Владимир Бацалёв - Первые гадости
— Постригся на днях, — объяснила Победа
— Разве Андрей был космат? — удивилась мама. — Он выглядел тяжелобольным, а этот молодой человек выглядит легкоздоровым.
— Не веришь мне — спроси Трофима, — предложила Победа.
— Это Червивин? — спросила мама.
— Червивин, — ответил Трофим, в тоске по Сени согласный на все, со всем и со всеми.
— Не веришь мне — спроси у кошки, — предложила Победа.
— Светлана Климова, это Червивин? — спросила мама.
— Мяу, — ответила кошка.
— Не веришь мне — спроси у него самого, — предложила Победа.
— Вы Червивин? — спросила мама.
— Да как сказать, — ответил Аркадий.
— Ну хорошо, я вам верю, — смирилась мама. — Живите где хотите, только не в моей спальне.
И только смирилась, как исчезли в лесу Аркадий и Победа. Целую неделю бегали, резвясь, будто малые дети: то взапуски, то в прятки, то бросят все бирюльки, сядут спина к спине на опушке и передразнивают птиц, или пчел, или коров на пастбище. И от их избыточной радости, брошенной в природу, даже лес выглядел веселей. Не носило небо туч ради них, не дули ветры ради них, не стыла земля по ночам ради них, и даже дождь восстал из луж. Весь мир был для Победы и Аркадия, а жили они в шалаше без еды и одеяла, с котомкой учебников-бирюлек. Правда, Трофим приносил им пищу тайком, как сбежавшим каторжникам, но она доставалась муравьям и птицам.
— Неужели можно влюбиться как Фауст? — спрашивал себя и Победу Аркадий.
— А что тут такого? — спрашивала Победа.
— И я так думаю, раз в жизни — можно, — отвечал Аркадий. — Продаю душу за один поцелуй!
— Покупаю. Чмок — один раз купила, чмок — второй… Нет, зачем ты мне бездушный? Забирай свою душу бесплатно, а для меня сделай одолжение.
— Хочешь, встану на уши?
— Я хочу, чтобы четвертое слово в твоем экзаменационном сочинении было «победа».
— Это мое одолжение?
— Это мой каприз.
— Почему ты такая капризная?
— В родителей.
— А мне что с тобой делать?
— Что делать? — тебе еще Вера Павловна ответила: «Умри, но не давай поцелуя без любви»…
А Червивин уже слез с электрички, уже дошел до дачи, уже поймал Трофима в огороде и пучком крапивы заставил выдать обитель влюбленных.
Пришел Червивин к шалашу и сел у входа сторожем.
— Иди отсюда, дурак. Понял? — сказал Аркадий.
— Нет, — ответил сын эпохи. — Я буду добиваться Победы.
— Ты добьешься, — сказала Победа, — если поймаешь к утру сто майских жуков в майонезную баночку.
Червивин ушел ни с чем, кроме слез в глазах, но на дороге его встретил знакомый комсомольский вожак и спросил:
— Что, Андрей, невесел?
— Каким же успехам мне радоваться? — спросил Червивин. — Велено к утру поймать сто майских жуков в майонезную баночку, а у меня даже баночки нет.
— Не печалься, — ответил вожак, — сейчас поднимем заводских комсомольцев: будут тебе и баночка, и майские жуки в июле…
Утром Червивин объявился перед шалашом победителем Победы.
— Открывай, — сказала ему девушка. — Будем считать.
Сын эпохи открыл банку, и жуки разлетелись.
— Не справился ты с заданием, Андрей, — рассудила Победа. — Ну, да не горюй, получишь еще задание: приведи девушку, которая не красивее меня.
Червивин не растерялся, поймал лягушку и принес к шалашу.
— Лягушка-лягушка, — спросила Победа, — правда, что я красивее тебя?
— Скажи «ква», — попросил Червивин.
— Ква, — сказала лягушка.
— Она сказала «да», — перевел Червивин.
— Она сказала «нет», — перевела Победа.
— Она сказала «к дождю», — перевел Аркадий.
Червивин забросил больше ненужную лягушку в лес и встал, как оплеванный.
— Я все равно от тебя не отступлюсь, — сказал Победе.
— Конечно, не отступишься: тебе ж карьеру надо делать, — сказал Аркадий.
— Может, во мне еще и человеческие чувства проснулись? Например, любовь? — предположил Червивин.
— «Любовь» от слова «любая», — сказал Аркадий.
— А ты бы продал за меня душу дьяволу? — спросила Победа.
— Как же я могу продать душу, если у меня ее нет? — удивился сын эпохи. — Я же атеист, а не цыган.
— Парень, ступай в свой рай и напиши отчет о собранных взносах, — подсказал Аркадий.
— В какой рай? — не понял Червивин.
— В райком комсомола, — сказал Аркадий. — А к чужим девушкам не лезь: бить будут.
