Жильбер Сесброн - Елисейские поля
— Милый Альбер, вы, конечно, поняли… Вот малютка Эдме. Эдме, — почти грубо подтолкнула она девочку, — беги поцелуй дедушку! Дитя несчастной любви… — добавила она приглушенным голосом. — Благодаря вам Эдме перестанет наконец страдать, согреется у домашнего очага… Скажи спасибо дедушке, дорогая, огромное спасибо!
Девочка приблизилась, и Альбер узнал в ее хитром и равнодушном личике ненавистные черты. Те же глаза, тот же взгляд исподлобья, складка у рта — Фернанда, Жермена, Эдме… «Только бы не заговорила!» Она промямлила чужую, затверженную фразу:
— Дедушка, не знаю, как и благодарить вас…
Он махнул рукой, чтобы девочка замолчала, главное, чтобы она молчала, — ведь и голос у нее такой же! Жермена следила за ним злобно, как после того случая в спальне: «Попробуй только не подчинись..» Он ясно прочел в ее глазах угрозу, потом мимолетную тревогу, и наконец — ибо Альбер по-прежнему молчал — они победно блеснули. Уже в четвертый раз в жизни из-за минутной слабости он будет обречен на страдания, он лишится покоя. Но сегодня у него даже нет выбора.
— Здравствуй, Эдме, — произнес он бесцветным голосом и нашел в себе силы потрепать девочку с недетским взглядом по щеке.
Теперь смена обеспечена навсегда. Ай да Фернанда! Это загробное пособничество, эта династия тиранок даже приводили его в своего рода восхищение. В самом деле, куда ему до них?
На следующее утро Эдме играла в саду, а Жермена тем временем составляла букет в гостиной. «Придется быть начеку, особенно в первые дни», — думала она. Жермена спала плохо: не столько шаги Альбера над головой, сколько планы и расчеты, теснившиеся у нее в голове, мешали ей спать.
Однако все они оказались ненужными! Она вдруг увидела в зеркале этого толстяка, спускавшегося по лестнице с двумя чемоданами в руках. Он очень старался идти бесшумно, но она все же расслышала, как он тихо вздохнул, прежде чем отворить входную дверь. Не отрывая глаз от зеркала, Жермена машинально продолжала поправлять букет. Она не обернулась, не шелохнулась: только бы не оглянулся Альбер и не увидел в зеркале выражения ее лица.
Фамилия
переводчик Н. Хотинская
Как часто потом они вспоминали ту минуту (было это после обеда во вторник — нет, кажется, в среду… да нет, точно, во вторник), когда малыш, уткнувшийся в атлас для шестого класса, вдруг поднял голову и воскликнул: «Вот это да!»
— Ну что там опять?
На двоих старших родителям хватало терпения, а вот малыш только и слышал от них это «опять»…
— Бертжеваль, оказывается, существует.
— Еще бы, — сказал отец, — это же наша фамилия.
— Да нет, я нашел Бертжеваль на карте.
— Как это?
— Вот смотри.
— Надо говорить «смотрите», — машинально поправила мать.
Отец со вздохом поднялся и склонился над столом, глядя поверх светлой головки сына. Грязный, весь в чернильных пятнах палец малыша остановился почти в самом центре шестиугольника, изображавшего на карте Францию.
— В самом деле!
Старшие дети и мать сбежались, словно куры к своей товарке, отыскавшей червяка. — Где? — Да убери палец! — Я же показываю! — Опять ты забыл вымыть руки перед тем, как сесть за стол! — Я знаю эти места, там очень красиво…
Да, действительно: Бертжеваль. И пишется точно так же. «Это не может быть простым совпадением, — заметил отец. — Не Бержеваль — их пруд пруди, а именно Бер-т-же-валь».
— Уже десять часов, Ален, иди спать.
«Надо говорить: идите спать», — отметил про себя малыш.
В ближайшую субботу господин Бертжеваль решил повезти всю семью в Бурж: посмотреть собор, музей, дом Жака Кёра.
— Можно будет заехать и в Бертжеваль! — воскликнул малыш.
— М-м-м, — неопределенно отозвался отец, хотя именно ради этого он и задумал поездку.
Бурж осмотрели галопом: собор, музей, что там еще… «Дети, а не махнуть ли нам в Бертжеваль?» Спрашивать дорогу не было нужды: карту они уже знали как свои пять пальцев…
Бертжеваль оказался довольно невзрачным городком — муниципальный совет не без помощи самих жителей усиленно уродовал его на протяжении последней сотни лет, как это бывает почти во всех мелких городках Франции. Поблизости ни речки, ни леса; вообще ничего примечательного, кроме небольшой усадьбы на голом холме, которая возвышалась над черепичными крышами, как пастух над стадом овец.
