Владимир Бацалёв - Первые гадости
— А друг о дружку тереться полезно или заразно? — спрашивали шоферы.
— Если у друга положительный заряд, а у дружки — отрицательный, то трением, внутри произведенным, рождаете новую жизнь, — учил Семен мимоходом.
Он говорил, что сам абсолютно здоров и энергии, которую он накопил почесыванием и облизыванием, не с чем бороться в собственном организме. Слова он подтверждал опытом: тер ладонь о ладонь, пятку о пятку и действительно зажигал в губах какую-то лампочку, работавшую на неиспользованной энергии.
— Да ты сожрал батарейку с проводами и теперь морочишь нам голову! — скалились шоферы.
Семен презрительно выплевывал лампочку на свалку, находил в отбросах перегоревшую и все равно зажигал.
— А язык покажи, — требовали шоферы. — А под языком… А за щекой?.. Ну ты фокусник!
— А еще я могу передать энергию больному и победить его недуг, если не сразу, то частями, — отвечал Семен, помня, что удел психического пророка — врачевать людей, а удел социального пророка — врачевать общество.
В ответ мужики выставили шофера, хронически больного похмельем. Семен ласково поскреб у того в голове, и тому полегчало.
Скоро из окружных деревень потянулись к свалке старухи и вовсе не за помоечным добром, а к пророку.
— Отец родный, спина болит — согнуться не могу.
— Чешись, — отвечал Семен.
— Дак ведь руки-то коротки, не достают до спины.
— Тогда не чешись. Вон столб видишь? — спрашивал Семен. — Встань под ним — будет польза организму. Провода-то даром что в небе, а боль оттянут.
— Может, сам почешешь? Я вот куру тебе сварила, магазинную, правда.
— Ну ложись, старуха, заголяй хребет…
— А у меня, отец, сына паралич разбил, не поможешь?
— А как разбил? Если как Петр I шведов под Полтавой, то пусть принимает внутрь по батарейке натощак от часов или с палец толщиной, — советовал Семен. — А ежели у него что шевелится, так пусть этим и скребется.
Нашелся первый дурак и в Москве, перепробовавший в борьбе с импотенцией много дурных средств и приехавший взглянуть на нового врачевателя. Правда, разговор с Семеном вышел грубый и скомканный, как носовой платок сопляка.
— Ты под свое лечение философию подводишь, старик? — спросил импотент.
— Кому — старик, а кому и старец Митрофаныч: так меня народ кличет, — прошамкал губами Семен.
— Ты скажи, в чем твоя оздоровительная философия? Может, я уже ее прошел в первом классе.
— А вот чешусь целый день, и вся тут моя философия! — нагло ответил Семен, строя безобразные рожи. — У кого средство есть, тому мудрствовать незачем, а старших слушать надо.
Импотент уехал, но, как оказалось, лишь за тем, чтобы бросить бег трусцой и занятия хатха-йогой. С тех пор после каждого сеанса почесываний и обтирания крапивным листом он оставлял в землянке баночку черной икры.
Тут же на свалке Семен нашел себе первого апостола, оказавшегося вблизи девушкой, которая отродясь жила в соседних кустах. Она появилась на свет без папы и мамы из помоечной грязи, и вороны выбрали ее своей принцессой. Старец Митрофаныч чесал и скреб Воронью принцессу ежедневно ради собственного удовольствия, а благодарная девушка, не знавшая прежде ласки, привязалась к нему наподобие собачки и даже обещала пойти за старцем в огонь и воду.
— Нравится тебе животное электричество? — спросил ее Семен.
— Очень, — призналась Воронья принцесса
— Ну, и зачем нам огонь с водой?.. Облизывай себя, как кошка. Кошки знают, что делают.
Скоро у землянки стали собираться по вечерам человек тридцать из Москвы и по области, определенно складывавшиеся в секту, и Семен внутренне возгордился своими приманками на дураков и простаков. Одна беда — не был он готов к такому скоропалительному наплыву абитуриентов и спешно бросился с апостолом на пару придумывать атрибутику новой религии, сочинять гимн и делать из собственной биографии мученический подвиг во славу электричества.
Привычно, говоря что-либо, Семен вытягивал к собеседнику левую руку и, начиная фразу, предъявлял пустую ладонь как местоположение подачки, под конец же фразы поворачивал ладонь ребром, как каратэист, готовый ломать доски. Этот жест Воронья принцесса предложила сделать ритуальным приветствием членов секты. Семен согласился. Потом она же, смышленая не по образу жизни, придумала тройную титулатуру: «отец Семений», «старец Митрофаныч» и «Учитель электричества». И тоже получила согласие наставника. Наконец, сам старец Митрофаныч решил, что перед всяким почесыванием, потиранием и доскребыванием следует сообща петь гимн в его честь такого содержания:
Звери и люди часто болели,
А доктора на них наплевали.
