Она - Славицка Милена
До начала вечеринки оставался целый час, и Алиса продолжила прогулку. На безлюдной площади Сен-Жорж она закурила. Постояла, покуривая, напротив особняка куртизанки Терезы [37], любуясь трубадурским стилем фасада. То ли Алиса слишком глубоко затягивалась, то ли она давно не курила, но у нее закружилась голова. Закружилась сильно, как на карусели. Алиса принялась шарить руками вокруг, ища опоры. Как слепой, потерявший палку, она напряженно щупала руками воздух, пока не наткнулась на железную ограду фонтана на площади, и, скользя ладонями по железным прутьям, опустилась на низкий каменный бордюр.
Алиса натянула подол на колени, согнула и прижала колени к груди, размышляя: почему ей хочется увидеться с Франсуа? Почему она так часто о нем думает? У меня совсем другие взгляды на жизнь, литературу и вообще на все на свете, рассуждала она. Франсуа не верит в Деву Марию, религия для него — придуманный людьми способ преодоления страха смерти, мешающий им уничтожать друг друга. А любовь? Все сводится к тому, сказал он ей однажды, смеясь, что любовь мужчины к женщине — это благодарность за доставленное блаженство, а любовь женщины — это, так или иначе, способ заманить мужчину в ловушку и стать матерью. Что же еще он говорил? Что всякий гуманизм, будь то в эпоху Античности, Ренессанса, Просвещения или в наше время, есть не что иное, как набитая облезлыми перьями перина, скрывающая истинную сущность отношений между людьми, и это единственное предназначение гуманизма. При этом Франсуа так стучал по столу, что подскакивали бокалы и рюмки, и кричал: «Сюда ходили и Малларме, и Аполлинер, и Сартр! И ни у кого из них не хватило духу признать, что на самом деле означает этот пресловутый гуманизм. Сочувствие? Братство? Плевать на это!» Он был пьян. Алиса вспомнила, как много тогда Франсуа кричал, как много он тогда пил, и невольно воскликнула: «Да что ты знаешь!» Она оглянулась, не слышал ли кто-нибудь ненароком ее возглас. Но на площади никого не было. Бумажные стаканчики дружно и неспешно покачивались в стоячей воде фонтана. Они даже не вздрогнули. Алиса продолжила своей мысленный разговор. Послушай, вот ты терпеть не можешь Les Deux Magots, но почему-то всегда уступаешь моей ностальгии и приходишь в это кафе, так что в тебе есть сочувствие, хотя бы ко мне. Она улыбнулась тому, как искусно вывела Франсуа на чистую воду. Поджатые ноги болели, Алиса попробовала их вытянуть, стало только хуже, но она решила продолжить дискуссию и обратилась к Франсуа с очередным вопросом. Она его провоцировала. Что станет с человеком, если отнять у него представления о любви, душе, сочувствии? Что останется от человека, если он вдруг исчезнет, растает, как снеговик весной? Шляпа и морковка, — ответила она сама себе. Теперь колени разболелись невыносимо, и Алиса решила, что пойдет и сядет где-нибудь в другом месте.
Она встала, затекшие ноги были словно ватные. Алиса шла, как на мягких подушках, волоча ноги, пронизанные колкими мурашками. Она с трудом пересекла площадь и рухнула в плетеное кресло в кафе, заказала чашку крепкого кофе. Хотела вернуться к дискуссии, удобное положение располагало, но ничего не вышло, и она принялась размышлять о том, почему она так зациклилась на этом Франсуа, постоянно ему пишет, приглашает его куда-то, может, ему это приятно, а может, совсем наоборот — обременительно. Алиса размешивала сахар в кофе и думала, что у нее никого нет, кроме маленького несчастного Жюльена, который давно не маленький, а всего лишь несчастный, впрочем, и он уже живет отдельно. Никого у меня нет, вот я и цепляюсь за старые связи. Она отхлебнула кофе и обожглась, принялась хватать воздух ртом, чтобы охладить язык, и тут вспомнила, что сказал ей Жюльен, когда уходил из дома. Он ей крикнул: «Не хочу тебе мешать!» Эти слова прожгли ее насквозь и раскаленными осколками застряли в сердце. Тогда Алиса была уже разведена и второй раз вышла замуж — решила, что наконец-то обрела свой дом. Жюльен-младший сердито стер со щеки поцелуй и ушел. Уехал. Кажется, теперь его зовут Додо. Это все, что он ей сообщил. Ему было тогда шестнадцать, узкие плечи, застенчивая улыбка. Бумажку с номером телефона загадочного Додо он оставил на кухонном столе. После его ухода Алиса взяла две голубые гортензии в зимнем саду и вынесла их наружу. Поставила горшки на тротуар — может, кто-нибудь заберет. Но цветы так и засохли. Она принесла их назад и поставила на каменный стол в своем зимнем, слишком холодном для них саду. Выхаживать гортензии сил уже не осталось. С тех пор она только делала вид, что любит своего мужа.
