Денис Гуцко - Бета-самец
Встал подальше от моста, вышел. Вокруг густые тени. За каменным парапетом тлеет река. Противоположный берег, застроенный складами и причалами, изодран фонарями в черно-белые лохмотья. В районе грузового порта заломлены к небу остроугольные конечности кранов.
В багажнике пованивало протухшим мясом. Взяв пакеты, Топилин пересек аллею и выложил ношу на лавку.
Отошел в сторонку, устроился с бутылкой бурбона над бормочущей зыбкой водой, облокотившись на широкий парапет. Вокруг не было ни души, но откуда-то из темноты доносился истошный дурашливый смех, напоминавший лай гиены. Подростки: помечают ночную территорию.
Под эти зверские звуки Топилин отпил — и обреченно подумал, что вряд ли посещение набережной принесет ему что-то, кроме очередного приступа любореченского неуюта.
У Анны с мужем все было кончено еще до того, как он шагнул Антону под колеса.
Зря она об этом заговорила.
Прицепилась как банный лист.
Вот делать тебе, Саша, больше нечего, как думать о ее отношениях с покойным мужем.
Река разливала угрозу — некормленая пустота, подползающая вплотную. Даже хохот гиен — для пущего правдоподобия.
Снова лезла в глаза полоска шеи под обрезом траурного платка.
Отпил еще. Алкоголь наотрез отказывался входить в контакт с организмом.
На западе, на далеком изгибе реки, вырос луч прожектора, поднялся, лизнул один, другой берег, установился посреди фарватера. Топилин смотрел, как в приближающемся мареве отраженного света медленно тяжелеет контур баржи. Выглядело в общем умиротворяюще, но тут баржа коротко взвизгнула сиреной — и со стороны набережной грянул ответный многоголосый визг.
Боже, какая тоска.
Заткнув бутылку, спихнул ее в воду. Она поплыла, призывно виляя и посверкивая горлышком. Сюрприз какому-нибудь глазастому рыбаку.
Вернулся к машине, уселся возле нее на лавку, запрокинув голову.
Плоскость. То ли борт баржи, то ли пасмурное небо. Луна. Или прожектор. Неважно.
Задремал.
Проснулся от озноба. Колотила частая крупная дрожь. Собаки, урча, рвали прижатый к парапету пакет, разбрасывая бананы и шоколадки, мешавшие добраться до мяса.
Он встал и быстрым шагом пошел к машине.
Он знал, чего хочет.
Будь что будет. Пусть звонит ментам. Режет ножиком.
Взять ее, трахнуть, отыметь светлоглазую сучку.
Спастись, выжить в проклятой пустоте.
Представил, как это будет.
— Пусти.
Она непременно бросит ему: «Пусти». Холодно, с презрением.
Будет сопротивляться.
Ногти гвоздями впились в горло, поверх кадыка. Знает куда. Больно. Давай-давай. Положено.
Оттолкнул ее руку, прижался губами к шее. Засопела, ослабила хватку.
Возня. Ее ладони.
— Пусти, тварь!
Так скажет: «тварь». «Пусти, тварь».
— Не пущу.
Дернулась. Ждал этого, успел перехватить поперек поясницы.
Дышит часто, но ровно. Не задыхается. Крепкая одинокая самка. Не кричит, не зовет на помощь. Всё по-честному, кто кого.
— Я не отпущу, — прошептал, смеясь. — Ни за что.
Забилась с силой, с которой он не смог уже совладать. Вырвалась. Вполоборота к нему. Поймал ворот халата, стащил вниз, до сгиба локтей…
Не спала, открыла сразу. Анна была без платка. Из-под халата белели лодыжки. Окинула его быстрым взглядом с головы до ног.
— Ты плавал?
Топилин проследил за ее взглядом, оглядел себя. К куртке на животе прилипло речное растение. Прилетело откуда-то на парапет. А он прижался.
— Гулял, — сказал он, отклеил бурый стебель и запихнул в карман. — По набережной.
Прислушивался к себе: от исступления не осталось и следа. Тихо и тепло.
Куда подевал? Только что было.
Развернулась и пошла в комнату.
Узкие голые пятки. Ухоженные, как и ожидалось, беленькие.
Топилин закрыл за собой дверь, повесил изгвазданную куртку на вешалку и прошел следом.
Она действовала на него как волнорез: мчался, предвкушая, как обрушится и сомнет, — но вот добрался, и сам не заметил, как утих.
— Решил не звонить. Заявиться по старинке.
— Я у окна стояла, когда ты подъехал, видела… Вино будешь? Хорошее.
На столе стояла полупустая бутылка красного.
— А я виски хлестал.
— Тогда не надо, наверное, вина. Голова будет болеть.
— Ну уж нет. Давай пить вино.
Анна переставила бутылку к нему поближе.
— Не берет сегодня, — сказал он. — Но я бы не прочь за компанию.
— Соседей не встретил?
— Нет, никого.
