Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль

Но к рассвету ситуация изменилась. Он отложил денег на билет, но в ту ночь они с сослуживцами не на шутку разошлись, празднуя дембель, выпили больше обычного, и к отъезду в карманах было пусто. Повеселились, конечно, на славу, но теперь, сядь он на обычный поезд, хватало только до Тэгу. А от Тэгу до дома — двести ли пешего хода. Ничего не поделать, пришлось сесть в военный эшелон, отходящий со станции Ёнсан, той самой станции, которую он и во время службы старался избегать.

К счастью, был день всеобщей демобилизации, и в военном поезде для дембелей был приготовлен спецвагон. Народу внутри было мало, и он почувствовал себя лучше.

По привычке он занял место в десятом ряду от входа. В середине вагона он ездить не любил: сразу отчего-то чувствовал себя не в своей тарелке, будто середина магнитом притягивает всякие неприятности.

Он положил вещмешок на полку и уселся поудобнее. Пустые места перед ним заняли два дембеля.

— Не по мне это — ехать в центре вагона. Случись что, так и не выбежишь. А с краю сесть — и шумно, и люди мимо снуют… Вот тут в самый раз будет!

Судя по разговору, познакомились они тут же, в привокзальном баре или в столовой. Он пригляделся к болтавшему без умолку дембелю — лицо казалось знакомым. А болтун скользнул по нему взглядом и сразу узнал его:

— Ба, да кто ж это? Неужто это вы, Ли? Не помните меня? Я Хон Дондок.

Он тут же признал в нем Дундука Хона, как прозвали его сослуживцы.

Хон оказался в том же распределительном палку, в той же второй учебке, а после они попали в одну роту, один взвод и одно отделение. Он с легкостью узнал Хона не только из-за этих совпадений. По прошествии трех лет он помнил его лучше, чем других сослуживцев: с ним были связаны самые неприятные воспоминания времен учебки.

Хон батрачил в горной деревушке провинции Южная Кёнсан, откуда и пошел служить, подделав аттестат (в армию тогда не брали не окончивших среднюю школу). Он был единственным, кому за шесть недель не удалось овладеть не то что «Курсом молодого бойца», но даже простейшей армейской наукой. Хон не раз бывал наказан за то, что не успел собрать оружие в отведенное время. Хон постоянно терял казенное добро и амуницию, а ему, командиру отделения, то и дело приходилось выкручиваться, списывая утерю. Недаром Хону дали это прозвище — Дундук.

— Да, трудные были денечки.

Хон помрачнел, лицо его будто вопрошало, неужели, мол, ты все еще держишь меня за сосунка.

— Да какие там трудности! Ежели от дома далече, так для всех одинаково. Но я-то нашел себе тепленькое местечко и почище других отслужил. А вы куда попали?

— Не напоминайте. Вкалывал почти до самого увольнения, — ответил он, вспомнив бессонные ночи, проведенные за графиками проверок, и начальника отдела, то просьбами, то угрозами заставлявшего его работать до самой демобилизации.

— Что ж так? Всем положен отдых в конце службы. Где же ты служил? — Хон уже перешел на «ты».

— В отделе воспитательной работы дивизии NN.

— А, понятно. В штабе. Командир — только звучит хорошо, а на самом деле работа не из легких.

Действительно, он поначалу гордился тем, что как выпускник университета попал в штаб дивизии. Но вскоре понял, не важно, где и как исполнять свой долг перед родиной: система устроена так, что всем молодым парням приходится пройти через пот, кровь и слезы.

— А вы где служили?

— В стрелковой роте. В Чанпхари. От работы освободили два месяца назад. Спокойное местечко для службы.

Внезапно ему вспомнились изнуренные, подавленные лица солдат стрелковой роты на передовой, куда он ездил с проверкой. Может, служба в роте и не сравнится по тяжести с работой в горной деревушке, но вряд ли все было так гладко, как описывал Хон.

