Владимир Бацалёв - Первые гадости
— А кто так решил? — спросила Победа
— Карл Маркс, — ответил Аркадий.
Победа сходила к начальнику и выяснила, что производственные отношения в экспедиции субъективны и Карл Маркс начальнику не указ.
Они поехали к Азовскому морю в город, который нормальные люди называли на букву М, а официальные лица на букву Ж, сняли у бабки промерзший сарайчик (пятьдесят копеек в сутки, плюс рубль за обогреватель, плюс сто рублей в залог на случай пожара) и в первую же ночь поняли, как сильно они нелюбят друг друга
— Ты меня нелюбишь? — спросила она прямо в ухо.
— Нелюблю, предательница, — сказал он.
— И я тебя нелюблю, — сказала она
— Ну, пока, — сказал он и повернулся к ней.
— Слушай, а как ты меня нелюбишь?
— Не знаю. Разве это объяснишь? Увидел первый раз и сразу понял.
— А я тебя нелюблю крепко-крепко! — сказала Победа — Вот так!
— Как поживает Кустым Тракторович? — спросил Аркадий.
— А как поживают в экспедиции несколько женщин и девушек? — спросила Победа
— Вздыхают по мне полной грудью.
— Неотразимый юноша!
— Просто умный…
Надо было видеть, как они нелюбили друг друга. Они искали место, где бы им не встретиться, и оба приходили туда, раздосадованные и обозленные, в один парк на одну лавочку, на которую, впрочем, не садились — до того она была загажена вечными странниками. Они прятались друг от друга ― Победа — в общественном туалете, Аркадий — в общественном туалете, — и переговаривались через вентиляционную решетку.
— Слушай, я тебя нелюблю.
— И я тебя нелюблю.
— Может, разойдемся?
— Давай, только прямо сейчас.
И тут же встречались в сарайчике.
— Никогда и никого не любила я так, как нелюблю тебя, — говорила она.
— Взаимно, — отвечал он.
— Уйти бы куда-нибудь.
— С удовольствием.
Аркадий уходил налево, Победа уходила направо, и встречались на автобусной остановке.
— Я тебя меньше нелюбить не стала, — говорила она.
— А я даже больше стал нелюбить.
— Господи, куда бы от тебя спрятаться?
— А вот автобус подошел.
— Бессмысленно ехать, — решала она, — все равно на конечной встретимся.
— Знаешь, я пока тут стоял, еще больше стал тебя нелюбить.
— Можно подумать, я взяла и полюбила тебя только что назло самой себе!
— Давай купим пистолет и застрелимся от безысходности.
— Но ведь никто не знал, как мы нелюбили друг друга, и — уж чего хуже — нас похоронят вместе.
— А ты кого-нибудь любишь, кроме кошки? — спрашивал Аркадий.
— Нет, — отвечала Победа, — я только тебя нелюблю.
— И я тебя нелюблю.
— Тоже хорошо. А то ведь некоторые и никого не любят и никого не нелюбят.
— А мы честные.
— Да, мы честно нелюбим друг друга.
— Я тебя так нелюблю, что готов с выхлопной трубой вот этого автобуса целоваться, но чтоб ты стояла рядом и видела, как я тебя нелюблю.
— Чтоб я стояла рядом и смотрела приятные картинки? Какой ты милый!
— Хорошо, что мы неженаты: разводиться не придется.
— А я специально вышла бы за тебя замуж, чтобы потом порадоваться разводу!
— Давай поженимся, чтобы развестись! Доставим друг другу такое удовольствие!
Они все бросили в сарайчике, кроме паспортов, и полетели в Москву в загс по месту жительства, написали заявление, заполнили анкеты и уплатили пошлину, а за это получили приглашение в спецмагазин для новобрачных.
— Нам не нужно, — сказала Победа и вернула приглашение. — У меня папа первый секретарь, он телефонным звонком весь ваш дефицит достанет.
Потом она посадила Аркадия в обратный самолет и пошла домой, предчувствуя, что к ней опять приставят телохранителя на месяц-другой и будут возить в университет на черной «Волге» за прогулки по Советскому Союзу. «Но это даже хорошо, — решила она. — Избавлюсь от приставаний Червивина и ухаживаний Тракторовича».
На улице она повстречала Леню, который уже был вовсе не Леня, а Леня-Юра Чашкин-Чищенный, и спросила:
— Ну как там в зоопарке?
— Массовый балдеж скота, — ответил Леня-Юра, — а так — хорошо, воняет сильно, еще сильней, чем дома, только дома я привык, а тут еще время нужно. — И шепнул как бы по секрету: — Учти, я тебя по-прежнему жду и, если что, кольцо у меня наготове.
— Если завтра семья, если завтра в кольцо… — сказала Победа. — А себе купил?
— Нет, — опешил Леня-Юра.
