Владимир Бацалёв - Первые гадости
— Но вы же проконтролируете их по почтовым извещениям, — сказал Аркадий.
— Нет, это не наказание, а помилование. Работать они и в тюрьме могут.
— Помилуйте, Ерофей Юрьевич, но они же еще дети, — сказал отец Простофила.
— Не помилую, — ответил Чищенный.
— Так пожалейте, — сказала мать Простофила.
— Нет во мне к ворам жалости, — ответил Чищенный.
— Хоть снизойдите… — начал Зиновий Афанасьевич.
— Суд снизойдет, — ответил Чищенный…
И так битый час, пока Антонина Поликарповна не зарыдала в голос, требуя сына у Простофила.
— А я тут при чем? — спросил Простофил.
— Ты со своей шпаной, — рыдала заведующая.
— Он и здесь отличился! — сказал Ерофей Юрьевич.
— Я не мог отличиться, я — двоечник, — ответил Простофил.
— Где мой сын, дрянь ты эдакая? Куда его дел?
— Да ну вас на фиг, — сказал Простофил.
— Как ты себя ведешь? — спросил отец.
— Можно, я пойду домой? — спросил Аркадий.
Но его никто не услышал в перебранке, и он ушел по-английски.
А на Простофила насели всерьез: отдавай, Простофил, Леню назад маме. Но юный злодей только хохотал, только обижался, только строил всем гнусные рожи, между тем обдумывая, что бы такое соврать подостоверней: чтобы и он остался в стороне, и сгинувшего Леню отправились искать в канализации. Лучше всего, решил Простофил, продать местонахождение Лени за то, чтобы Чищенный отвалил и оставил всех в покое. Но как вывести законопослушника на такой обмен?
— Отдавай Леню! — сказал Ерофей Юрьевич.
— Не отдам, — сказал Простофил и сказал: — Ой!
— Попался! — закричала Антонина Поликарповна — Где мой ребеночек, дрянь ты эдакая и бандитская зараза?!
— А пусть он больше в милицию не ходит, тогда скажу, — ответил пойманный Простофил, показывая пальцем на Ерофея Юрьевича.
— Ха-ха-ха! — сказал Чищенный. — Если б не твои родители, ты бы уже сидел в следственном изоляторе.
— Но при чем тут мы? — спросил отец Простофила
— Я вас уважаю за знания, которых нет у меня, — ответил Чищенный.
— Тогда извините нашего сына, — сказала мать Простофила — Он перевоспитается и станет совсем другим человеком. Вы не узнаете его на улице.
— Милая моя, спичку нельзя зажечь дважды, а ты ждешь, что он умрет и родится заново, — сказал отец Простофила. — Наш сын, к несчастью, законченный подлец.
— А может, я ни в чем не виноват? Может, это Ленькины фантазии? — спросил Простофил.
— Можилась кошка одна, — ответил Чищенный и махнул рукой.
— Да! Слышал, что Ленька книги ворует, — продолжил свою защиту Простофил. — Да! Виноват, что струсил и промолчал, не подправил товарища, не прочитал ему вслух кодекс строителя коммунизма. И все! Улик-то у вас нет.
— Достану.
— Не достанете.
— Я же снабженец!
— Вы лучше сына моего достаньте, — сказала Антонина Поликарповна.
— Где Леня? — спросил Чищенный.
— В канализации гуляет, — сказал Простофил. — Только не надо меня хватать, Антонина Поликарповна. Вам лучше других известны его фекальные причуды. Он испугался товарища снабженца, который всех достанет, и решил переждать бурю. А заодно пожить отшельником и глубже постичь «Камасутру».
— Не ври матери, — сказала Антонина Поликарповна. — «Камасутра» осталась дома! — и, отчаявшись добиться известий, ушла из квартиры, забитая истериками.
Всем встречающимся по дороге стайкам шпаны Антонина Поликарповна посылала матерные угрозы и говорила фразеологические обороты торговых работников. Стайки замирали в недоумении и прятались бегством. А дома по телефону опять подняла со спины на ноги всех друзей и близких, близких к милиции и уголовному розыску, позвонила даже бывшим любовникам, которые ее с большим трудом вспомнили, но поддержки нашла мало, зато много сочувствия, и, упав на Ленину кровать, тихонько заплакала слезами горькими, а не солеными, и ровно в полночь раздался звонок, и Антонина Поликарповна, забыв в горе о существовании бандитов, сразу открыла дверь, но там стоял не бандит, а Чищенный с двумя парами резиновых сапог, двумя касками, двумя фонарями и одной картой водозаборного коллектора города Москвы.
— Вы пойдете вот отсюда туда, а я — оттуда сюда, — сказал он. — Встретимся здесь, если не заблудимся. С картой пойдете вы, как дама. Хотя материнское сердце могло бы и само вас довести.
