Она - Славицка Милена
При упоминании настоящего знатока творчества Гюисманса Мириам мгновенно очнулась от сна. Почему она о нем заговорила? Мириам насторожилась. Ведь у нее роман с профессором французской литературы и специалистом по Гюисмансу. Они встречаются уже почти год. И это при том, что для своих любовных отношений со студентками профессор обычно отводил ровно один учебный семестр. Мириам в замешательстве посмотрела на проекцию изображения на экране. Голова Иоанна Крестителя уже исчезла. Теперь там женщина, закутанная в платок. Это женское лицо с выражением неизбывной печали чем-то не понравилось Мириам. Она проверила свой плеер, закрыла глаза и попыталась снова уснуть.
«Любопытно, что Лидвина у Гюисманса отсылает нас к женскому образу, который создал в своем романе Леон Блуа. Любопытно потому, что эти писатели друг друга терпеть не могли, обвиняя друг друга в дурном вкусе, корыстолюбии. Кажется, французская литература не знала более непримиримых противников, чем эти двое. Оба они перешли в католичество, вернее, вернулись в его лоно. Оба оклеветали себя либо из ложных взглядов, либо из лицемерных побуждений, но так или иначе это привело их к католической вере. Тем не менее оба автора создали литературный образ женщины простой, скромной и терпеливой, преданной Богу, невинной жертвы, которая покорно сносит обиды и удары судьбы.
Теперь остановимся кратко на Леоне Блуа. Он родился в год явления Девы Марии [28]. Это чудо произошло в местечке Ла-Салетт и стало значимым, можно даже сказать, определяющим событием для жизни писателя. Пастель, которую вы видите, можно считать одной из Редоновских версий Девы Марии из Ла-Салетт, хотя на голове ее нет венка из роз и слезы не стекают по ее щекам, но простые одежды и глубоко опечаленное выражение лица отсылают нас именно к явлению Девы Марии в Ла-Салетт. Блуа почитал Деву Марию из Ла-Салетт за Параклета [29]. Писатель, исходя из концепции Иоахима Флорского [30], возводил Деву Марию в ранг третьего Божеского Лица. Для нас эта теологическая трактовка не так существенна, но важно то, что такое восприятие чуда в Ла-Салетт сильно повлияло и на самого Блуа, и, безусловно, на образ Клотильды в его самом известном романе „Бедная женщина“ [31].
Жизненный путь Клотильды полон страданий и подводит ее к тому, что она обретает, по выражению автора, сугубо женское бытие. Героиня остается без отца, без мужа и без сына. В романе Блуа умирают все мужские персонажи, окружавшие героиню. Автор избавляет ее от какого бы то ни было мужского влияния и любых отношений с мужчинами. И только обретя такое — сугубо женское — бытие, Клотильда начинает творить чудеса милосердия.
Хотя местами роман и напоминает истории из католических календарей, для нашей темы он чрезвычайно интересен. И не только потому, что здесь прослеживается сходство с Лидвиной, героиней Гюисманса. Все же между Клотильдой и Лидвиной есть существенное различие. Леон Блуа, приверженец идеи женского элемента в природе божественного, настоятельно подчеркивает женскую силу Клотильды. Лидвина у Гюисманса принимает муки и страдания, как и Христос, творя чудеса лишь благодаря его милости. В то время как героиня Блуа, погруженная исключительно в ее женское бытие, черпает жизненную энергию целиком и полностью в этой женственности. Блуа создал женский образ упрощенным, непротиворечивым. Из-за такой заведомо однозначной трактовки образа героини роман приобретает черты пресловутой бульварности. Тем не менее нельзя не признать заслуги Блуа в том, что он оживил древнее и независимое женское начало в природе божественного».
В лицо Мириам ударил резкий электрический свет. Она поняла, что лекция закончилась, открыла глаза и осмотрелась. Студенты вставали, бряцали сумками, расходились.
