Хорхе Семпрун - Нечаев вернулся
А вчера Пьеру Кенуа достаточно было почти наугад щелкнуть затвором крохотного аппарата, едва шевельнув рукой, лежавшей как ни в чем не бывало на подлокотнике кресла, чтобы снять человека, на миг появившегося в холле парижской гостиницы. Для этого хватило доли секунды. Промелькнувший образ навсегда оказался в плену у объектива и пленки. Не исключено, что через несколько лет — или десятилетий, не будем мелочиться, отмеряя время, — пленка сможет улавливать даже то, чего уже нет, событие, которое уже произошло, но чья незримая тень еще дрожит в пространстве. Как доходит до нас свет мертвой звезды, так счастливая улыбка какой-нибудь женщины, повернувшейся к любимому на улице, будет запечатлена фотоаппаратом случайного прохожего уже после того, как она упадет замертво, сраженная внезапным роковым недугом. Улыбку из другого мира — вот что сможет донести до нас фотография будущего, думала Фабьена.
Ей действительно повезло.
Она почти сразу нашла того портье с фотографии. Да, этот человек действительно живет в отеле. Он приехал три дня назад. Швейцарец, Фредерик Лашеноз. Бизнесмен. Давал хорошие чаевые. Бабник, добавил портье. Странно, швейцарцы обычно этим не увлекаются. «Почему? — удивилась Фабьена. — Или к вам из Швейцарии приезжают одни импотенты?» Портье растерялся, он не ожидал такой постановки вопроса от столь юной особы. Короче, в первый же вечер швейцарец попросил Габриеля — так звали портье, а для дам и завсегдатаев он был просто Габи, — прислать ему в номер девушку. Цена его не волновала, но он хотел, чтобы у нее была скандинавская внешность. Блондинка, худая, длинноногая, моложе тридцати. Главное, чтобы в ней не было ничего восточного! Это поразило портье. У него аллергия на танец живота, что ли?
Ну, в общем, он нашел ему то, что надо. Льняные волосы, ноги от подмышек, просто героиня «черной серии». Приятельница Габи. Он иногда находит ей клиентов, но много с нее не берет. Она вообще-то работает уборщицей в гардеробе и торгует в баре сигаретами. А заодно и презервативами, с тех пор как начались истории со СПИДом. Эта гениальная мысль пришла в голову ему, Габи. Его подружка прячет их в пустые коробки из-под блоков «Мальборо». Идут отлично! Словом, она прирабатывает под не слишком бдительным контролем Габи, иногда укрывая от него кое-какой навар, если удается подхватить клиента в туалетах подвального этажа. Вот ее-то он и отправил к швейцарцу. Назавтра опять. Двадцать три года, все при ней. Швейцарец, кажется, тоже ничего, стать у него богатырская. Впрочем, Габи не пожелал узнавать подробности, он себя уважает!
Фабьена не перебивала его. Пусть говорит, в этом словесном потоке могло промелькнуть что-нибудь важное.
Лашеноз прожил в отеле два дня, швыряясь деньгами. Но вчера — Фабьена заставила Габи уточнить: точно вчера? во вторник, шестнадцатого? — ну да, конечно! — вчера все изменилось. Во-первых, швейцарец не заказал на вечер подружку Габи. Зато взял напрокат машину. И во второй половине дня исчез. Во всяком случае, в гостинице не ночевал. Вещи его остались здесь, в номере, но сам он так и не вернулся. Сегодня утром он позвонил, совсем недавно, около девяти. Спрашивал, нет ли для него сообщений или писем. Нет, ничего нет. Приходил ли к нему кто-нибудь? Да, вчера, к концу дня. Какая-то пара лет тридцати. У мужчины был сильный итальянский акцент, прямо до смешного. Как будто он нарочно притворялся итальянцем. Нет, они ничего не просили передать. Подождали в холле около часа, потом отчалили. Нет, ничего не передавали.
Фабьена договорилась с портье — немного кокетства, большие чаевые, — что он позвонит ей в редакцию, если будут новости.
Пьер Кенуа плюхнулся на банкетку напротив нее.
— Двойное виски, — сказал он официанту. — «Джонни Уокер» с черной этикеткой… Лед отдельно, я сам положу!
Фабьена многозначительно посмотрела на часы.
— Двойной «Джонни Уокер» в половине одиннадцатого! Ты спятил!
Кенуа свирепо посмотрел на нее.
— Слушай, Фафа! Ты мне не мама… Поняла?
Она замахнулась на него.
— Попробуй еще раз назвать меня Фафой и получишь в рожу!
Официант принес виски, поставил рядом пиалу со льдом. Кенуа отхлебнул большой глоток. Сначала без льда.
— Знала бы ты, в какой гадюшник мы угодили! — сообщил он, опуская стакан.