— Ну что ж ты! — засмеялась Победа, даже не подозревая, что в этот веселый для нее момент раболепная заведующая загсом звонит Чугунову, поздравляет и обещает все сделать по высшей мерке.
— Чего все-то? — спросил Чугунов. — Чего все-то? Я никак не пойму!
Но со временем до него дошло, и он пулей прилетел в загс, порвал заявление с анкетами и наговорил работникам бранных слов. Оттуда, распаленный яростью, Василий Панкратьевич поехал, чтобы примерно и публично наказать министра Офиса и Зиновия Афанасьевича Чудина, но те еще осенью снялись и улетели в другое министерство и стали недосягаемы для первого секретаря. «Ладно! — подумал Чугунов. — Скоро я стану секретарем горкома и устрою над обоими сталинский процесс с конфискацией партбилетов и должностей. А дочь надо под венец в срочном, авральном порядке. Как бы только не промахнуться?» — он закрыл глаза и стал сводить указательные пальцы, бормоча:
— Червивин, Тракторович, Червивин, Тракторович, Чер… Все-таки Тракторович! И внуки, значит, Кустымовичи…
Аркадий вернулся через месяц с деньгами, заработанными для свадьбы, узнал по телефону, что тут вытворял без него Чугунов, и расстроился до слез.
— Мама, — сказал он, — что мне делать? Я — человек из низов, полюбил дочь первого секретаря, который меня презрел.
— Ты — не человек из низов, — сказала мама, — это первый секретарь — откормленное быдло.
— Слабое утешение, когда хочешь жениться, — сказал Аркадий.
— А ты все равно не успеешь, — сказала мама. — Вон, тебя десять повесток в военкомат ждет…
Больше всего на свете Простофил боялся внезапной смерти: камня на голову, оторвавшегося тромба, шального автомобиля и полуночного бандита с тесаком, — любой человек и предмет, способный послужить орудием намеренного, ненамеренного и преднамеренного убийства, отравлял его жизнь. Часто, лежа на кровати и ковыряя в носу, Простофил разглядывал потолок и думал: «А вдруг он сейчас обвалится? — и двадцать пять рублей в моем кармане истратит работник морга, хотя я и сам мог бы купить двенадцать бутылок пятновыводителя и нюхать его целый месяц. Но вдруг по дороге в «Хозяйственный» я внезапно погибну от взрыва газопроводной трубы или — еще хуже — погибну на обратном пути, провалившись в занесенную снегом прорубь?» От постоянной боязни умереть у Простофила опускались руки и отнимались ноги. Несколько раз он ездил на кладбище в попытке свыкнуться с неизбежным и, наконец, заняться каким-нибудь делом, но додумался лишь до того, что выражение «зарабатывать на жизнь» в условиях неминуемой смерти — совершенно идиотское, и родители напрасно повторяют его так часто с глаголом «нужно».
Однажды, в грустном настроении гуляя по кладбищу с пустой надеждой утешиться видом очередного покойника, он машинально поднял букетик с могилы, чтобы понюхать умирающую жизнь, машинально же ушел с ним и машинально продал какому-то мужику возле винного магазина Выпив одиноко бутылку портвейна, Простофил вернулся на кладбище и переписал со всех плит даты рождения и смерти, справедливо полагая, что именно в эти дни следует ждать свежих подношений от уцелевших родственников и близких, одновременно горюя, до чего же неразумно устроено кладбище в пространстве: «Надо бы разбить его на 365 кварталов и в первом квартале хоронить тех, кто помер первого января, во втором квартале — кто помер второго января… Сколько удобства!»
Жизнь Простофила сразу приобрела смысл и разумное основание, а отчаянье и безысходность словно испарились. Теперь не надо было ждать, как на иголках, ежемесячной стипендии и думать: доживу — не доживу, успею истратить — не успею? — заработок оказался стабильным и ликвидировался в тот же день. Простофил совсем забросил швейное ПТУ, полагая, что чем реже он будет там показываться, тем меньше двоек получит, а стипендия денежка к денежке к лету, к аттестату о специальном среднем образовании набежит маленькой стопкой красных бумажек, и Простофил — как образцово-показательный сын — купит маме торт, а папе — бутылку сухого в благодарность за то, что его вырастили.
И вдруг! — повестка.
— Что они, одурели? — сказал Простофил, имея в виду военных. — У меня же отсрочка, я же учусь!
Но в военкомате ему объявили, что за систематические прогулы без уважительных причин он давно отчислен, и указательным пальцем послали на медкомиссию. Все планы улизнуть от строевой пошли коту под хвост. Простофил элементарно не успел подготовить себя к симуляции: ни к плоскостопию, ни к выпадению двенадцатиперстной кишки, ни к вялотекущей шизофрении, присутствием которой в голове, впрочем, считалось отсутствие всяких симптомов (просто есть, и все!), — но он и этого не знал!