Алиса накинула платок поверх летнего платья и с ноутбуком под мышкой покинула аудиторию. В коридоре выстроилась очередь перед учебным отделом. Арабские студентки в головных платках коротали время, играя на своих планшетах в Pokémon Go, африканские студенты, увенчанные дредами, сражались в Super Mario Run. Алиса направилась к лестнице, ведущей вниз на первый этаж. Она шла мимо студентов, которые сидели на полу в позе лотоса с ноутбуками на коленях, прислонившись к стене, снизу доверху заклеенной объявлениями. Объявления приглашали в студию африканских танцев, на уроки итальянской кухни, на курсы кройки и шитья из ткани софтшелл, а также призывали к протестам и забастовкам. Алису обдало запахом индийских лепешек роти, карри, суши и гамбургеров. Запахи просачивались из столовой, оттуда же доносились звяканья приборов и гул женских и мужских голосов. Алиса сбежала по ступеням на первый этаж, хотела зайти в библиотеку и взять «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, он бы пригодился ей для лекции о неевропейских источниках раннего романтизма, но перед турникетами у входа в библиотеку выстроились столбики с натянутыми между ними черными лентами и не давали никому пройти. Ну вот, опять. Алиса вздохнула, помахала Гайавате рукой и вышла на улицу. Она задержалась у подножья лестницы, глубоко вдыхая любимый парижский воздух. Потом заметила девушку с коротко стриженными черными волосами. Девушка пробиралась между студентами, восседающими на ступенях. Красивая, подумала Алиса. Она сидела на лекции во втором ряду и уснула. Алиса поняла, что девушка спала, когда зажегся свет. Тут она потеряла из виду красивую студентку, задумалась о Франсуа, том самом профессоре французской литературы, которого упомянула в лекции. Почему он не пришел ее послушать? Алисе стало досадно. К счастью, сегодня в пять часов ее пригласили в Музей романтической жизни на прием с коктейлями, один из тех, что регулярно устраивает журнал «Девятнадцатый век». Там, как она надеялась, они увидятся с Франсуа.
Алиса была родом из Лиона, училась в Париже, но не в Сорбонне Париж-III, а в более престижной Сорбонне IV — изучала историю французской литературы, так же как и Франсуа, но только она выбрала ранний романтизм, а он — Гюисманса. Тогда, двадцать с лишним лет назад, Алисе казалось, что Франсуа не похож на остальных. Он держался обособленно и как-то отрешенно, хотя на студенческих вечеринках умел хорошо повеселиться и в вопросах секса был довольно раскрепощен. Алисе он казался смелым. Ей и самой хотелось быть такой же — то есть относиться к сексу без ханжества и лицемерия, как это было в ее католической семье. Франсуа то и дело менял подружек-однокурсниц, а к ней относился по-дружески, и его дружеское отношение значило для Алисы много больше, чем какая-нибудь там романтическая интрижка, как она уверяла себя, твердя, что она ничуть не влюблена, что у них совершенно особые, гораздо лучшие отношения. С подругой Аврелией, которая тогда встречалась с Франсуа, Алиса как-то поделилась, что они с ним оба чувствуют себя чужаками в современном мире. И, хотя они это никогда не обсуждали, Алиса была уверена, что Франсуа чувствует то же самое. Аврелия в свою очередь поделилась, что у Франсуа ужасная мать и, может быть, поэтому он не умеет радоваться жизни. Тогда Алиса поняла, почему Франсуа так много пьет. Да, он пил гораздо больше, чем принято, но, пожалуй, это было единственное, что она ставила ему в вину. А после того как Аврелия рассказала про его мать, Алиса почувствовала, что Франсуа стал ей еще ближе.
В конце третьего курса Алисе пришлось оставить учебу в Париже. Она забеременела. На вечеринке по поводу встречи выпускников гимназии встретила бывшего одноклассника, и по неопытности обоих их короткая связь закончилась беременностью. Поженились они в Лионе. После того как Алиса бросила университет в Париже, Франсуа она видела редко: рождение Жюльена, ревнивый муж, магистратура в Лионе, аспирантура, доцентура… какие уж там поездки в Париж! Только позже — когда она уже преподавала в Лионском университете, развелась с мужем, Жюльен подрос — они стали видеться чаще. Встречались в редакции журнала «Девятнадцатый век», куда она приезжала по поводу своих статей. Или на регулярных коктейлях в Музее романтической жизни. Или в кафе Les Deux Magots [32] на бульваре Сен-Жермен. Чаще всего — именно там.
