Жильбер Сесброн - Елисейские поля
— «Печать благородства», знаю! Никогда раньше я не слышала от тебя этого выражения, но вот уже месяц…
— Да, на нем есть печать благородства, а постепенно мы превратим его в настоящую усадьбу. Это будет делом нашей жизни.
Глаза его блестели.
— Но ты же сам говорил, что дело нашей жизни — это наши дети, — растерянно возразила жена. — В конце концов, для большинства людей дети — главное в жизни. А ты хоть поинтересовался их мнением?
— Для них это будет сказочным сюрпризом!
— Сюрприз должен быть приятным. — Она подумала о других неудачных сюрпризах, которые они с мужем преподносили друг другу. — Тебе не кажется, что дети предпочли бы какой-нибудь домишко на берегу реки и чтобы поблизости были теннисные корты, где они могли бы завести друзей?
— А мы оборудуем бассейн. Маленький, — поспешно добавил он, увидев, что жена в отчаянии воздела руки к небу. — А потом и теннисный корт. Друзья будут приезжать к нам. Бертжеваль станет для них местом встреч.
— Вот! Вот причина! Если бы эта деревня не называлась твоей фамилией…
— Нашей, Тереза, нашей фамилией. Подумай, если бы в Париже была улица Бертжеваль, ты захотела бы там жить, правда?
— Если бы она была тихой и зеленой, наверно, захотела бы, — простодушно ответила она. — Но хотеть любой ценой откупить этот «замок Бертжеваль» — это тщеславие, Андре, только тщеславие.
— Дети поймут меня лучше, чем ты, — с горечью заметил он. — Не тщеславие, а гордость. Это… это честь нашей семьи, — добавил он, понизив голос.
По воскресеньям он неутомимо обходил все комнаты в своем новом жилище. Он уже до мельчайших подробностей знал вид (надо признаться, довольно унылый), который открывается из каждой комнаты, из каждого окна. То севшая ступенька, то треснувшая дощечка паркета, то пятно на стене напоминали ему о предстоящих расходах и долгих годах работы — но ведь это был Бертжеваль. У решетчатых ворот (вот что еще необходимо починить до зимы!) возвышались три явора. В восторге от незнакомого слова, малыш — «Ну что у тебя опять?» — предложил назвать усадьбу «Три явора».
— Почему бы тогда не «Мечта»? — возразил отец. — Он не нуждается в названии, — господин Бертжеваль называл свое приобретение не иначе как «он». — Он носит имя этого места, вернее, это место носит его имя, а это, кстати, и твое имя.
— Да, — пробормотала жена, — почему бы не «Мечта»?
Она спустилась на первый этаж и позвала: «Андре!» Гулкое эхо напоминало о внушительных размерах дома, но и выдавало его пустоту. «В чем дело? Что еще Тереза там нашла?» — встревожился хозяин. Но она всего лишь попросила: «Иди помоги мне, а то мы никогда не закончим». Впрочем, она и так была уверена, что они вообще никогда не закончат. Старшие дети разлеглись на пожухлой осенней траве: отдыхали. Отец пытался внушить им, что это их дом и они должны в нем трудиться, но услышал в ответ:
— И так лишили нас развлечений! И еще изволь вкалывать каждое воскресенье!
Никакого понятия о чести семьи! Однако отец слишком боялся, что старшие примут «сказочный сюрприз» в штыки, чтобы пререкаться с ними. Он лишь вздыхал и срывал раздражение на жене и малыше. Пришлось урезать семейный бюджет, и всякий раз, когда старшим в чем-нибудь отказывали, они тоже в свою очередь вздыхали. «Да здравствует Бертжеваль!» — выкрикнул однажды сын, хлопнув дверью. И только малыш втайне от всех копил деньги, каждый вечер взвешивал в руке копилку, чтобы было на что обставить его комнату в «замке».
У каждого была там своя комната, но вся обстановка состояла из матрацев, положенных прямо на пол, расшатанных стульев и рекламных плакатов на стенах. А между тем парижская квартира постепенно пустела: большая часть мебели перекочевала в Шер, однако это дало возможность обставить лишь холл и гостиную, самые бесполезные из комнат: гостей в замке не бывало, ведь Бертжевали не знали никого в «краю своих предков».
Именно это выражение владелец замка употреблял всякий раз, когда кто-нибудь из друзей случайно заезжал в Бурж. Он говорил еще о «возвращении к истокам» и мало-помалу уверовал в легенду, которую сам сочинил, порывшись в архивах департамента. Не найдя там никаких следов Бертжевалей, он приписал себе родство с самыми знаменитыми фамилиями округи. Так, «во имя чести семьи» к его родне были причислены некий сенешаль, интендант провинции и даже архиепископ. «У нас были, знаете ли, кое-какие нелады с королевским двором, — говорил он с важным видом. — Как-нибудь, когда у вас будет время, я дам вам почитать полемику Боссюэ[9] с монсеньором де Бертжевалем. Тогда были, скажу я вам, жестокие времена!..»
