Владимир Бацалёв - Первые гадости
— А меня, — сказал Леня, — Ерофей Юрьевич через два года сделает завхозом зоопарка, потому что я исполнительный, добросовестный и не хочу больше быть вором.
И вот они сидят в Лениной квартире, пока Антонина Поликарповна гробится в «Молочном», ничего не делают, только пьют пиво да курят подмосковную коноплю, к которой настоящий наркоман отнесся бы, как алкоголик к газировке, приятной лишь на опохмелку, и у всех уж вроде бы жизнь до пенсии определена, и, кажется, нет причин, способных мешать и препятствовать.
Откуда такая уверенность в завтрашнем дне? Откуда такая вера в старших? Откуда такое представление об окружающем мире как о населенном дебилами? Откуда, в конце концов, всепрощение устроенных друг другу мерзостей, вернее, вид, что тут ерунда, а не мерзость? Ну, откуда? — от верблюда, что ли? От верблюда-перестарка, построившего в боях верблюдаизм под названием «цивилизация» и выведшего в полумирное сосуществование верблюнкулюса нового типа — двуногого, двурукого, безголового, плюющего на все вокруг и против ветра, циничного почище собаки и насобачившегося почище циника? Бедный Базаров! Нищий Диоген! — посмотрели бы вокруг, а не проповедовали. Вы — сопливые миллионеры перед верблюнкулюсом.
Это устойчиво, как времена года: каждое поколение, брошенное в жизнь, вынуждено расставаться с неприспособившейся прослойкой, тщательно лелея верблюнкулюсов и быдло иже с ними. Но приспособиться можно по-разному: в одну эпоху можно взять наган и стать железной комиссаршей; в другую — подсмотреть, где мешки с зерном, для тебя же припасенные, и стать Пашей Морозовым; в третью — сесть на трактор, задрав подол, и стать Пашей Ангелиной; в четвертую, пятую, шестую — поголовно уйти в хиппи, наркоманы, рокеры… Но результат один — все они противоестественны, не жильцы в подлунном мире, и не важно, кто их уничтожит: собственный дедушка, культ личности или героин. Вопрос в другом: кто из них лучше для приспособившихся? Кто безобидней и дешевле обойдется: девушка с наганом или дебил со шприцем?..
Простофил и Леня сошлись на следующий за канализационной отсидкой день, и как будто ничего не было между ними: Леня не возражал против дружбы из постоянного страха оказаться битым, а Простофил тщился заплатить библиотекам из Лениной зарплаты. На всякий случай Простофил даже сходил в зоопарк и, задабривая Чищенного, обещал к зиме сшить обезьянкам теплые платьица. Но врал, конечно.
Итак, они сидели, пили пиво и ждали Червивина, который после дачной истории места для себя не находил и слонялся повсюду. «Люди в мои годы брали города, — думал юный коммунист, шатаясь по улицам с портфелем, — а я какого-то очкарика отвадить не могу. Нет, он не очкарик… Нет, но по характеру-то очкарик!.. Чем мне уламывать Победу? Задал мне задачку Василий Панкратьевич! В джунгли смотреть самому тошно, а больше я ничего интересного не знаю…» Каждый день Андрей навещал затворницу, и каждый день Победа гнала его то веником, то вазой, то букетом из рук Червивина. Андрей понятия не имел, как утихомирить невесту, но случайно он поведал свою задачу Антонине Поликарповне («подружке Тоньке»), которая со скуки пересказала ее Лене, а Леня, чтобы поддержать разговор, болтанул Простофилу, и тот сразу почуял жареное, требуя встречи с Червивиным.
Когда Андрей пришел и увидел бардак у Лени, то хотел всех разогнать, как ответственный товарищ, но Простофил уговорил выслушать. Сын эпохи распахнул окно, встал возле и сказал:
— Выкладывай, наркоман.
И Простофил предложил провалить Аркадия на вступительных экзаменах:
— Он получит «единицу». Это я гарантирую.
— А как? — спросил Червивин.
Но Простофил ответил лишь, что его забота.
— А мне что с этой «единицы»? — спросил Червивин.
— Так его ж в армию заберут, если он в университет не поступит! — удивился Простофил такой откровенной бестолковости.
— Нет, — сказал Червивин, — устраивать гадости другим — не в моем характере, — и ушел, оскорбленный предложенным.
Но утром он позвонил Простофилу и сказал, что согласен.
— Только трепать никому не надо, — добавил он. — Не надо лишних посвящать.
— Работа стоит денег, молчание тоже стоит денег, — ответил Простофил. — Получается двойная оплата.
— А вот такая оплата тебя не заинтересует? — спросил Червивин. — Тут наши рядовые комсомольцы собрали ударникам комсомольских строек книги в подарок. Я мог бы взять штук сто, а ты мог бы вернуть библиотекам.
— Давай, — согласился Простофил. — По рукам.
— Слушай, а зачем тебе вредить этому Аркадию? — спросил Червивин. — Может, ты тоже в Победу влюблен?