Но Митрофаныч — мудрый целитель —
Всем электричеством жизни прибавил.
Богу он равен, но не подобен.
Людям подобен, но лучше гораздо.
Веруй в Него, больной ли, здоровый,
И Митрофанов всегда будь готов!
Теперь собиравшиеся по вечерам ученики приветствовали друг друга ритуальным жестом, садились вкруг перед землянкой и, умиленно глядя на старца Митрофаныча, затягивали гимн в его честь. После этого из землянки высовывала немытую, но расчесанную голову Воронья принцесса и рассказывала «подвиг» из жизни старца. Она была неграмотная, поэтому выступления заучивала наизусть, и поэтому же перебивать ее смелым вопросом пытливого ума запрещалось под угрозой отлучения от свалки.
— Мысль о физиологическом электричестве озарила Учителя электричества в глубоком детстве. — Воронья принцесса всегда начинала с этой фразы, но дальше следовал экспромт, заранее нашептанный Семеном. — Во время оккупации нашей родины немецко-фашистскими захватчиками юный Семка посредством трения ладони о пятку открыл новый вид физиологического электричества и простым прикосновением к ранам извлекал из умирающих бойцов пули и осколки. Однажды немецкий генерал, прослышавший о необычайных способностях русского мальчика, призвал его к себе и попросил вылечить подагру, обещая личную генеральскую милость. Но патриот Семка, прятавший пионерский галстук за пазухой, собрал всю энергию в указательный палец и, лишь дотронувшись до генерала, поразил того напряжением в четыреста пять вольт, и генерал погиб на походной кровати, трясясь и дергаясь, а ошеломленные гитлеровцы побросали автоматы и убежали в Германию, разнося повсюду весть о пионере-молнии…
— Уж не с другой ли вы планеты, Учитель? — спрашивали подвижники электричества, ошарашенные поболее гитлеровцев из экспромта.
Отец Семений двусмысленно молчал. Наконец, открывал рот и глаголил:
— Сегодня, дети мои, я покажу вам, как правильно чесать таз ладонью, ибо пятка для этого не приспособлена А потому пойдем сушить крапиву на зиму. Повторяйте движенья за мной…
Но недолго длилась счастливая лечебно-проповедническая деятельность Семена на Наро-фоминской свалке. Как снег на голову, появилась перед ним брошенная жена и спросила строго:
— Это кто?
— Ученики, — ответил старец.
— А ты им справку показывал, что у тебя прогрессирующая паранойя?
— Зачем пришла? — спросил Семен.
— Письмо тебе, — сказала брошенная жена — Иди в Куросмыслов, спасай дочь.
Старец внимательно прочитал письмо и взмахом руки отпустил учеников:
— Помните мои уроки… А мне тут надо, неподалеку… Я вернусь однажды.
А жене сказал:
— Щас… спасем дочку.
Потом напихал в мешок крапивы, которую, впрочем, на следующий день выкинул, и, опираясь на сломанный костыль, как на посох, попрощавшись грустным взглядом с Наро-фоминской свалкой, лесом и высоковольтной линией, в компании Вороньей принцессы побрел в Куросмыслов…
Никто из нас не был в городе Куросмыслове и любой побывал многажды. Возьмите карту, закройте глаза и ткните пальцем — попадете в Куросмыслов. Ткните наугад еще раз — опять Куросмыслов. Еще раз и еще — будет опять и опять. Пустое дело. От Куросмыслова не спастись. Он в каждом условном обозначении населенного пункта, населенного десятью тысячами или миллионом. Возьмите карту помельче масштабом, приглядитесь к пространственному устройству Куросмыслова. В нем нет улиц, город сложен из трех микрорайонов имени Маркса, Энгельса и Ленина, и в каждой части города — по воинской части плюс тракторный завод — ударная стройка для нестрогих девушек, асфальтобетонный завод — ударная стройка для незаконопослушных юношей, и фабрика кройки, шитья и мелкой штопки — для местных жителей. Кто не любит кроить и штопать, делают что-то непонятное в одном месте, там, где сливаются две реки: то ли строят мост, то ли — туннель, а может быть, на одном берегу возводят мост, а на другом роют туннель. С высоты полета птички, во всяком случае, стройка уже пятьдесят лет напоминает брюки с вывернутыми карманами.