И все же отсутствие родни в анналах департамента так огорчало хозяина замка, что однажды он, не называя своего имени, нанес визит архивариусу.
— А-а! Очень распространенное искажение! — заявил тот с отвратительной самоуверенностью знатока. — Вероятно, какой-нибудь служащий или писаришка из префектуры просто ошибся. А скорее всего, у него был такой неразборчивый почерк, что позднее прочли «т» там, где его и в помине не было.
У господина Бертжеваля пересохло в горле.
— Но как же! — робко возразил он. — Ведь уже много веков это имя… Я хочу сказать, что эта коммуна…
— Да что вы! Это поселение создано совсем недавно! В девятнадцатом веке наши власти принялись строить такие деревни где попало. Я подозреваю, — тут он наклонился к собеседнику, словно желая доверить ему важную тайну, — это делалось для того, чтобы оправдать постройку новых церквей по конкордату. И чего только не говорят о нашем славном государстве! — Он рассмеялся, но гость не поддержал его. — Уверяю вас, во всей округе вы не сыщете постройки, возведенной до 1830 года.
— Но замок…
— Какой замок? Ах, усадьба! Послушайте, я там не был, но у меня сложилось впечатление, что это одно из тех претенциозных строений, которые благодаря дурному романтическому вкусу, а еще больше — тугому кошельку, — он опять рассмеялся, — выросли, как грибы, по всей Франции, особенно в краях, где хватало камня и черепицы. Интересно было бы составить карту доходов буржуазии в прошлом веке. В школах висело бы новое учебное пособие рядом с картами рек и каналов, автомобильных и железных дорог… Во всяком случае, «замка» Бертжеваль нет в переписи 1867 года, а это о чем-то говорит…
«Вот болван! — подумал господин Бертжеваль. — Даже не видел замка, а разглагольствует, да еще с каким апломбом!» Однако больше всего он боялся, как бы этот знаток не вздумал явиться в замок.
Итак, Бертжеваль возник недавно и никакого интереса не представляет; коммуна, как сотни других, не имеющая исторического прошлого… Ну нет, как бы не так! И вот владелец замка спустился со своего холма в городок. Для начала он сказал жене, что отныне будет сам ходить за покупками, и нанес визиты всем окрестным лавочникам. Чтобы не пропустить ни одного, он покупал груши в одной лавке, яблоки в другой, и даже два эскалопа у одного мясника, а еще два — у другого.
— Как ты долго ходишь по магазинам! — ворчала Тереза.
— Надо же наконец завести знакомства…
Этому способствовала его фамилия.
— Скажите на милость! Альбер, ты слышал, как зовут господина! Какое совпадение!
— О нет, сударыня, это не совпадение, а возвращение.
И он рассказывал свою историю, вернее, легенду, с каждым разом веря в нее все больше и больше. Его рассказы льстили слушателям: они приобщали их скромный городок к той красивой жизни, которую показывали по телевизору в многосерийных фильмах на исторические темы. В их монотонные будни как будто ворвались «Три мушкетера», черно-белое существование окрасилось в яркие цвета. Иногда господин Бертжеваль решался даже упомянуть сенешаля, а для самых доверчивых — и архиепископа.
— Замок? — прошамкала одна старуха, мать галантерейщицы. — Его же при моем отце строили.
— Замолчи, мама, этого не может быть! Не обращайте внимания, сударь, в таком возрасте вечно все путают.
В лавках господин Бертжеваль встречал домохозяек. Вечерами, в промежутке между чтением «Франс суар» и телевизором они успевали сообщить мужьям местные новости. Вскоре все в городке всё знали. На воскресной мессе прихожане показывали друг другу Бертжевалей. Отец упросил старших детей ходить в церковь «ради чести семьи». Когда он произносил эти слова, воображение рисовало ему многовековую историю, персональные места в капелле Святого Причастия, капеллана, являвшегося к завтраку по воскресеньям, и монсеньора де Бертжеваля (1617–1693).
Приближались выборы в муниципальный совет, и господин Бертжеваль объявил домашним:
— Друзья настаивают, чтобы я выдвинул свою кандидатуру.
— Друзья?
— Да, у меня теперь много друзей в городке.
— Ты будешь муниципальным советником? Зачем тебе это? — спросил старший сын без всякого уважения.
