Тирания мух - Мадруга Элайне Вилар

— Выпусти меня! Мне нужно увидеться с любимой! — кричала Касандра в мелодраматическом запале.

— Только через мой труп, сеньорита.

— Открой дверь. Ненавижу тебя. Ты свинья, папа!

— За извращения сексуального характера — в любой форме! — в этом доме будут жестоко наказывать. Только так.

— Ты не можешь мне приказывать! Окей? Ты мне не отец! Ты никто! Ты не Усатый генерал!

— Поганая кровь! — выл отец, пытаясь в то же время поймать опущенный взгляд обутой в красные туфли на каблуках жены, которая небрежно открывала новую книгу по психоанализу или биографию Фрейда.

Маму не волновала Касандра. Так же как не волновали ее крики отца или зловонная поделка Калеба в подвале. На самом деле все ее мысли были обращены к Калии. Совсем скоро младшей дочери, запертой дома в разгар жаркого лета, исполнится три года. Мать не беспокоило то, что день рождения дочери придется праздновать в семейной тюрьме, в момент падения отца с зенита могущества в болото нищеты.

Ее волновало другое.

По странному совпадению Калеб тоже заметил, что рисунки Калии изменились.

— Думаю, слоновий период только что закончился, — объявил он однажды и пожал плечами: всего лишь констатация факта, ничего особенного. — Интересно, что она будет рисовать теперь.

На белых листах перед Калией начинали проступать первые наброски, первые зарисовки насекомых с длинным туловищем. Пока изображение не обладало анатомической точностью, но уже хорошо различались крылья, и крылья эти были цветными. Мать еле удержалась, чтобы не закричать, и посмотрела на листы с рисунками Калии.

— Начался период бабочек, — прошептала она. В ее голосе слышалась паника.

Калеб пожал плечами:

— Это значит, что мы все умрем?

Сказки и истории, которые мы слышим в детстве, наполнены жуткими образами. Взрослые стараются скрепить мораль каждой из них острыми стежками ужаса. Эти истории остаются в нашей подкорке и не дают спать. Удивительно, что взрослые не понимают, почему дети потом плачут и не могут заснуть. Идиоты, только слепой не увидит под кроватью крокодила, дьявола, прячущегося среди обуви, или бабочек, которые оживают и вырываются на свободу из тюрьмы рисунка.

Бабочки были посланницами смерти и возникали на белых страницах одаренных и странных детей, а также временами становились провозвестниками воли Божьей или обретали голос кого-нибудь из родственников. Бабочки были мерзкими насекомыми, которых лучше не выпускать на волю, удерживая между линиями анатомически безупречных рисунков Калии.

Нельзя винить мать за то, что она рассказала о своей детской травме. Не то чтобы она специально решила ею поделиться со своими детьми, просто маму некому было выслушать, а дети по причине родства или злого рока жили с ней под одной крышей. Другими словами, ребенок не в силах спрятаться ни от своих родителей, ни от их страхов. С историей про бабочек каждый из них был знаком с тех пор, как обрел способность запоминать.

В свои юные годы дети уже знали, что мама их не любит.

И лучшим во всей этой ситуации было то, что они отвечали ей полной взаимностью.

Между ними отсутствовало чувство, которое так превозносится в книгах о счастливых семьях, но в реальной жизни не так уж и необходимо. Терпимость, в свою очередь, действительно была нужна для поддержания равновесия в семье. Мать с большим трудом выносила странности своих детей, а те терпеливо позволяли этой женщине на каблуках, их генетическому инкубатору, постоянно пытаться что-то в них поправить с помощью книг по самоанализу и бессмысленных вопросов.

Таким образом в их семье достигался необходимый баланс, который временами принимался почти что за счастье.

