Николай Удальцов - Модель
Национализм — это свойство ущербных людей. Людей, боящихся того, что их не примут во внимание.
У меня, как у человека, думаю, достаточно достоинств, чтобы не переживать за то, что их никто не заметит…
…После моих слов о дураках и мерзавцах Элия Вита решила воз-вернуть свои пушки на прежние позиции — позиции своей, а не моей страны.
И спорить с уже привычной ей территории:
— А чем вам мешают наши старики, ходящие колонами на праздниках?
— Ты имеешь в виду бывших эсэсовцев, воевавших в немецкой армии?
— Они воевали за свою страну.
— А Гитлер? — задал я риторический вопрос.
— Наши патриоты только использовали ситуацию.
— Интересно, — поинтересовался я, — а Гитлер знал, что он просто игрушка в руках ваших патриотов?
Но дело, друг мой, не только в этом.
— А в чем?
В вас? В освободителях?
— Элия, сейчас не мы, а прежде всего вы должны решить — на чьей стороне в этой войне были вы сами?
Если вы были заодно с фашистами — вам придется признать свое полное и безоговорочное поражение.
И не только перед Советским Союзом — перед историей.
А если вы воевали против фашизма — то почему вы приветствуете тех, кто воевал в фашистской армии?
— Что же, вы всех нас, прибалтийцев, считаете фашистами?
— Конечно — нет.
Глупо, скажем, обвинять в фашизме всех немцев.
Но так же глупо обвинять всех россиян в коммунистничестве, — в ответ на мои слова Элия Вита замолчала.
Замолчал и я.
Мне ведь совсем не нужно было ее согласие.
Вполне достаточно было того, что эта девушка, явно способная думать, задумалась и поняла, что возможно, кому-то в Прибалтике я и враг.
Но жители Прибалтики, как всего остального мира, мне не враги.
И это — точно…
— …Все равно вы нас не любите, — тихо проговорила Элия; и я промолчал: «В моих личных причинах было многое из того, за что я не любил определенных людей. Но среди этих причин не было национальности.
И прибалтийских фашистов я не любил не за то, что они были прибалтийцами, а за то, что они были фашистами.
Кстати, с прибалтийскими коммунистами — то же самое…
…Впрочем, у моего молчания была еще одна причина.
О которой я не мог сказать своей гостье.
Дело в том, что я понимал, что мы научились активно бороться с фашистами в Прибалтике.
Вот у себя на Тверской — как-то не получается.
Не только побороться, но даже начать это делать.
И потом, по улицам прибалтийских городов маршировали все-таки бывшие эсэсовцы.
А по улицам наших городов — будущие…
…Как и всякий что-то утверждающий человек, я говорил то, что было убедительным для меня самого.
И только.
Впрочем, у меня было одно оправдание — то, что я говорил, было убедительным для меня на самом деле, а не убедительным из выгоды…
…Пока я думал об этом, не заметил, как в глазах Элин появилась искринка:
— Петр, а ведь ты не очень любишь вашу власть, — проговорила она; и было непонятно — это вопрос или констатация.
Я промолчал.
Власть находилась где-то в конце списка того, что мне нравилось.
Зато она находилась в самом начале списка того, что не нравилось мне.
Но говорить об этом Элин мне не хотелось.
И тогда я нарвался уже не на искринку в глазах, а на высунутый дразнинкой язык:
— Вот тебе не нравится власть.
Тебе что, хочется жить в стране революций? — И тут уж мне пришлось ответить:
— Мне хочется жить в стране, в которой о революциях даже думать не хочется.
— Ладно, — Элия попыталась примирить меня и ситуацию, — вы страна процветающая. Нефть качаете.
И опираетесь на это.
В этом для вас весь здравый смысл.
Хотя бензин у вас дорогой.
Я ответил ей невпопад, сам не зная — для чего сваливаю в одну кучу нефть и здравый смысл.
Впрочем, как увязать бензин и здравый смысл, никто не знает.
Просто наболело, хотя я говорил улыбаясь.
Не потому, что это было единственным, что мне оставалось, а потому, что то, что оставалось — могло начинаться только с улыбки.
Потому что иначе — не осталось бы ничего:
— Нефть нужно качать не для того, чтобы производить бензин, а для того, чтобы люди жили лучше.
А процветает только та страна, в которой здравый смысл опирается не на нефть, а на справедливость.
