Владимир Бацалёв - Первые гадости
Но Победа держалась цепко, железной хваткой, словно мысли Аркадия были ее единственным жилищем. Не зная, как выгнать Победу и задуматься о глаголе («Глагол гнал-гнал — не прогнал!»), он расстроился, и от расстройства поверхностные, преходящие знания улетели из Аркадия, как стая птиц с озера. Он забыл, что следует сторониться встречных прохожих, и чуть не поцеловался с одним, забыл, что входные двери метро летают на сквозняке, как топор в руках палача, и получил от косяка в лоб, забыл, что проезд оплачивается, и был прищемлен турникетом, наконец, на станции он забыл, куда поехал, и вернулся домой вспоминать другой дорогой.
По пути Аркадий встретил дряхлое кладбище, которое готовили под снос для новостройки.
«Что есть кладбище?.. Память о близких, выраженная материально. Может, мне выкинуть все, что напоминает Победу? Но как? Вот телефонный аппарат, по которому я с ней говорил. Что ж, выкинуть телефон? А вот книга, которую она читала. Что ж, выбросить книгу? А губы мои, ею зацелованные, куда деть?.. Правда, я могу пойти на танцы и познакомиться с другой девушкой. Но как? Кто меня познакомит? Кто меня представит? Да и девушка эта окажется вылитое подобие Победы, потому что с другой я сам знакомиться не стану». Он лег на кровать и решил, что у него депрессия от переутомления.
— Мам, что лучше: любить или учиться? — спросил он.
— Тебе лучше учиться, — ответила мать.
— А другим лучше любить, — решил он. — Как вы с отцом выкручивались?
— Да никак.
— То есть?
— Ты еще маленький.
— Это я-то маленький.
— Да, маленький и сопливый, — ответила мать.
Аркадий обиделся на свой возраст и нос и пошел смотреть, как сносят кладбище, в надежде получить неожиданные впечатления, а от них — неожиданные идеи.
Кладбище уже превратили слегка в помойку, но старухи все еще тщетно суетились вокруг тракториста, который суетился вокруг трактора, опасаясь провалиться в могилу, лишь изредка замирал и счищал с сапога глину лопатой. Коренастые мужики артельно тягали чугунные решетки из земли и бросали в кузов грузовика, а пионеры веселились так, словно пришли на утренник. Алчный блеск мерцал в детских глазах. «Монеты! — звенел безудержный гам. — Кольца!.. Драгоценности!»
— Начальством велено снести, — отвечал тракторист бабкам, — только памятник неизвестным солдатам оставить. Да и не снесешь ее, дуру бетонную!
— Да зачем сносить-то, мил нехристь? — спрашивали бабки.
— Коммуникацию поведем, — объяснял гордый за прогресс тракторист.
— Значит, кресты сноси, а на пустыре коммуникацию клади?! — верещали бабки, и вороны встревоженно подкаркивали им с деревьев.
«Если люди уничтожают кладбища, чтобы удобней было жить, значит, и языки они забывают, чтобы удобней было говорить, — подумал Аркадий. — Выходит, я, как старушки с воронами, собираюсь восстанавливать лингвистические кладбища. Правда, мои много места не займут и трактора не потребуют. Шариковой ручки разве что?»
Тут он услышал: «Добрый день, юный гений», — и увидел Макара Евграфовича.
— Ну что вы, — смутился Аркадий. — Для появления гения нужно энное количество людей, согласных и несогласных, что перед ними гений. А на меня всем наплевать.
— Будет вам прибедняться, — сказал глубокий старик. — А кладбище жалко. Я тут местечко себе приготовил. За взятку участок дали, ограду купил, цветник, подставку, крест железный, два венка, душеприказчика… Вы не знаете, где сейчас хоронят одиноких: на Рублевском или в Косино?
— Наверное, на братской свалке, — сказал Аркадий.
— Я тоже так думаю: где помрут, там и хоронят, — сказал Макар Евграфович. — Ну, пошли чай пить, пока живы.
— Я вас на свалку не отдам, Макар Евграфович, — сказал Аркадий.
— Спасибо, юноша, — сказал глубокий старик. — Но, право же, у человечества слишком куцая память. Уж если забыли, где похоронены Чингисхан и Аттила, то кто же мою могилу будет помнить?
— Вот я буду, — сказал Аркадий.
За чаем выяснилось кое-что интересное: соседи Макара Евграфовича уехали надолго в героический Вьетнам помогать ему строить социализм правильно, а ключ от комнаты оставили глубокому старику на хранение. Аркадий попросился в пустую комнату, чтобы пожить в тишине и спокойствии и потерзать Победу своей пропажей.
— А почему бы и нет. Тут столько народа живет, что и я не всех в лицо знаю, — поддержал Макар Евграфович. — Всегда приятно иметь единомышленника за стенкой. Мы будем перестукиваться.
На следующий день Аркадий пошел устраиваться на работу и его взяли в институт этнографии рабочим по зданию с окладом в семьдесят рублей, из них — шестьдесят четыре на руки, а шесть — на налог. Стал Аркадий носить изо дня в день доски и стекла, столы и стулья, шкафы и картотеки, прислушиваясь, приглядываясь, принюхиваясь, но нет, не было для него в институте творческой работы, в очереди за ней, наушничая и подсиживая, чуть ли не с номерками на руке стояли не только свои, доморощенные, но и люди с улицы, но и хорошие знакомые, но и близкие родственники близких родственников. Сидя в каморке в часы безделья, Аркадий выучил древнегреческий и новогреческий и нашел в институте специалиста, чтобы на нем проверить свои познания. Специалист познаниям удивился, но, не терпя выскочек, придрался к произношению. Аркадий тоже полез драться.
— С кем мне говорить по-древнегречески? — спросил он.
— Например, со мной, молодой человек, — ответил специалист. — Вам нужна «школа», профессор-наставник, а то, что вы делаете, — извините, детский сад.
— А вы откуда знаете, как правильно и неправильно? — спросил Аркадий. — Вот все говорят «Цицерон», а римляне, может быть, говорили «Кикерон»: у них же на одну букву приходилось два звука!
Но специалист только посмеялся в ответ, и Аркадий повесил карниз в его кабинете и ушел, думая, что никому его знания не нужны.
С этих пор он стал бояться незнакомых людей, ожидая зла от любого и чувствуя себя оскорбленным и плохооплачиваемым. В общественном транспорте он озирался: кто первый толкнет, ударит, обложит матом под горячую руку. На улице сторонился прохожих, опасаясь, что кто-нибудь спросит время или закурить и попутно сделает мелкую гадость: наступит на ногу, обзовет за ответ «Не курю». На работе прикидывался дурачком и отвечал односложно. И только наедине со своими мыслями чувствовал себя спокойно.
«Я иду по пути Макара Евграфовича, скатываюсь туда же», — думал он по вечерам, и тут же, постучавшись в стенку, к нему приходил глубокий старик и рассказывал фантастические проекты, из которых лепил историко-философские труды в свободное от метлы время.
— А хорошо бы, Аркадий, не платить министрам зарплату, — мечтал Макар Евграфович, — а разрешить им раз в неделю собирать милостыню, скажем, у Госплана. И по меди в шляпе сразу было бы видно, кто как работает.
— Кто как работает нищим?.. Идея прекрасна, как все неосуществимое, — отзывался Аркадий, с досадой захлопывая учебник. — Вам давно пора писать утопию постсоциализма.
— А вот я еще придумал, как в течение пятилетки посадить за решетку всю страну, — радовался старик возможности высказаться. — Для начала посадить всех директоров магазинов. Это можно делать без зазрений совести, с открытым сердцем и минуя следствие. Через месяц — их замов, тоже с чистой совестью и радуясь за появившихся сирот. Дальше — назначить новых директоров и замов и всех пересажать с чистой совестью через два месяца. И так…
— Но ведь никто не пойдет на такую должность, — подыгрывал Аркадий. — Магазины останутся без руководства, растащат последнее.
— Объявить партийный набор!
— Коммунистов не хватит…
— На какое-то время хватит, а потом объявить комсомольский набор!
— Комсомольцев не хватит…
— На какое-то время хватит, а потом объявить пионерский набор!
— Мне иногда кажется, Макар Евграфович, что мы с вами одного возраста.
— Так оно и есть, — отвечал глубокий старик.
«Не совсем так, — думал Аркадий, — вы развлекаетесь мыслями, потому что в вашей жизни нет конкретики, а в моей есть. Значит, я старше».
А за окном вовсю увядала осень и дневной свет все глубже прятался от ночи. Аркадий продолжал добросовестно посещать службу, ища хоть какой-нибудь выход из должности рабочего по зданию, оказавшись на деле рабочим по заданию.
Однажды его вызвали на медкомиссию в военкомат, и по пути он встретил Антонину Поликарповну и Чищенного. Заведующая шла под руку с начальником и, поскольку вымахала ростом, шла рядом с Чищенным вприсядку. Но Аркадий не стал подходить и здороваться, потому что в институтском холле накануне прочитал, что в Северо-Кавказскую этнографическую экспедицию требуются лаборанты. Он уже записался в нее на зимний сезон и забыл про московскую жизнь.
А вечером, вернувшись из военкомата, где его в очередной раз признали годным к строевой, лег на кровать и загрустил о двух неизбежно потерянных годах жизни.
