Владимир Бацалёв - Первые гадости
— Давай вместе в армию не пойдем, — предложил Простофил.
— Давай, — сказал Аркадий. — А уж если идти, то не вместе.
— Я хотел объявить себя педерастом, но врачи в военкомате, по слухам, заглядывают в зад, — сказал Простофил. — Советовали мне симулировать выпадение двенадцатиперстной кишки, но где она? Тут? Или тут?
Или тут?
— А плоскостопие? — напомнил Аркадий.
— Детский сад, — сказал Простофил. — Плевать они хотели на плоскостопие, у них рекрутский план. Самое верное средство: заразный туберкулез или шизофрения.
— А ты им скажи: если заберете, я битое стекло съем, — посоветовал Аркадий.
— Хоть все стекла объешь! — сказал Простофил. — Там вместо ужина стеклом хрумкают, керосин пьют, бросаются, стреляются, вешаются. А толку? Они же нелюди — эти, в штабе!
— Тебя тоже с большой натяжкой можно признать человеком, — сказал Аркадий.
— А ты как в армию не пойдешь? — спросил Простофил.
— Не знаю, — сказал Аркадий. — Может, на «ящик» устроюсь.
— На режимный завод?! — спросил Простофил. — Это ж вставать в пять утра!
— Но все-таки не с казенной койки, — сказал Аркадий.
— Господи! — взмолился Простофил. — Ну почему я не могу обычно жить: есть, пить, трахаться, изредка ездить за границу…
— Сам виноват, — сказал Аркадий.
— Да я-то тут при чем? Это меня все достали! Я уже никого видеть вокруг не могу, опостылели до смерти!
— Что тебе до них? Пусть бегут неуклюже, — сказал Аркадий.
— Пойдем, вина купим, — предложил Простофил.
— Не знаю, надо ли? — подумал Аркадий и услышал знакомый голос из магазина:
— Этого не может быть никогда!
— Вот приказ по Мосторгу, — ответил незнакомый голос. — Два пакета в одни руки.
— У меня две руки, а не одни руки, — поспорил Макар Евграфович.
— У каждого покупателя одни руки, — спорила продавщица, прячась за инструкцию, как за учебник правописания.
— Тогда выдайте мне два ботинка на одни ноги, — потребовал старик. — Или одни ботинки на две ноги.
— Прекратите хулиганство, пожилой человек, — потребовала продавщица. — У нас не обувной.
— Добрый вечер, Макар Евграфович, — сказал Аркадий. — Развлекаетесь?
— Ну что, вас можно поздравить? — спросил глубокий старик.
— Наоборот, — ответил Аркадий. — Я вот зашел, чтобы запить и закурить с горя.
— Провалились, — понял Макар Евграфович. — Не беда, через год поступите.
— Для меня один год — целая жизнь.
— Вам надо учиться терпению, — сказал старик. — Начните с конце вон той очереди за квасом…
Когда Аркадий пришел домой, то родители сказали: «У тебя девушка». Аркадий открыл дверь в свою комнату и увидел Победу на стуле.
— Ну? — спросила Победа.
— Да ничего, — ответил Аркадий.
— Ты подал на апелляцию?
— Там какой-то сговор бездельников: бумажку брать отказываются Их не победишь, им даже в лицо не заглянешь.
— А я весь день искала лужу, чтобы утопиться.
— Нашла?
— Целых три!
— Чего ж не утопилась?
— Да не получается: я плавать умею.
И осталась Победа жить у Аркадия при немом попустительстве родителей. Только такая полусемейная нелегальная жизнь плохо у них получалась. Во-первых, не было денег; во-вторых, Победа, сказавшись утопленницей, боялась высунуть нос на улицу и сутками откровенно скучала на кровати; в-третьих, Аркадий решил проверить, насколько действен его метод открывать забытый язык по уцелевшим корням, и засел из французского, испанского и итальянского стряпать латинский заново.
— Ну скажи хоть что-нибудь, — просила Победа.
— Ни черта не получается, — отзывался Аркадий. — То есть в данном случае общая картина угадывается, но в принципе: какой смысл открывать забытый язык, если не сохранилось записей? Зачем людям язык скифов, хазар, буртасов? Но надо еще подумать, почитать, может, и найдется смысл. В конце концов, займусь языком символов.
— Ты бы лучше мной занялся.
— Да ведь только что занимался.
— А мне уже скучно.
— Возьми книжку.
— В них одно и то же…
— Глупо как-то: сначала читаешь фразу, а в конце натыкаешься на знак вопроса. Выходит, читать надо было как вопрос.
— Сам видишь, что одна глупость, а все равно читаешь.
— Почему бы не ставить знак вопроса в начале фразы?..
— Знаешь что, — сказала однажды Победа, — я, пожалуй, схожу домой: переоденусь в чистое и соберусь в университет.
Аркадий искал аффиксы и не ответил от усердия. Победа позвонила домой, и Трофим спросил:
— Ты откуда? С того света?