Элия, видя, что ее попытка не удалась, постаралась поставить точку:
— Вы даже выступать против власти не умеете. — Но получилась не точка, а запятая.
И не у нее, а у меня:
— Зато мы умеем быть интересней власти.
— Но вам ведь на митинги можно ходить только в защиту власти.
— Откуда ты это знаешь? — вступился я не за власть, а за митинги.
— У вас на митинги в защиту власти ходят за триста рублей, как проститутки, — проговорила Элия, но слегка осеклась, видя мое молчание:
— Петр, я не хотела оскорбить твою страну. — И я ответил:
— Не оскорбляй наших проституток.
За триста рублей ни одна наша проститутка никуда не пойдет…
…Ей явно захотелось переменить тему, и то, что она сделала это не совсем удачно, не играло роли:
— Вчера по вашему телевидению говорили, что протестующие ходят на митинги на деньги Госдепа, — проговорила она; и я улыбнулся — хотя Элия не знала и не могла знать, чем вызвана эта улыбка…
…Дело в том, что на протестный митинг я собирался.
И, как говорится, уже почистил ботинки.
Но тут мне позвонил один мой регулярный покупатель моих картин.
Из Сибири.
Он был в Москве проездом и всего на один день.
И очень хотел встретиться.
Мы встретились в моей мастерской, поговорили, он купил мою картину и уехал в свое Зауралье.
Но заплатил он мне долларами.
Так что — так уж выходило — в каком-то смысле на деньги Госдепа я на митинг не пошел…
…Видя мое улыбающееся молчание, моя гостья добавила:
— Я не верю, что все протестующие ходят на митинги из-за денег, на которые их нанимают. — Я просто кивнул:
— Для того чтобы нелюбить коррумпированную систему нужны не деньги, а мозги и совесть. — Впрочем, разговор о власти с красивой женщиной — не самое интересное занятие, и по моему выражению лица Элия поняла это.
Хотя и продолжила:
— Ты не согласен с теми, кто ходит на протестные митинги?
— Согласен, — начал отвечать я, но продолжил только после того, как она вставила почти ненужный уточняющий вопрос:
— Почему?
— Потому что, чьи бы права ни отстаивали митингующие, — они тем самым всегда отстаивают и мои права…
…Напоследок, хотя я и не знал, что это один из последних шагов в этой части нашего разговора, она уточнила:
— Патриоты противопоставляют себя интеллигентам.
Вашим патриотам интеллигенты не нужны?
— Если среди патриотов не будет интеллигентов, некому будет объяснить патриотам — почему патриоты не стали счастливыми…
— … Скажи, ты любишь время, в которое живешь?
Иногда мне кажется, что ты его не любишь, — спросила Элия.
Спрашивая, она опустила глаза, видимо, понимая, что задает очень сложный для любого человека вопрос, и, наверное, понимая, что ответ должен быть не проще вопроса.
Но я думал недолго, потому что сам не раз задавался этим вопросом.
И ответ у меня был:
— Элия, я не выбирал эпоху для своего рождения.
Больше того — эпоху для моего рождения не выбирали и мои родители.
Каждому нужно жить в то время, которое ему досталось.
— Но ты — любишь свое время или нет?
— В отношении своего времени у меня есть более интересное занятие, чем любовь или ненависть.
— Какое?
— Адекватность.
— Петр, ты показываешь мне, что правду нужно уважать, — не поднимая глаз, проговорила моя гостья. И я ответил как мог.
И как считал нужным:
— Правдой прежде всего нужно интересоваться…
— …Петр, я очень рада тому, что познакомилась с тобой, — тихо проговорила Элия Вита.
Но глаза подняла и встретила мой взгляд.
— Чему ты так рада? — улыбнулся я, продолжая смотреть ей в глаза:
— Мы ведь с тобой только спорили.
— Я не во всем согласна с тобой, и мне иногда кажется, что вам, россиянам, самим нет дела до своей страны, — сказала она; и я вполне мог бы ответить ей:
— Мы только тогда станем страной, когда нам самим до себя будет дело, — но вместо этого я переспросил:
— Тогда что же тебе понравилось?
— То, что о тебе не скажешь, что ты человек с нестиранной совестью.
А потом, помолчав, Элия Вита добавила:
— Если бы все россияне были бы такими, как ты — вы давно уже были бы мудрой страной. — И в ответ я не смог скрыть улыбку:
