Абилио Эстевес - Спящий мореплаватель
В этот момент, к счастью для Элисы, словно чтобы отодвинуть на время и это ужасное воспоминание, и его не менее ужасные последствия, сверху, перекрывая шум дождя и моря и волчий вой ветра, донеслась печальная и одновременно радостная музыка. И удивительный, грустный и счастливый одновременно голос.
— Элмор Джеймс? Вот кто настоящий бог, Элмор Джеймс, «Early in the morning»![35] — с детским энтузиазмом воскликнула, размахивая руками, высокая, худая и элегантная женщина, очень похожая на Лорен Бэколл.
«ИЛЛИНОЙС»
— Я всегда представляла себе Бога с лицом и голосом Элмора Джеймса, — воскликнула Элиса, — огромного чернокожего Бога, с красивыми, немного грустными глазами, пухлыми губами и подстриженными усиками.
— И с голосом Бинга Кросби, и Фрэнка Си-натры, и Леди Дэй, и в первую очередь Бесси Смит, — довольно улыбаясь, отозвался дядя Мино.
— Скорее всего, Бог меняет голоса в зависимости от дня и настроения.
— Как и мы, разве он не создал нас по своему образу и подобию? У Бога бесчисленное множество голосов и бесчисленное множество тембров и обертонов. Это святой Мартин говорил, что есть существа, через которые Бог меня любит? Так вот, Бог послал Элмора Джеймса и Бесси Смит, и это вам говорит человек, не верящий в Бога.
Они по-прежнему сидели вокруг большого кухонного стола с чучелом черепахи по центру и наслаждались бездельем и ожиданием, апатией, предшествующей циклонам. Воздух становился все более влажным, и эту влажность можно было спутать с холодом. «Промозгло». Они любили повторять это слово: «Промозгло сегодня»
Мамина, которая хлопотала у мойки, потому что не могла сидеть без дела, даже накинула на плечи заношенную шерстяную кофту. Андреа села с Мино и дочерью и, склонившись, перегнувшись пополам, скрестив руки, положила на стол подбородок. Полковник гонял кур и кидал траву в ванну в бывшей уборной, чтобы корове было что жевать.
Из комнаты Мино доносился голос Элмора Джеймса, «No love in my Heart»[36]. Мино нравилось, что племянница разделяет его вкусы. Эта девочка оказалась бесценным помощником, когда они придумывали, отделывали и открывали «Иллинойс» в июньскую ночь 1956 года. По случайному совпадению в ту самую ночь, когда Мэрилин Монро и Артур Миллер вступали в брак. А ведь когда открылся «Иллинойс», Элисе было всего двадцать два года. К тому времени она уже проучилась несколько месяцев в Нью-Йорке и Чикаго и знала лучше всех, во всяком случае, лучше всех в семье, последние тенденции в оформлении ночных клубов. Это Элиса выбрала неприглядный, но просторный барак на пляже Марианао, который не стоил бы и ломаного гроша, если бы не располагался в относительной близости от кабаре «Пенсильвания», «Киоска Казановы» и других мест, где выступал знаменитый Чори[37] и куда захаживал Марлон Брандо, хотя взгляд у него был такой странный, что он не похож был на Марлона Брандо, по крайней мере, на того Марлона Брандо, которого все знали или представляли себе, вернее, воображали, что знают или представляют, потому что нельзя узнать звезду кинематографа по голливудским фильмам, интервью или агрессивным комментариям Лоуэллы Парсонс[38].
Это Элиса придумала название «Иллинойс». И с помощью Оливеро превратила барак в оригинальный бар, с низкими столиками и серыми креслами, сдержанным интерьером в стиле ардеко, мягким, голубоватым, непонятно откуда исходящим светом и фотографиями на стенах, в строгих рамках: виды озера Мичиган и Золотого Берега, «Дома прерий», река Уобаш, Спрингфилд, Чикаго, Аврора, универмаг «Карсон, Пири и Скотт» и огромная гравюра, висевшая в главном зале, с величественным профилем вождя Понтиака. Результат превзошел все ожидания. У них не было даже джаз-банда, только маленький оркестрик, сколоченный благодаря дружбе Мино с Армандо Орефиче[39], который ближе к полуночи в течение часа играл на помосте, отделенном занавеской из синего вельвета. Фелипе Трина, более известный как Птица Певчая, довольно плохой и манерный пианист, но забавный и эксцентричный, который одновременно играл, пел и представлял, приходил развлечь публику на несколько часов в неделю, когда не был занят в ресторане гостиницы «Севилья Билтмор». И время от времени выступали (абсолютно бескорыстно) Орландо Контрерас, Элена Бурке, Бланка Роса Хиль или Даниель Сантос по кличке Беспокойный Чертенок. И множество пластинок со звездами болеро, блюза и джаза. Великолепный набор, то, что нужно.