После ухода Жюльена они часто виделись с Франсуа, встречались в одном и том же кафе, в том самом, которое он терпеть не мог. Что об этом думает ее муж и думает ли он об этом вообще — ее не интересовало. Как не интересовало и то, что об этом думает сам Франсуа. Но ей было с ним хорошо. Было между ними что-то особенное, что их сближало. Они были заговорщики, члены ордена тоски и печали. Не добрые приятели. Не влюбленные. Их союз был серьезнее и прочнее. Их объединяло одиночество, осознание собственной ненужности. Не нужный никому знаток Гюисманса и не нужная своему сыну мать встречались в кафе Les Deux Magots и ничего не хотели друг от друга.
Только однажды между Алисой и Франсуа вдруг выросла стена из камней, которые обычно швыряют друг в друга мужчины и женщины, — ревности и упреков. Как-то раз Алиса опаздывала, кафе уже закрывалось и почти опустело. Она приехала в Париж на празднование двадцатилетия пирамиды Юймин Бэя [38]. Короткий ливень, потом солнце, потом снова ливень — такая погода, когда вдоль тротуаров журчит вода, — весной в Париже обычное дело. Алиса перепрыгивала через быстрые ручьи и чувствовала себя счастливой. Она обошла книжные магазины, забежала в редакцию, под вечер на площади перед Лувром полюбовалась световой проекцией на стеклянных стенах пирамиды. Захватывающее зрелище! Она прибежала в кафе с каталогом Дженни Хольцер [39]в руках, восторженная, полная впечатлений. Франсуа безмятежно сидел за столиком с бокалом вина.
— Там было столько людей, а тебя я не видела, — щебетала она, усаживалась, выкладывая каталог на стол.
— Меня там и не было, — ответил он бесцветным голосом.
— Смотри, — она пододвинула ему каталог. — Это каталог выставки Дженни Хольцер этого года в музее Уитни. Это ее световую проекцию ты пропустил, так жалко! Вот, взгляни. Какие потрясающие цветные спирали из слов! Слова-картины, слова-скульптуры. А вот еще.
Она перевернула страницу:
— Тут собраны ее афоризмы.
И она начала переводить с английского. Франсуа скривился.
— «Иногда лучше умереть, чем продолжать», — перевела Алиса первую фразу. И следом — вторую:
— «Мужчина больше не станет тебя защищать».
Алиса задумалась, потянула пальцами свою нижнюю губу, словно бы соглашаясь, и хотела переводить дальше, но Франсуа ее перебил:
— Я думал, что тебя интересует литература, а не трюизмы, — и он ткнул окурок в стеклянную пепельницу.
— Но это важные вещи! — воскликнула она.
— Женская народная мудрость, — буркнул Франсуа и зажег другую сигарету. — Женский консалтинг по всему миру.
— Почему же все-таки тебя там не было? — поинтересовалась Алиса.
Он ответил не сразу. После короткой паузы он низким голосом, ниже, чем обычно, ответил ей вопросом:
— Помнишь Аврелию?
Алиса ничего не ответила.
— Она потом пошла еще куда-то учиться. Ну, помнишь? Я ее сегодня встретил. Случайно. Как раз на том праздновании. Где-то около полудня.
Алиса по-прежнему молчала.
— Ну, вспомнила?
Конечно же она помнила Аврелию.
— Она теперь работает где-то в акционерном обществе виноделов. Я пригласил ее на обед, что, признаться, было немного опрометчиво. Она была какая-то язвительная. Все время рассказывала мне о своих случайных романах.