Будто прочитав его мысли, он начал расписывать свою вольготную армейскую жизнь:

— Ты-то, наверное, не знаешь, что такое работать в снабжении. Жратвы — вволю и одежды тоже. В день, когда курицу дают, сопрешь парочку, пожаришь потом — вкуснятина…

Но работать в снабжении — это не так просто, как кажется. Вообще-то такая работа вряд ли досталась бы полному невежде, каким был Хон. Тут был возможен только один вариант: Хон служил на кухне. Он стал тучным, его короткие руки, казалось, пропитались жиром и копотью. Обычно туда при распределении посылали перестарков или необразованных — от кого толку мало. Ему показалось, что его догадка была правильной. А Хон все заливался соловьем:

— Сержанты все у меня на цыпочках ходили. Ведь что насчет пожрать — так это сразу ко мне. А в выходные я отдыхал в местном кабаке. Мои запасы, будь то рис или лапша, никто даже пальцем не смел тронуть…

Хон явно пересказывал чьи-то армейские байки, и Ли подумал, что Хон изменился, и явно не в лучшую сторону. Но он не удивился, ему скорее было грустно, что три года службы превратили простого крестьянина в черт знает кого.

Тем временем Хон уже отвернулся и теперь распинался перед спутником, заглядывавшим ему в рот. Вагон наполнялся людьми, становилось шумно.

До чего ж лукавая штука — человеческая память. Давно ли они, стиснув зубы от жуткого мороза, стояли в дозоре, давно ли страдали от дедовщины, обливались потом от непосильных тренировок, в которых в общем-то не было надобности? Когда же это было? Десять лет назад? Двадцать?

Он жалел о потраченном времени и, будто отгораживаясь от гула вагона, прикрыл глаза. Поезд уже пересекал реку Ханган.

Его сознание поглощала мутная волна дремоты, как вдруг грохот распахнутой двери и громкий рев заставили его очнуться.

— А-а-а! Собаки сухопутные! — солдат в черном армейском берете, изрядно пьяный, надрывал глотку. Еще один, появившийся следом, попытался его урезонить:

— Тише ты! Здесь дембеля едут.

Но крикун не унимался. Ухмыляясь, огляделся вокруг, наблюдая за реакцией вагона. Вдруг стало до жути тихо.

— Значит, дембеля… И что тут такого? Их тоже заставим раскошелиться.

Второй попытался снова:

— Ну посуди сам, сержант Им, три года мужики потом и кровью обливались, а теперь домой едут.

— Заткнись, щенок! С них, наоборот, три шкуры драть надо. Кому-то еще год в армии штаны просиживать, а эти задницы уже домой намылились!

Он снова пнул дверь и махнул рукой в сторону входа. Ввалились еще шестеро, будто только и ждали сигнала. Второй, сделав вид, что не в силах совладать с ситуацией, пожал плечами и приступил к делу:

— Вы уж извините. Скиньтесь по монете, а то бедным солдатам и выпить не на что. За бесплатно работать мы не будем! — Речь звучала отработанно. Они вытолкнули вперед одного из вновь вошедших, и ведущий звучно представил:

— Гордость нашей армии, в прошлом заслуженный певец На… Встречайте аплодисментами!

В разных концах вагона раздались неуверенные хлопки, многие, видимо, уже сталкивались с подобным во время поездок домой на побывку. Конферансье с удовлетворенным видом сказал юному таланту:

— Ну, давай, спой нам пару куплетов!

Талант не походил на заслуженного певца На ни внешним видом, ни манерой исполнения. Его хриплый голос заполнил вагон. Тем временем подельники обходили пассажиров. Раздался звук падающих монет.

— Эй, ты что, меня за нищего держишь?

Песня прекратилась, в ход пошли ругательства. Бормотанье, шлепок по щеке, звук удара. Он обернулся — рядах в пяти от него избивали дембеля.

— Ха! Две монеты. Засунь их в… своей бабе, скотина! Помирать от жажды буду, а на твои деньги пить не стану!

В вагоне поднялся ропот. Типы в черных беретах угрожающе сверкнули глазами, и вновь стало тихо. Он изначально считал происходившее отвратительным, и тут его охватил гнев. Особенно его злило, что столкнуться с этим пришлось по дороге домой, когда, как он думал, насилие было уже позади.

Но он был один. Все, что он мог сделать, — ждать прихода железнодорожной охраны или военного патруля. Но такова уж особенность хранителей порядка — являться тогда, когда в них нет надобности. Талант вновь затянул песню, снова зазвенели монеты.