Денис Гуцко - Бета-самец
Возле «Тигуана», уперев руку в заднюю стойку, справлял малую нужду в темноту двора пьяный старикашка.
— Пшел вон, — крикнул Топилин, и старик, не прекращая мочиться, как цирковой медведь, косолапо разбрасывая ноги, ушел за дерево.
Выбравшись из узких ломаных переулков, прошитых стайками мрачных подростков и одиноких прохожих без взглядов и почти без лиц — они напоминали капсулы, посланные по трубам пневматической почты, Топилин выехал на светлый и широкий проспект.
Итак, напиться.
Решил ехать в «Сусанина». Сосновые стволы вместо колонн, колоды вместо стульев. Бар облюбовали манагеры средней руки. Попадется на глаза знакомым — ничего страшного: место не слишком тухлое. По достижении желаемого можно будет, приплатив охраннику, загнать машину во внутренний дворик «Сусанина», а самому взять такси. Можно Милу потом вызвать. Если на месте безрыбье.
Остановился на светофоре. Лицо Владика мелькнуло в потоке пешеходов. Лишь на мгновение повернулся к кому-то из сопровождавших его друзей-товарищей — и снова утонул в трикотажном капюшоне. Шел упруго, враскачку. Руки по локти в карманах.
Загорелся зеленый, Топилин включил аварийку и потащился следом в крайнем правом ряду.
Влад шел в компании с тремя приятелями. Одеты по-разному, разного роста, ухватки разные. Но чем-то главным, чем-то корневым — одинаковые. Что больше всего напрягало Топилина в юношах из переулков — так это их ненарочитая, прирожденная будто, одинаковость. Конвейерный синдром. Будто не у матерей с отцами родились-выросли, а у пары плодовитых станков. Считай-сводный-братец Руслан старше этих лет на пять. А сунь его сюда — и войдет, как карта в колоду. Неужели так было всегда, и любая молодежь — не папино и мамино, а конвейерное? Серия тинейджеров такая-то, номер смены, отметка ОТК… Похоже на то. В своих ровесниках не замечаешь, а как только замелькает перед глазами поколение next, тут все сразу и повылазит…
«Но как с ним Анна язык общий находит?»
Компания расположилась возле подземного перехода. Двое закурили.
Топилин притормозил метрах в десяти. Стоял, мигал аварийкой. Не собирался прятаться. Даже был бы рад привлечь внимание Влада. Интересно, как он себя поведет, если заметит, что за ним следят?
Вот так же мигали оранжевые огоньки над телом его отца, улегшимся поперек обочины.
«Вряд ли Влад захочет сюда приехать», — вспомнил Топилин слова Анны.
Вспомнил, каким увидел его, когда нес венок с лентой «Прости и покойся с миром». Неподвижный, герметичный. Казалось, пришел, только чтобы отцепились… А все же, разглядывая подростка, который вдруг перестал быть одним из нескольких одинаковых, — паренька, умевшего сохранять равнодушный вид на похоронах собственного отца, Топилин не сомневался: присутствие Влада при разговоре с Анной здорово осложнило бы дело.
«Ну да, — нехотя признавал Топилин. — У этого за пазухой припрятано».
Влад развернулся к нему лицом. Не может не заметить он чертовы огоньки. И в салоне светло от уличного освещения. Разглядит, узнает, бросит своим пару слов. Подойдет своей снующей походочкой… или вместе они подойдут.
Надо чё, нет? Чё вылупился?
Топилина почему-то занимало, правильно ли он догадался, что Влад в ссоре с матерью. И был ли он в ссоре с отцом?
Можно и самому подойти: «Вечер добрый, парни. Может, посидим где-нибудь? Выпить надо позарез, не с кем». То есть нельзя, конечно. Лучше бы держаться подальше от Влада со товарищи. Есть вероятность запороть поручение Антона. Но это и заманчиво, по правде говоря.
Телефонный звонок. Незнакомый номер.
— Алло? Саша?
Елена Витальевна. Никогда раньше ему не звонила.
— Здравствуйте, Елена Витальевна.
— Здравствуй, Саша. Не помешала?
— Нет, Елена Витальевна. Слушаю вас.
— Мне очень нужно с тобой поговорить, Саша. Очень важный разговор.
— Конечно, Елена Витальевна.
— Ты не мог бы сейчас подъехать?
— Куда? Нет-нет, никак, — спохватился он и приврал на всякий случай. — У меня встреча важная через десять минут.
— Надолго?
— Думаю, надолго.
— Ой-й-й, — протяжно воздохнула Елена Витальевна. — Правда никак не можешь? Это в центре, возле «Семирамиды».
— Никак. Извините.
Помолчав, она снова вздохнула:
— Ну ладно. Только ты обещай мне говорить правду. Ладно?
— Обещаю, Елена Витальевна.
— Перекрестись.
— Что?
— Перекрестись, пожалуйста.
Топилин почувствовал, что краснеет.
— Вы все равно не видите.