— Ты угодил, — ехидно уточнила она. — А за меня не волнуйся. Сегодня вечером прилетает Марк. Мы с ним ужинаем в «Липпе»… А потом на некоторое время свалим, как только вернется Жюльен.
Кенуа присвистнул и отпил еще виски, на сей раз со льдом.
— Свадебное путешествие? — осведомился он. — Кстати, есть вероятность, что Лилиенталь влип в эту историю с потрохами.
Она забеспокоилась, спросила почему.
— Скажи-ка сначала, нашла ты нашего клиента?
Нет, не нашла, но узнала, как его зовут, кто такой, откуда приехал. Она все рассказала. Умолчала только о забавах Лашеноза с подружкой Габи: это к делу не относилось.
Пьер явно больше не сомневался, что Лашеноз — это Лорансон собственной персоной, который по какой-то неведомой причине не умер и теперь вернулся, чтобы отомстить.
— Новость слышала? — спросил он и выдержал паузу для эффекта. — Сегодня утром убили Луиса Сапату. Как раз в тот момент, когда я звонил к тебе в дверь с фотографиями Лорансона. Застрелили возле Данфер-Рошро!
Кенуа рассказал, что, расставшись с ней утром, отправился на авеню Маршала Монури, домой к Сапате. Он решил показать ему фотографии. Кто, как не Сапата, мог опознать Нечаева? Кому, как не ему, было знать, мог ли Лорансон вернуться с того света? Луис из дружбы к Лилиенталю взял тогда на себя завершающий акт этой истории. Но в квартире Сапаты ему открыли фараоны. Они допрашивали его слуг, супругов-филиппинцев, говоривших только на английском. И на ломаном испанском. Кенуа предложил свои услуги в качестве переводчика, но инспектор, какой-то Лакур, послал его подальше. И вообще, откуда он знает, что Сапату убили? Кто ему сказал? Инспектора очень это заинтересовало. К тому моменту об убийстве еще ничего не сообщалось. Оно попадет в программы новостей только в десять. Кенуа знать ничего не знал, но изобразил пронырливого газетчика, у которого везде свои люди. Но об источнике информации он умолчит: профессиональная тайна, господин инспектор! В конце концов господин инспектор выставил его вон.
— Вот такие дела, дорогуша! — закончил он.
Фабьена пыталась понять, что же все-таки происходит.
— А почему ты говоришь, что Марк в опасности?
Пьер проглотил остаток виски.
— Лилиенталь был главным инициатором смертного приговора Нечаеву. И уж если Лорансон захочет с кем-то рассчитаться, то в первую очередь с ним.
— А зачем было ждать для этого двенадцать лет? — спросила она.
Пьер покачал головой.
— Элементарно, Ватсон! Сам не знаю. Это единственный вопрос, который не вписывается в мою версию…
— Что сейчас будем делать?
— Главное, не теряй связи с Габи, — сказал Пьер. — Если швейцарец вернется, хорошо бы сразу про это узнать. Я двину в уголовную полицию, попробую там кого-нибудь расколоть… А в двенадцать встретимся в газете и позвоним Жюльену. Не знаю, что еще можно предпринять…
Зато Фабьена знала… Но решила пока промолчать.
IX
Эли Зильберберг отпер дверь на звонок.
На крыльце, спиной к нему, стоял человек и смотрел на соседний особнячок в дачном стиле.
Услышав, что дверь открылась, незнакомец обернулся.
Он был высокий — под метр девяносто, — седой, с морщинками вокруг очень светлых, стального цвета глаз и резкими чертами лица, загрубевшего от жизни на свежем воздухе.
Или просто от жизни, что тоже часто бывает.
Зильберберг жил на бульваре Пор-Рояль со стороны нечетных номеров. Чтобы попасть к нему, надо было войти в арку пошловато-респектабельного здания османновской застройки. Пересечь такой же безликий двор и войти в следующую арку. И тут вы словно оказывались вдруг за городом, на большой поляне, где стояло несколько особнячков. Один из них с тридцатых годов принадлежал семье Каролы Блюмштейн, матери Эли. Карола вернулась туда, когда разошлась с мужем. Здесь Эли прожил все свое отрочество и всю пору учения в лицее Генриха IV. Потом он переехал сюда уже взрослым, чтобы не оставлять в одиночестве свою мать, впавшую в тихое, но неизлечимое безумие.
Незнакомец оглянулся на звук отворившейся двери.
— Вас интересует этот дом? — спросил Эли. — Знаете, кто там жил?
Незнакомец посмотрел на него чуть насмешливо. Или покровительственно.
— Здесь прожил свои последние годы Люсьен Эрр[23], — сказал он.
Эли удивил его уверенный тон. Незнакомец снова повернулся к дому Эрра.
— Я бывал тут во время оккупации, — добавил он.
Эли растерялся, но решил поставить пришельца на место. Он откинул со лба светлую прядь.