— За компанию, — повторила она, как бы обдумывая эти слова, и кивнула в сторону кухонного закутка. — Бокал возьми.
Он пошел и взял бокал в настенном шкафчике. Бокал не натерт, заметил машинально, в разводах после мытья.
Все шло не так, как представлял.
Возвращаясь, поискал глазами Сережу. Не нашел.
— Убрала, — сказала Анна. — Хотя бы до утра. Хотелось одной побыть.
— Не ладили с ним?
— Нет. Особенно в последние годы. Плохо жили.
Стоя у стола, Анна допила, поставила бокал. Топилин подошел, поставил свой бокал рядом, налил обоим. Они отпили по глотку, поглядели друг на друга вопросительно.
— Садись, — кивнула она. — Что стоим?
Они сели.
— Какой-то ты другой пришел.
— Так сколько выпито.
— Так не берет же.
Улыбнулись. Анна покачала головой. Смотрела на него и качала головой.
— Сережа работу сначала бросил, — сказала она, как будто продолжив недавно прерванный разговор. — Говорил, надоело чужую тупость опылять. Говорил, сам тупеет, растрачивается… Журнал затеялся выпускать. Поиграл, одним словом, в издателя. Все, что мы на квартиру копили, — вбухал, меня не спросил… Вообще-то он всегда в семье добытчик был. Пока не надоело ему.
«Нет, не сейчас, — взмолился Топилин. — Пожалуйста, не сейчас».
Поднялся, подошел к ней.
Она посмотрела на него снизу вверх — все так же спокойно, будто и теперь не происходило ничего необычного.
Топилин наклонился, потянулся к ней руками. Анна поставила бокал на стол.
— Да-да, конечно, — сказала она и поднялась навстречу.
Целовал ее тонкие, устрично скользкие губы и думал: нужно будет время, чтобы ужиться с этими верткими губами.
Нужно будет время.
Отстранился немного, распустил пояс халата. Анна отвела плечи назад, помогая халату распахнуться. Вот они, крошки. Все это время помнил их короткие толчки через ткань — ветер тогда был сильный, сорвал с нее шелковый платок. Топилин подул, и ожившие соски вздрогнули, затвердели. Поцеловал снова.
— Анечка.
По слогам просмаковал — мягкое, плавное.
Ну, всё. Наконец-то.
Присела, навалившись плечом. По очереди подкидывая колени, сняла трусики и медленно выпрямилась.
Топилин разделся тут же, где стоял. Тихо посмеиваясь, она придерживала его, пока он возился с брючинами, потом с носками.
— Не убегу, — шепнула, сбрасывая халат за спину. — Не убегу же. Постель наверху.
Потом постель, потом.
Притянул ее к себе, пробежал руками по спине, по кругленьким крепким ягодицам.
Когда начал ее разворачивать, она вдруг уперлась, собиралась что-то сказать, но в следующую секунду уже поддалась, встала послушно к нему спиной, расставив ноги. Он положил руку ей между лопаток. Легла локтями на стол.
— Только не грубо.
Перед ним кишели женские тела. Извиваясь и ворочаясь, слепо наползая друг на дружку, они все тянулись куда-то, чего-то искали. Словно прожорливые гусеницы на только что обглоданной ветке. Было весело за ними подглядывать. У него долго не получалось, но потом он сосредоточился и крикнул. Гаркнул погромче. И похотливые гусеницы тотчас прянули в его сторону, замерли — а потом начали складываться, пускать отростки, превращаясь в стройную голенастую саранчу.
— Потише, мужчина, — сказали ему.
Он обернулся и с заискивающей улыбкой извинился перед пышнотелой голой бабенкой, сидевшей за компьютерным столиком возле двери. Та глянула на него строго и продолжила месить клавиши. Она наклонялась к лежащему на столе листку, с которого перепечатывала, и груди ее устало присаживались на клавиатуру, а в мониторе с бешеной скоростью начинали сыпаться буквы.
Террариумные женщины с легким шлепком бились о стекло и падали навзничь, широко раскидывая руки и ноги.
Мимо со стопками документов ходили настоящие женщины. Разумеется, голые. Топилин умело сохранял невозмутимый вид. Нельзя показаться мужланом, непривычным к присутствию настоящих голых женщин.
За возвышавшейся перед ним дверью кабинета его ожидало что-то важное.
Он точно не знал что.
Сегодня долго не принимают.
Открыл глаза, приподнялся на локтях. В голове приключился короткий обвал, будто повернулся неловко в темном чулане.
Анна сидела на краю кровати, к нему спиной.
Горел неяркий свет внизу.
Топилин растер ладонями лицо, разгоняя сон.
— Сейчас, сейчас, — бормотал он. — Уснул, прости. Ухожу.
Она кивнула.
Спустился вниз, собрал рассыпанную возле стола одежду. Как водится, не сразу отыскались носки. Один обвился вокруг ножки стула, второй дожидался хозяина у комода.