Внутри семьи существовал молчаливый уговор. Нужно признать, что его заключили не произнеся ни слова — всех объединял лишь страх, похожий на тот, что испытываешь в кошмарном сне. Как только у Калии проявились художественные наклонности, она мгновенно попала под пристальное внимание всех членов семьи. И не столько она сама, сколько каждая линия, выходившая из-под карандаша одаренного ребенка. Все внимательно рассматривали бесчисленные зарисовки обезьяньих поп, скрупулезно запечатленных в период течки, изучали каждый волосок на хоботах у слонов и фрактальные узоры у насекомых. Все искали крылья — знак Калии, ставшей вместилищем смерти или провозвестницей Божьей воли.

Другими словами, все превратились в ее надсмотрщиков.

Совсем неудивительно: в этой стране следить за соседом, дочерью или младшей сестрой — обычное дело, как очередная домашняя обязанность. И семья добросовестно ее выполняла.

По-настоящему добросовестно… до этого дня.

— Мы все умрем? — спросил Калеб, заметив, что под рукой Калии проступают очертания крыльев.

— Конечно, нет, — ответила мама, но ее глаза выдавали, что она пытается скрыть правду.

Она сгребла все рисунки, лежащие перед Кали-ей, и смяла их, превратив в бесформенные бумажные шары. А потом закричала:

Оставь меня в покое! Чего тебе еще от меня надо?

Она схватила Калию за подбородок и заставила посмотреть себе в глаза.

Калия выразила несогласие гримасой и невнятным мычанием, пытаясь вернуть себе отнятые матерью комки бумаги.

— Я сожгу твоих чертовых бабочек! Ты слышала меня? Спалю их дотла.

Надо признать, Калия не подняла на мать насмешливый взгляд, как жуткие дети в фил ьмах ужасов, не завыла в темноту, не превратилась в оборотня и ничем не проявила свое недовольство. Только покрепче сжала в кулачках карандаши, чтобы маме не пришло в голову отнять и их.

Раньше папа терпеть не мог усы. Ему казалось, они придавали неряшливый вид. На то, чтобы усы были опрятными и красивыми, требовалось много свободного времени. В противном случае они напоминали бесформенную кляксу, смахивали на лобковые волосы посреди лица. Отцу вечно не хватало времени, поэтому он брился каждый день, раздражая свою и без того чувствительную, покрытую морщинами кожу. Он воспринимал это как необходимую рутину, домашний ритуал.

В прошлом отец ненавидел усы. Но с тех пор все поменялось. Теперь у него хватало времени на то, чтобы строить планы и даже следить за еле заметным ростом волос на лице.

Какой же он был идиот, что не носил усы. С ними намного практичнее. Прощайте, ржавые бритвы, раздраженная кожа и утренние порезы.

Это изменение было первым в последовавшей череде многих других: отпустив усы, отец словно вернул себе часть потерянной власти, эта бесформенная растительность на лице приносила ему своеобразное утешение. Он считал себя человеком немедленного действия и быстрого ума. Отец прекрасно понимал, почему Генерал решил носить усы. Этот выбор был продиктован не эстетикой, а гениальной мыслью.

Мужчина с усами всегда внушает доверие.

Даже более того, в его руках всегда будет власть.

Очевидно, что мужчина с усами способен взять в свои руки бразды правления семьей или страной. Больше всего отец хотел быть справедливым. Он хотел, чтобы дети его любили.

Люди, облеченные властью, прекрасно знают: чувство любви всегда идет рука об руку со страхом. Мы любим то, что нас пугает, и наоборот.

Тень, отбрасываемая усами на лицо, придавала ему моложавый вид и скрывала губы. Отец понимал, что Генерал был умным, мудрым человеком, опередившим свое время: тот, кто произносит слова, которые нельзя прочитать по губам, — победитель, а не проигравший.

В семейной жизни, как и в политике, эту разницу нужно было обозначить очень четко.

Впервые за долгое время, в первый раз после того, как он попал в опалу, отец был счастлив: посмотрев в зеркало утром, он не узнал самого себя. На мутной поверхности отражалось новое лицо, не похожее на лицо отца.

Это было лицо Усатого генерала.

— Угадай, что в пакете.

— Не знаю.

— Подумай, Касандрита. Это подарок для такой красивой девочки, как ты.

— Платье?

— …В цветочек. Тебе нравятся цветы?