— Победа моя невеста, мне ее Василий Панкратьевич самолично вручил.
Тогда Аркадий дал Червивину с левой, чтоб ерунду не говорил попусту, а Червивин Аркадию — с правой, защищая порученное ему добро. Тогда Аркадий дал с правой, потому что был левша, а Червивин — еще раз с правой ответно. Тогда Аркадий дал и с правой и с левой, надеясь сразить соперника наповал, а Червивин боднул Аркадия в живот, надеясь на твердость лба. И Победа закричала «Караул!» на весь лес, шалаш рухнул, как подкошенный, а из кустов выскочил Трофим с диким воплем:
— Папа приехал злой как черт!
Действительно, Василий Панкратьевич написал уже столько советов, что хватило бы на брошюрку под названием «В библиотеку полного кретина», и злой, но пока что с голода, приехал передохнуть на дачу и в огороде набрать новых советов. Жена бросилась кормить своего кормильца, она сразу подала первую тарелку, которую Василий Панкратьевич вылизал и поставил в нее вторую, а во вторую — третью… И так ел, пока громада тарелок не уперлась в его подбородок. Тут он объявил, что сыт. Казалось, при таком аппетите Василий Панкратьевич должен был выглядеть увальнем, но он был шустр и ловок и за обедом даже поймал двух мух с лету. И тут же вбежал мокрый от росы и соплей Червивин и бухнулся под стол в ноги благодетеля:
— Они там, за всеми спинами в шалаше творят!..
Чугунов разыкался от гнева и побурел, как партбилет.
— Вероника! — закричал он подходившей Победе. — Зачем ты заставила Андрея собирать майских жуков?
— Так они же вредители, — ответила Победа.
— А кто тебе позволил устраивать бардак на даче?! — спросил Чугунов.
— Не на даче, а в шалаше, — ответила Победа, — и не бардак, а любовь.
— Я вам покажу любовь, как кузькину мать! — закричал Чугунов подходившему Аркадию. — Все в зятья лезут!
— В случае чего я готов не считать вас родственником, — ответил юный, но гордый Аркадий.
— А кем же ты будешь меня считать? Собакой бездомной? — закричал Чугунов. — Может, и ты, дочка, откажешься от меня?
— Пап, — предложила Победа, — давай я выйду замуж за Аркадия, а ты будешь считать родственником Червивина.
— А-а-а!! — закричал Чугунов так страшно, что все разбежались, но скоро вернулись послушать приговор.
Жену и сына Василий Панкратьевич выслал на ялтинский курорт по «горящей» путевке; Червивину велел ехать в райком за строгим взысканием и усилить борьбу с «этим очкариком» («Я не очкарик», — сказал Аркадий. «Один черт», — ответил Чугунов). Победа отправилась на машине в Москву с двумя телохранителями (честехранителями?), а ее возлюбленному было рекомендовано сказаться в нетях.
Разогнав всех, Василий Панкратьевич вытащил в огород табуретку и сел смотреть, как растут огурцы, в позе роденовского Мыслителя…
Удивительно, но почти всем жертвам активно помогали устраивать судьбу родители (Аркадий и Десятое яйцо смотрелись на общем фоне необъяснимым исключением. Впрочем, Десятое яйцо был сирота). В чем тут дело? Нужно ли так? Молодежь ли инфантильна и не сопротивляется напору старших? Родичи ли боятся, что отпрыски вырастут не такие, каких им надо, не пожертвуют собой и не обеспечат счастливую старость, как когда-то государство — счастливое детство? А может, и те и другие делают заведомую глупость: родители покупают сознание своих жертв материальными подачками и карманными деньгами, а дети идут по жизни вслед родителям: за одним стадом баранов — следующее. И на привале (на банкете, в курилке, на лавочке) «авангардное» стадо обернется и скажет: «Не тот нынче барашек пошел, некондиционный. Но посмотрели бы на себя, увидели, что давным-давно с гнильцой, и нечего на детей пенять, коли у самих рожа, как в кривых зеркалах».
Взять, к примеру, Сени. Пришли они с Простофилом к Лене пить пиво и курить подмосковную коноплю, и Сени сказала уже «в улете»:
— А меня папа устроит после десятого класса в роддом разносить посылки. Очень выгодная профессия: круглый год на фруктах и деликатесах. Да и питание там — будь здоров, как в цэковском доме отдыха.
— Кто же тебя возьмет? — спросил еще не «улетевший» Простофил. — Ты же руки ни разу не мыла.
— Возьмут, — сказала Сени, — по блату.
— А мне дядя купит диплом тренера, — похвалился Простофил. — Самая халявная работа у тренера. Ходи себе взад-вперед и хлопай в ладоши: «Раз-два… Раз-два-три». Надоест ходить — дашь задание на месяц вперед и гуляй. Может, чемпиона однажды вырастишь — тогда тебе премия. За олимпийского — двенадцать штук.
