сладка»… Ну, скажите: мыслимо ли таких сопляков к портвейну подпускать?»
— Немыслимо, — ответили ему хором, — пей давай и вали отсюда.
И Победе тоже захотелось свалить, но некто с перегаром обнимал ее уже и за плечи и за талию и держал полный стакан у ее губ. Победа только успела шепнуть Дулембе телефон Аркадия и пьяная упала в объятья Некто, который уже обнимал ее и за плечи, и за талию, и за коленки, а свободной рукой наливал следующий стакан…
По всей логике студенческих кутежей бесчувственной Победе суждено было в тот вечер пасть, а потом пойти по рукам, если бы обязательный Дулемба не позвонил Аркадию. Правда, спьяну он забыл русский язык, как иностранный, и еле вспомнил конголезский, как родной, но Аркадий-полиглот все понял с полуслова и приехал. Он подрался с многоруким Некто, победил его, пьяного, одной левой, вырвал любимую и увез к себе отсыпаться.
Утром они тихо поссорились. Победе бы повиниться, вспомнив соответствующие приемы кокеток, глядишь — и сошло бы с рук, а она вспомнила уроки революции и решила, что лучшая защита — это нападение.
— Что же ты вчера делала? — спросил Аркадий. — Может быть, как дочь партийного работника, ты создавала пятый Интернационал?
— Это было, так сказать…
— Мне это лучше так не говорить.
— Дулемба очень милый, — сказала Победа — Его сестра живет в Париже. Дулемба мне духи подарил по дружбе.
— И Кустым Тракторович очень милый, потому что Червивин в квадрате, — сказал Аркадий.
— Тебе просто завидно и обидно, что я поступила в университет, а ты провалился.
— Мне просто печально и грустно, что я доверился одному человеку, а он подвел.
— Ладно, — сказала Победа, — я пошла
— Куда? — спросил Аркадий. — На занятия?
— Похмеляться, — сказала Победа, — с многоруким Некто.
«Из принципа не буду звонить ему два месяца, пусть помучается, — решила она на улице. — Не хочу быть рабыней, как мама. Вернее, успею еще. Подумаешь! — загуляла на один вечер. Он свое наверстает десять раз, а мне с детьми сидеть».
— Привет, — услышала Победа и увидела гуляющую троицу из Сени, Червивина и Трофима.
— Ты почему не на уроках? — спросила она брата.
— А ты почему не на лекциях? — спросил Трофим сестру.
— А ты что с ними делаешь? — спросила Победа Червивина.
— Я их перевоспитываю, — сказал Андрей.
— Ты куда идешь? — спросила Сени Победу.
— Похмеляться, — сказала Победа.
— Возьми меня с собой, — попросил Червивин.
— Отвяжись, перевоспитатель вонючий! — сказала Победа. — Мне и так тошно. Зачем ты еще?..
Аркадию еще долго мерещился голос Победы в квартире, словно произнесенные ею слова не находили двери и бились о стены. «Интересная фантазия, — подумал он. — Если бы каждое произнесенное слово продолжало существовать и поныне, гуляя в эфире звуковой волной, лингвистам не пришлось бы годами вычислять корни праностратического языка и гадать на кофейной гуще, в палеолите люди обособились словами друг от друга или в мезолите. По крайней мере, твердо бы знали, когда возникла профессия переводчика».
Аркадий порадовался за свою целеустремленность — думать над любимым делом, не замечая возникающих, отвлекающих проблем и посторонний шум. Выбросив Победу из головы, как помеху и ошибочное рассуждение, он вскочил с кровати, позавтракал, не глядя на пищу, и пошел устраиваться на работу в любой институт, близкий к лингвистике, каким-нибудь лаборантом или кем возьмут.
Но на улице Победа силком вернулась в мысли Аркадия, перемешавшись там со спряжениями латинского глагола. «Ну что она меня изводит, о-s-t-mus-tis-nt? — думал юноша — Я же не волчок, чтобы крутить меня по желанию, or-ris-tur-mur-mini-ntur? Я серьезно настроенный молодой человек, я ученый в будущем и porto mecum omnea mea в голове! Сгинь, Победа, брысь, изыди!»