— Я-то не вижу, — согласилась Елена Витальевна. — Но Он все, Сашенька, видит.
Покраснел так, что уши пекло.
Елена Витальевна, должно быть, посчитала, что во время паузы Топилин осенил себя крестным знамением. Она продолжила.
— Скажи мне, Саша… как есть скажи: Антон не виноват… в случившемся?
Топилин молчал, сопел в трубку. Елена Витальевна усилила натиск.
— Как на духу скажи. Я, вот те крест, Антону твои слова не передам.
— Елена Витальевна…
— Может, ты при нем не мог правду сказать, так я специально без него… Скажи, если он виноват. Выпил, может. Или скорость превысил. Или, может, отвлекся.
«Совсем охренела, клуша старая?! Ты что ко мне с такими вопросами лезешь? Я что тебе, за все ответчик? Наемная совесть, а?! Сынок твой взвалил на меня всю эту хрень! Заставить он себя не может! Еще ты тут! Дура елейная!»
Но ничего этого Топилин не сказал. Только в трубку подышал.
— Я так переживаю, Саша. Я места себе… Ой! — вдруг вскрикнула Елена Витальевна так, что Топилин на другом конце невольно поморщился. — Осторожней, что ты! — возмутилась она.
— Алло? — переспросил Топилин.
— Да это мне тут массаж делают, Саша. Невралгия разыгралась, — сказала она. — Ужасно себя чувствую… Ужасно все это, ужасно!
Помолчала.
— Да, вот так лучше.
Топилину:
— Это я массажисту.
Массажисту:
— Нет, масла не нужно.
Топилину:
— Саша?
Топилин:
— Да.
— Скажи же мне, не мучай. Только правду скажи. Виноват?
— Нет, Елена Витальевна, Антон ни в чем не виноват. Ни в чем. Как на духу. Вы извините, мне пора бежать. Человек подошел.
— Ох-хо-хооо…
На том и распрощались.
Пока он разговаривал с Еленой Витальевной, Влад со своей компанией исчез.
Далеко не успели бы уйти. За угол завернули, спустились в переход. Нырнули в ближайшее кафе. Отыскать несложно. Напиться с ним — со всей этой однояйцевой компашкой, так даже лучше. Может интересно получиться… если получится… а в общем, гори оно все.
Отключил аварийку, перевел рычаг коробки на «драйв».
Проще нужно. Попроще, Саша.
16
Нина явилась в бордовом бархатном платье с вырезом на один бок. К закрытому плечу приколота небольшая крахмальная роза с лепестками всех цветов радуги.
— Что, немодно? — виновато спросила она, встретив мой взгляд. — Сама сделала.
Я пожал плечами. Сам я был в школьном костюме и отцовском галстуке, незаметно подколотом снизу булавкой.
Глаза у Нины горели так же сочно, как в роще, когда она отрывалась от листков, испещренных фиолетовыми строчками медицинской лекции. Я был настроен легкомысленно: а что там все-таки дальше, если еще один маленький шажок?
— После спектакля за кулисы пойдем. Если хочешь.
— Конечно, Саш!
— Там будут премьеру отмечать.
— Здорово.
Мама была предупреждена заранее, что Нина никакая не моя девочка, что мы с ней просто дружим — дружим, и всё.
— Хорошо, хорошо, успокойся, — насторожилась мама. — Вы дружите. Так бывает.
Я познакомил маму с Нинкой в зале «Кирпичика» коротко и четко: «Мама, это Нина», — и мама сказала нараспев, ласково при этом улыбаясь: «Я так и поняла», — мол, теперь понятно, сынок, почему ты так на дружбу напирал.
Сражаясь с предательской зевотой — поздно лег, зачитался, я сидел между Ниной и мамой в первом ряду. Нина воровато придвинула свой локоть к моему.
Когда сцена повернулась и хижину с пакостной Мачехой сменила зимняя чаща, где в поисках подснежников должна была замерзать несчастная Падчерица, пришедшие на свидание со сказкой ребятишки и сопровождавшие их взрослые увидели задумчивую голую тетю, на которую сыпался торопливый бутафорский снег. «Охеррреть!» — разорвал тишину голос невидимого осветителя, и луна, дрогнув, из тускло-апельсиновой сделалась ярко-белой. В зале загомонили мамаши. Нина впилась в мое запястье.
У Зинаиды были широкие бедра с выпирающими костяшками крестца и низкая грудь, выкатившаяся крохотными бочонками. Бумажные снежинки, помедлив, соскальзывали на бок, в стороны от темных сосков. От ее лица, доработанного гримером, было не отвести глаз.
Повзрослев, я часто думал: для скольких мальчиков и девочек — вчерашних октябрят и пионеров явление голой Зинаиды на сцене «Кирпичика» стало событием немеркнущим, багажом, который пришлось тащить через перевал половой зрелости… Сколько фобий и постыдных перверсий зародилось в ту самую минуту, когда поворотная сцена Дома культуры открыла изумленным детским взорам все то, что должны были скрывать поэтичные обноски Падчерицы.