Надпись на памятнике павшим наглядно иллюстрировала демографический спад: в первой мировой войне погибло двадцать семь человек, во второй трое.
— Это была совсем другая война! — объяснил отец.
— Почему? На ней что, не убивали?
— Убивали, и гораздо больше. Но… Да прекрати наконец умничать!
Кафе под названием «Почтовое» могло бы с тем же успехом называться «Школьным», «Церковным» или «Муниципальным»: все это умещалось на единственной площади — так обычно дети рисуют город. Бертжевали зашли выпить по стаканчику («И гренадин для малыша, пожалуйста!») с намерением «разговорить» хозяина кафе. О-о! Бертжеваль теперь не тот, что прежде. Вы бы посмотрели лет десять назад: едва хватало двух залов («О свадьбах я уж и не говорю!»). А теперь удается продать от силы тридцать бутылок красного за целый день…
— Красного? — переспросил малыш. — Он что, красками торгует?
— Да помолчите же! — одернула его мать: при посторонних, будь они даже столь низкого звания, она всегда обращалась к детям на «вы».
— А что это за усадьба там, на холме?
— Замок? — уточнил «торговец красками». — Он продается, и давно уже.
— Кто же его владелец?
— Некий Леви-Дюран. А до этого он принадлежал барону Додману. Все они нездешние… Еще раньше? Господи, я и не припомню! Вот мой отец, он сказал бы вам…
— А Бертжевалей никогда не было?
— Как?
— Я спрашиваю, не было ли владельцев с фамилией Бертжеваль: по названию замка и поселка?
— Может, когда и были.
Малыш открыл было рот. «Опять» — сурово сдвинув брови, отец пресек очередной наивный вопрос.
— А как по-вашему, — снова заговорил он после непродолжительной паузы, — ремонт там потребуется значительный?
— Где это?
— В усадь… в замке.
Госпожа Бертжеваль бросила на мужа встревоженный взгляд. Хозяин кафе поднял глаза к потолку, как бы производя в уме сложные подсчеты, почесал затылок, покачал головой и наконец изрек:
— Да как вам сказать…
Из этого госпожа Бертжеваль заключила, что ремонт потребуется капитальный, а муж ее — что совсем небольшой.
Они еще не раз приезжали в Бертжеваль (департамент Шер): сначала с фотоаппаратом, затем со складным метром, потом с архитектором и, наконец, с нотариусом. Все это время почти каждый вечер после привычного «Марш спать!» и рассеянных поцелуев родителей мальчик слышал, как там, за тремя дверьми (он крался босиком на цыпочках и осторожно приоткрывал их), раздавался гул голосов, похожий на рокот океана, то бушующего, то затихающего. В течение целого месяца он засыпал под звук подсчетов и споров.
— Но мы же все равно хотели купить загородный дом…
— Да, Андре, домик, но не замок же!
— Ну уж и замок! Это хозяин кафе его так называет.
— Налоговый инспектор, к сожалению, тоже.
— А твой загородный домик разве не потребует расходов?
— Не таких! Ты залезешь в долги.
— Ну кто сейчас не в долгах? Время такое… В мои годы, с моим положением это не страшно.
— Да? А твой друг Ледре? А наш кузен Депуа? Они ведь тоже считали свое положение надежным. Десять — пятнадцать лет стажа, и вдруг под предлогом слияния, объединения предприятий, бог знает чего еще…
— Смею надеяться, я специалист более высокого класса, чем твой кузен Депуа! — Это было у них поводом для ссор.
— Да при чем тут это? Завтра ты можешь попасть под автобус…
— Ну спасибо!
— А мне не очень-то улыбается остаться с тремя детьми на руках и кучей долгов!
— Продашь замок.
— За гроши? Хорошо еще, если удастся хотя бы вернуть то, что мы за него заплатим.
— В конце концов, я еще не умер!
— А мы еще, слава Богу, не купили этот замок.
— Но, Тереза, мы же все подсчитали, мы сможем его купить.
— Да, если продадим буквально все, не оставим себе ни сантима. А ведь его еще надо привести в порядок, обставить!
— К твоему сведению, существуют ссуды под залог!
И так часа два, из вечера в вечер: те же доводы, те же возражения, те же ответы. Обычно Тереза первой шла на перемирие, вернее, просто меняла тактику.
— Послушай, Андре, — устало вздыхала она, — ведь эти места никогда нам не нравились. Деревня ужасна, дом — ну ладно, допустим, замок — так себе. Ну зачем же?..
— Во-первых, я так не считаю. На нем…
— «Печать благородства», знаю! Никогда раньше я не слышала от тебя этого выражения, но вот уже месяц…