— С этой тьмы, — ответила Победа. — Сейчас приду.
— Приходи, сестренка, — сказал Трофим и пошел с Сени на пляж, обнявшись.
Победа думала, папа поднял на ноги всю милицию и ее ищут с собаками и водолазами, но, пока она шла, Чугунов как раз вернулся с созревшими огурцами, прочитал адресованную ему записку, закатив глаза от горя, и увидел дочь в дверях. Со злости он потоптал огурцы, навечно сослал честехранителей в собес и поклялся до конца жизни раздавать подзатыльники «всем соплякам до двадцати пяти включительно».
— Вы со своими огурцами совсем детей забросили, — сказала домработница. — Вот и Трофим связался неизвестно с кем, а скоро и кошка начнет курить наркотики.
— Сени кого хочешь распустит, — поддакнула Победа, уводя разговор с собственного поведения. — Она в школе ради смеха вешала Трофиму записку на спину: «Сын Пиночета».
— Как Пиночета?! — закричал Чугунов и даже смутился, не зная, что предпринять. — А где он?
— На пляж отправился со своей пассией, — наябедничала домработница.
Тут Василий Панкратьевич собрался с духом и позвонил Червивину:
— На глаза мне лучше не попадайся — получишь затрещину, — сказал ему и послал на пляж с наказом пресечь любые контакты Трофима и Сени.
Червивин, легкий умом и еще более легкий на подъем благодаря легкости ума, сразу пошел к реке, хотя совсем не хотел и понял Василия Панкратьевича неправильно. «Как я их разлучу? — подумал Андрей. — Разве что отобью Сени. Но на кой она мне сдалась? И Победа отобьет что-нибудь мне, если я отобью Сени». Не слыл Червивин порядочным бабником да никогда им и не был. Только завидев толстозадую пионерку в коридоре райкома, пришедшую вступать в комсомол, он похлопывал ее по попе и говорил: «Ничего-ничего, девушка, зато вам рожать легко будет, и голод, в случае чего, переживете».
На пляже — не протолкнуться, и под ногами елозило столько сопливых детей, что через каждые четыре шага Андрей вытирал штаны носовым платком. «Где же эти чертовы полюбовники?» — думал он, выбирая взглядом парочки по купальным костюмам. И никогда бы их не нашел, случайно не обрати внимание на двух подростков, один из которых затаскивал другого в кусты, приговаривая:
— Попробуй-ка справиться со мной. Увидишь, что не такая уж я и сильная.
— Боюсь, — искренне сопел другой.
— Да слабая я, слабая!
Точно — Сени и Трофим. Просто Сени была до того плоская, что ходила по пляжу без лифчика. Андрей засмотрелся на нее, как мужчина, хоть и видел раньше в одежде: ничего получилась бы девка, если бы не четыре бородавки и два родимых пятна под носом, да в ухе болтался какой-то отросток, похожий еще на одно ухо, только из железа. «Но это излечимо, отрезаемо и удаляемо», — тяжко вздохнул Червивин от предчувствия, что Чугунов прикажет взять Сени в жены, и пошел спасать сына райкома из кустов…
Первого сентября Победа пошла в университет, и на лекции к ней подсел любимый гражданин Конго, самонадеянно отогнавший еще на перемене степного коммуниста Кабаева.
— У меня уже есть любимый, — сказала Победа. — Не тратьте порох попусту.
— Я сам противник вероломной любви и горячий сторонник половозрелой дружбы, — ответил Карл Дулемба.
— Вы кобель, — сказала ему Победа.
— Я не знаю такого русского слова, — ответил любимый гражданин Конго.
— Это не слово, — сказала Победа, — а животное.
— Не съездить ли нам в Париж к моей сестре? — спросил Карл.
— Спасибо, я уже ездила в Африку к бегемотам, — отозвалась Победа.
И за громкие переговоры преподаватель выгнал их с лекции в назидание остальным.
Победа села в холле на батарею парового отопления, и Карл Дулемба примостился рядом, сглаживая неловкость предложением заграничной сигареты.
— Вы красивы, — сказал он, продолжая сглаживать неловкость.
— Я знаю, — ответила Победа, — моя красота такая же редкость, как дождь в метро.
— А я самый белый гражданин в стране Конго!
— Кто же у вас самый черный? — спросила Победа.
— Самый черный — тоже я, а самый белый я в переносном смысле, — сказал Карл Дулемба.
Тут пришла перемена и пришел степной коммунист Кустым Тракторович, у которого папу назвали Трактором в честь колхозного строя. Тракторович был очень зол на любимого гражданина Конго, уводившего из-под носа девушек Советского Союза, но Карл Дулемба стал делать всякие примирительные знаки, которыми африканские племена договариваются о прекращении войны, Кустым Кабаев понял его с полужеста, и они помирились, и Карл Дулемба, заглаживая вину и по простоте африканской, повел всю компанию в ресторан, приговаривая: «Да здравствует нерушимая дружба чертоязычных народов».