— Да не так чтоб влюблен, но попользовался бы, — ответил Простофил.
Сын эпохи побежал скорее к Чугуновым, миновал без препятствий охранников и сказал с порога:
— Ну все, Победа. Выходи за меня замуж, а то хуже будет.
Победа сидела в грусти у окна и крутила пальцем пластинку на проигрывателе, подменяя мотор.
— Ну-ка, лизни иглу, — предложила она.
Червивин безропотно подставил язык.
— Бр-р-р, — ответил динамик.
— Ничего интересного, — сказал Червивин, — щекотно.
— Ну и иди на фиг, — сказала Победа тихо.
— Никуда я не пойду, — ответил сын эпохи.
Тогда девушка сама вышла к охранникам и сказала:
— В следующий раз, прежде чем пускать этого типа, проверяйте, пожалуйста, чистые ли у него носки и воротник рубашки.
— Ага, — сказали охранники, а посрамленный Червивин ретировался, оставив пророчество: «Все равно тебе не миновать замужества!»
— Господи, какой дурак! — сказала Победа охранникам.
Те помнили сына эпохи по комсомольской работе, как верного посыльного за спиртным, промолчали и повезли Победу в университет на экзамен.
Но там она не встретила Аркадия, потому что Аркадий накануне писал сочинение, а Победа приехала сдавать литературу на «отлично», как медалистка. Зато она встретила Простофила, который искал маму.
— Что делает твоя мама? — спросила Победа
— Сочинения проверяет, — ответил Простофил.
— Очень хорошо, — сказала Победа.
Простофил хотел сознаться, что желает прямо сейчас познать Победу для самоутверждения его и постыдно для нее, но вовремя опомнился, решив, что сто книг желает еще сильней, а познать можно какую-нибудь другую. И, опасаясь получить по морде за предложение, пошел искать маму, склонившуюся над экзаменационными сочинениями абитуриентов.
— Дай-ка мне почитать, — сказал он. — Может, я поумнею и сам через годик поступлю.
— Читай, — согласилась мама. — Может, и правда поумнеешь.
Простофил отсел в сторонку и очень скоро натолкнулся на работу, в которой четвертое слово оказалось «победа». Тут он выхватил ручку из-за пазухи и принялся сеять через слово знаки препинания, какие только помнил, и дописывать к словам всякие глупости, но почерком Аркадия.
А Победа сдала экзамен, как хотела, и познакомилась с двумя молодыми людьми мимоходом. Один был Карл Дулемба — любимый гражданин Конго, а второй — степной человек Кустым Кабаев. Крестным отцом второго был первый секретарь степи, подаривший новорожденному партбилет. Поэтому Кустым Кабаев — ответственный партийный работник в степи — поступал на философский, а Карл Дулемба ради любящей родины готов был учиться всему подряд.
Победа и не собиралась с ними знакомиться, а искала проветриться от своего затворничества. И когда Кустым Кабаев предложил:
— Твоя, моя, его пойдет кофе пить? — и Карл Дулемба сказал:
— Ули-ули, — то и она согласилась.
Символизируя собой единство всех рас и обходя транспаранты, символизирующие то же самое, но более дебильными средствами, они пошли в кафе «Лунный свет», оттуда — купаться в Серебряный бор, и вечером выпили что-то иностранное в общежитии студентов на Вернадского.
А бедный Аркадий все это время готовился к следующему экзамену, не ведая, что судьба его уже решена отрицательно.
Утром Победа поняла, что ей не надо было веселиться одной, что жизнь ее обязательно накажет и что, оставаясь без любимого, она как бы оставалась без себя в компании без расовых предрассудков. Так и вышло. Днем позвонил Аркадий и сказал:
— Сладостная, я погиб: мне влепили «единицу».
— Немедленно подавай на апелляцию, — сказала Победа, вынесла честехранителям к двери бутылку водки из чугуновского бара, а сама удрала, как маленький чертик, через смежный балкон, бросив записку: «Злодейский папа, если ты погубил Чудина, то я в отместку погублю себя. Летом топиться приятно, а зимой холодно…»
Есть определенный тип садистов, которые появляются в дождь и спицами зонтика норовят уколоть прохожих в глаз, получая удовольствие от визга и чертыхания и даже не извиняясь за совершенный садизм. Аркадий уже повстречал таких низкорослых извращенцев, пока брел из университета с возвращенными документами, и поэтому глаза его были красными от слез. Повстречал он и Простофила, который теперь шел рядом шаг в шаг и мотал головой, как китайский болванчик, увертываясь от зонтиков. Простофил делал вид, что утешает провалившегося Аркадия, но на самом деле хотел вымокнуть и заболеть какой-нибудь анахронической болезнью вроде петербургской чахотки, от которой героини прошлого века умирали в одночасье на страницах романов. Правда, Простофил подыхать не собирался, а собирался отлынивать от армии, симулируя анахроническую чахотку.