— Оно меня уже довело, — ответила Антонина Поликарповна…
Можно ли считать нормальным человека, у которого при виде кучки дерьма появляется внутренний призыв это дерьмо втихаря съесть, хотя вокруг ни души, кроме крыс, попискивающих и ничего плохого не подумающих? Втихаря от самого себя. И если Антонина Поликарповна пила мочу скрытно по рецепту Макропулоса, то сын ее на третьи сутки блужданий в канализационной трубе уже был близок к тому, чтобы стать копрофагом по голодной необходимости.
Как выбраться — Леня не знал: в «Камасутре» об этом не было ни слова, а собственные попытки к результату не вели. По редким полосам света, пробивавшимся в щели люков, Леня отличал день от ночи и, вскарабкавшись на верхнюю ступеньку лестницы, пробовал и так и сяк поднять крышку, только подлая крышка с каждой пробы становилась тяжелей и неуступчивей. Леня кричал в щели, звал на помощь, но днем в грохоте машин не слышал сам себя, а по вечерам гулявшие принимали его всхлипы за призывы половозрелого кота. Наконец, Леня осип и оставил попытки до кого-нибудь дозваться.
Встречались ему и водозаборные решетки. Подтянувшись и прильнув лицом к чугунной сетке, Леня шептал: «Дяденьки и тетеньки, спасите меня отсюда». Но дяденьки с тетеньками спешили по делам и SОS-ов не слышали, вернее, не слушали. Леня висел из последних сил на решетке, пока в него не попадали окурком или плевком, и опять падал в воду, утирался или докуривал, скулил и плакал от голода-холода.
Однажды на земле пошел такой дождь, что под землей затопило всю трубу, и Леня три часа сидел на верхней жердочке люка, в страхе захлебнуться. Но все остальное время он шел по течению воды, нагнув голову и не зная куда. Куда вода текла. Леня шел и поддерживал в себе жизнь надеждой на встречу с ассенизатором. Иногда мимо проплывал какой-нибудь вкусный, или интересный, или полезный предмет подошва сандалии, дохлый голубь; попадись он на третий день скитаний, еще неизвестно, позволил бы ему Леня уплыть; пакет из-под молока, сохранивший две-три тухлые капли; газета, расползающаяся в руках и сообщающая предпоследние новости в верхнем мире. А в одной вымоине Лене попалось золотое женское кольцо с камушком, но даже такая находка не взбодрила его, потому что не согрела и не накормила. Ведь в канализации кольцо — не тетка.
«Мамочка, — бормотал Леня, — родная мамуля, если выберусь отсюда каким-то чудом, до конца жизни буду тебя слушать. Я курить брошу, мама, и портвейн не стану пить даже даром, я на работу пойду и всю зарплату тебе отдавать буду, кроме некоторой части. Я в дзюдо запишусь и, честное слово, на чертовом колесе не испугаюсь прокатиться. Вот сходим с тобой в парк культуры — сама увидишь. И если чего-нибудь дефицитного достану, то сначала тебе дам откусить, а потом сам съем остаток. А жениться не буду, мама. Ты же знаешь, как я во сне ворочаюсь: меня ни одна жена ночью не выдержит. И от собственного храпа я просыпаюсь. Да и себя люблю больше всех женщин — куда мне жениться! Лучше с тобой, под твоим крылышком сесть тихонько и нестрашные сказки слушать…»
Вечером второго дня, продолжая повиноваться течению, Леня вышел на свет: труба кончилась в стене набережной. Дальше была бездонная для Лени Москва-река, по которой сновали шустрые прогулочные катера, разнося через громкоговорители веселье. Умей Леня плавать, он бы бросился в воду, доплыл до ближайшей пристани и спасся. Но он умел только ходить и ползать. Высунув голову и посмотрев на жизнь, проносившуюся мимо, Леня поплакал и вернулся в лабиринт.
На третий день он наткнулся на обломок телефонной трубки и от нечего делать стал вести воображаемые разговоры со знакомыми: с Победой, Простофилом, Аркадием, Десятым яйцом, Червивиным и Чищенным. Только маме он не стал «звонить», потому что за два предыдущих дня обо всем с ней наговорился, а новостей не было.
«Алло! — звал он. — Победа! Я даже перед смертью люблю тебя, как бутерброд. Слышишь? Ты прекрасна, как сто сосисек. Поверь наконец, я осчастливлю тебя. Жить со мной — все равно что питаться три раза в день… Не веришь — спроси у мамы. Только не молчи в ответ и не презирай меня раньше времени!»
«Нет-нет, Ленечка. Я люблю тебя, — «отвечала» ни на каком конце провода Победа. — Спасайся, как можешь, из канализации, я жду тебя и надеюсь в будущем повторить то счастье, которое мы испытали с тобой в третьем классе в третьей четверти на уроке математики, когда ты щипал меня под юбкой, а я спрашивала, что ты делаешь…»
