Она - Славицка Милена
В этом романтическом сонете Нерваля мы сталкиваемся с женским образом, который часто встречается в более позднем символизме как в литературе, так и в живописи, когда женщина обладает одновременно и дьявольским, и ангельским лицами. Этот сложный, таинственный и неоднозначный женский образ был хорошо знаком и поэтам-романтикам. Вспомним Фауста, который во время Вальпургиевой ночи встречает Лилит».
Мириам бросила взгляд в сторону стола, ей хотелось посмотреть на ту, чей голос она слышит, но увидела только светлую прядь волос надо лбом, освещенным холодным светом компьютера, и капельку пота, стекающую по голубоватой коже носа к самому его кончику. Мириам снова посмотрела на экран. Текст уже исчез, и теперь она увидела Венеру, поднимающуюся из волн, которые напоминали извивающихся змей.
«На этой картине Редон открыто связывает рождение Афродиты со змеями [21]. Итак, снова женщина и змея! Эта тема неисчерпаема: Ева и змей в раю, Мелюзина, Артемида, обматывающая змей вокруг своего тела, да и многие другие богини, та же горгона Медуза. Женская змеиная символика необычайно богата и противоречива. Змея — это символ женской мудрости, женской силы, женской способности исцелять. В образе Уробороса она символизирует непрерывное возрождение природы через способность женщины к деторождению. Но змея — это также символ искушения, хитрости, совращения на путь греха, как это представлено в христианстве. Непорочная Дева Мария ногами опирается на полумесяц или земной шар, а пяткой попирает змею, которая в христианской иконографии чаще всего означает зло, исходящее от женщин.
А теперь вернемся к Нервалю. В его поэзии, как и в прозе, мы довольно часто встречаем образ Артемиды, которая, как известно, любила змей. Но образ Артемиды — непростой, многогранный, глубокий. Рассказы о ней всегда полны тайн и недосказанности. В своем романе „Дочери огня“ Нерваль создает образ триединой богини. В романе „Аврелия“ — кстати, изначально роман назывался „Аврелия, или Мечта и жизнь“ [22] — он изображает фантасмагорическое странствие поэта в лабиринтах собственного сознания, где Аврелия-Артемида является ему в разнообразнейших видах: цветущим садом, кладбищем, гигантским деревом, которое тянет к небу свои ветки, словно обнимая облака. В античных одеждах и с мощными крыльями Артемида видится поэту также ангелом с гравюры Дюрера „Меланхолия“.
Мы никогда не узнаем, какому из этих образов Артемиды молился Жерар де Нерваль в ту холодную январскую ночь 1855 года на грязной рю-де-ла-Вьей-Лантерн [23]. Описывая сцену его смерти, Готье писал, что тело Нерваля висело на решетке возле канализации у подножия лестницы, на ступенях которой зловеще каркал ворон [24]. В кармане пальто поэта была найдена рукопись его романа „Аврелия“».
Теперь на экране появилось изображение какого-то антропоморфного репейника, из сердцевины цветка выглядывало опущенное лицо с черными дырами на месте глаз, вокруг лица торчали растрепанные шипы, образуя подобие нимба.
«Тема нашей лекции о женских образах поневоле и неизбежно приводит нас к Бодлеру, которого здесь представляет данная иллюстрация Редона [25]. Она взята из цикла его свободных графических интерпретаций стихов Бодлера „Цветы зла“. Связь между образом матери и образом возлюбленной в мужском сознании не прямолинейна, эта связь подсознательная, сложная, противоречивая, но всегда отчетливо прослеживается, и в поэзии Бодлера — особенно зримо. В сердце поэта, полном разочарования и раздираемом гневом из-за ненависти и любви к своей матери, поселился мрачный образ Лилит. Как уже было сказано, этот образ был хорошо знаком многим поэтам. Но я думаю, что никто из них не вложил в него столько страсти и отчаяния, как Бодлер. Он постиг всю глубину этого образа. Что я хочу этим сказать? О ненависти сына к отцу известно еще с античных времен, знаменитый пример — царь Эдип. Но о ненависти сына к матери античность не говорит ничего. Бодлера же переполняло противоречивое чувство ненависти к своей матери. Жизнь его складывалась не по Эдипову, а скорее по Гамлетову образцу, когда вместо отца фигурирует ненавистный отчим, а мать он любит и проклинает одновременно.