Но настоящей кульминацией стал вечер, когда в клубе появились Ава Гарднер, Эррол Флинн, Джордж Рафт и Фрэнк Синатра. Присутствующие, включая дядю Мино, не поверили собственным глазам, увидев, как они заходят, окутанные невидимой дымкой, которая всегда окутывает голливудских актеров. В них было нечто необъяснимое, почти божественное, отделяющее их от прочих смертных. Это были существа, которые не ели, не переваривали пищу и потому не испускали газов (ни хорошо, ни дурно пахнущих), не ходили по большой или по малой нужде. Они никогда не мучались животом, и у них не бывало гнилого запаха изо рта. Это было похоже на мираж. И в довершение всего это случилось в ночь Богоявления, это был подарок волхвов, потому что неожиданный визит имел место в два часа ночи 6 января 1957 года. И это стало крещением «Иллинойса». Вместе с ними пришли фотографы и Дон Галаор, грозный критик (кубинская версия Лоуэллы Парсонс) из журнала «Боэмия», в сопровождении Анны Берты Лепе, бывшей, наряду с Авой Гарднер, самым красивым созданием на свете.
Большую пользу принесло и частое присутствие «тройного урода» Агаиито Майора и Малыша Вальдеса с его видом грустного подростка, который, когда не дрался на Мэдисон-Сквер-Гарден в Нью-Йорке, мог самым кротким образом пить в «Иллинойсе» за барной стойкой свой ром с имбирным элем в компании блондинки, всегда новой и всегда фигуристой.
Помнишь Черную Тоню? Помнишь Педро Варгаса и Эльвиру Риос?
Как же было Элисе не помнить эту мулатку с именем королевы — Мария-Антуанетта — Черную Тоню, которая пела в обтягивающем бежевом платье из дикого шелка и с голыми плечами:
Теплая и тихая ночь в Веракрусе,
Море нашептывает рыбацкую сказку…
Как она могла не помнить Педро Варгаса, такого элегантного, в смокинге, который вообще не двигался, когда пел. Или Эльвиру Риос с голосом похожим на мужской и таким певучим, что непонятно было, когда она поет, а когда говорит.
— Иногда по ночам мне кажется, что я ее слышу. Никто в мире, ни до, ни после, не пел «Ханицио», как она, честное слово, никто.
В «Иллинойсе» частенько появлялась и Чавела Варгас[40], всегда свежая как огурчик, несмотря на выпитую текилу, которая умоляла Макорину[41] дотронуться до нее и, дотронувшись, успокоить боль, и славилась тем, что не было особы женского пола, какой бы женственной, целомудренной и верной своему мужу она ни была, способной противостоять соблазну ее донжуанского обаяния.
«Иллинойс» был небольшим, но знаменитым баром. Не кабаре, а именно баром с маленькой сценой и скромной танцплощадкой. Он не состязался ни с «Сан-Суси», ни с «Монмартром», ни с «Тропиканой»[42]. Как не состязался ни с Сантосом Трафиканте, ни с Мейером Лански, ни с Джорджем Рафтом, ни с какой другой мафией. Он не состязался даже с другими барами на пляже Марианао. Он вообще не состязался. Он был на своем месте. Он предлагал хорошую музыку в приятном интерьере. И главное, отличную выпивку. И естественно, безопасность. Десять или двенадцать наемных телохранителей, отлично вооруженных и переодетых в костюмы из универмага «Прадо». И за определенную ежемесячную сумму полиция держалась подальше.
И все это благодаря мистеру, который разглядел, что в Мино сочетаются любовь к хорошей музыке с педантичностью и упорством бизнесмена. Потому что на самом деле все началось не с голоса Элмора Джеймса. И не с голоса Бинга Кросби. Еще до этого была труба Луи Армстронга. А еще раньше (как уже было рассказано) — голос Бесси Смит. И обнаженная Ребекка Лой, исполняющая ноктюрны Шопена. А с самого начала — страсть молодого Мино к ночной гаванской жизни, любовный беспорядок в его жизни, сочетающийся, однако, с любовным порядком, в котором он содержал коллекцию пластинок доктора. Доктор из Висконсина долго убеждал Мино открыть свой бар. В то время молодой человек был вполне доволен своими тремя обязанностями: следовать за доктором повсюду, куда бы тот ни отправлялся на яхте или в «шевроле»; слушать музыку и, наконец, хотя это могло бы стоять и на первом месте, получать удовольствие и доставлять его любой женщине, попадавшейся ему на пути. Так продолжалось до тех пор, пока мистер не умер. Его смерть стала ударом для тех, кто остался на забытом пляже. Его необъяснимая смерть на далеком озере и при странных обстоятельствах. Должен был умереть доктор О'Рифи, чтобы Мино в шестьдесят четыре года (все еще «крепкий как дуб», как он любил говорить) решился открыть бар, на котором так долго настаивал врач. И по большому счету это было не совсем решение Мино, потому что в завещании, составленном за несколько дней до смерти, доктор отписывал Мино кругленькую сумму при единственном условии — что он откроет бар.