Кроме Бодлера в дополнение к пониманию одной из возможных и важных трактовок образа матери я вам советую почитать Батая. Может быть, чтение его повести „Моя мать“ поможет яснее осознать, какую роль сыграл и продолжает играть в современной европейской культуре мрачный образ матери, который в свое время не ускользнул и от внимания Гете. Портрет, созданный Батаем в этом прозаическом произведении, показывает, к чему приводит ниспровержение идеала женщины-матери. Прочтите эту историю, и, как верно заметил Жак Лакан [26], она запятнает вам душу черной скверной. Поверьте, я не преувеличиваю».
На экране появился профиль отрезанной мужской головы, покоящейся на круглом блюде. Мириам лишь краем глаза взглянула на репродукцию, потому что мыслями она уносилась прочь из лекционного зала. Она поставила свой mp3-плеер на запись: пусть он вместо нее слушает лекцию, если она вдруг уснет. Вскоре голос лионской лекторши стал доноситься до Мириам откуда-то издалека.
«От Бодлера мы прямой дорогой движемся к Жорису Карлу Гюисмансу. Гюисманс понимал образ Лилит так же глубоко, как и Бодлер. Я не беру в расчет его ранние произведения, написанные под влиянием Золя или Флобера. Эти писатели, конечно, весьма искусно описали женские вероломство, вульгарность, жадность, но за такой классикой жанра трудно разглядеть всю глубину архетипа Лилит. Я имею в виду его роман „Там, внизу“ [27]. И здесь снова сближение. Так же как Редона и Нерваля, Гюисманса и Бодлера сближает их детство. Гюисманс тоже не любил отчима и осуждал мать за повторный брак, переживал из-за недостатка материнской любви и к матери испытывал двойственные чувства. Что же касается его отношений с другими женщинами, то нам о них известно немного, в любовные отношения он вступал по большей части с проститутками, и здесь снова прослеживается параллель с Бодлером. Считается, что Гюисманс любил только Анну Моньер, психически больную женщину. Тем не менее о его женских образах мы можем судить на примере мадам Шантелув в романе „Там, внизу“. Этот женский образ у него получился очень выразительным. Мадам Шантелув разбирается в магии, участвует в сатанинских обрядах, может быть, даже состоит в связи с дьяволом, во всяком случае, в этом ее обвиняет Дюрталь, ее любовник и главный герой романа. Гиацинта Шантелув, в свою очередь, скрывает от него свои опасные знания и свою склонность к нимфомании, втайне надеясь, что Дюрталь избавит ее от этого наваждения. Мы, конечно же, узнаем в Гиацинте Шантелув хорошо известную нам Мелюзину. Дюрталь говорит, что в Гиацинте уживаются как минимум три разных существа: милая девушка, распутная нимфоманка и любовница дьявола. Здесь мы сталкиваемся с образом триединой богини, меняющей обличия в обратном порядке. Я думаю, что Гиацинту Шантелув у Гюисманса мы можем смело считать предшественницей женских персонажей в фильмах Ларса фон Триера.
Во французском символизме демонические женские образы были необычайно популярны. В живописи это прежде всего Саломея. Ее рисовали невероятно часто. Более того, картина Гюстава Моро, изображающая Саломею, висела в доме дез Эссента — персонажа романа Гюисманса „Наоборот“. С популярностью Саломеи связана и популярность Иоанна Крестителя, однако не как отшельника и пророка, а как мужчины-мученика — жертвы женского своеволия. Вы только вдумайтесь: святого человека казнили по женской прихоти!
Нельзя не вспомнить, что Гюисманс создал также и благородный, положительный женский образ, вдохновившись средневековой святой Лидвиной из Схидама. Принимая во внимание, что здесь преподает настоящий знаток творчества Гюисманса, лекции которого вы наверняка посещаете, я позволю себе лишь краткое описание этого совершенно особенного гюисмансовского литературного женского образа».
