Она - Славицка Милена
Большие часы на фронтоне краснокирпичного здания показывали три четверти двенадцатого, когда она вошла в зал центрального вокзала Умео с Хадаром за спиной, дорожной сумкой через плечо и портфелем в руке. Осмотрелась с любопытством. Короткий сон в кабине грузовика пошел ей на пользу. Главное, что я выбралась из леса, здесь тепло и нет снега, сказала она себе, и настроение у нее поднялось.
Прямо перед собой она увидела скульптуру. Здесь даже есть немножко искусства, обрадовалась она. На шаткой повозке, запряженной шершавым конем, стоял металлический возница, повозка резко забирала на повороте, а разрезвившийся конь высоко поднимал переднюю ногу. Эта скульптурная группа показалась ей восхитительной. Да и весь зал был прекрасен. Прямо за фигурой возницы она приметила магазинчик с сувенирами. Ночью он был закрыт, но витрина его светилась. Прямо-таки сияла! Прижавшись лбом к стеклу, она рассматривала блестящую подставку, на которой весело покачивались деревянные раскрашенные лошадки, шапочки троллей и шлемы викингов. Здесь на вокзале в Умео ей все казалось как в сказке, после всех передряг, которые она пережила в горах на севере. К тому же здесь пахло кофе. От радости она едва не захлопала в ладоши.
Настроение у нее было замечательное, когда она зашла в привокзальное кафе «Сибилла», куда ее привлек кофейный аромат. Заказала двойной эспрессо, и тут на нее пахнуло другим запахом. Жареное мясо! На сковороде в масле скворчали котлеты, а над ними порхала черная прядь волос. Молодая худенькая азиатка переворачивала котлеты деревянной лопаткой, и прядь ее волос плясала над масляным озерцом. Ее волосы были под властью сине-желтой кепки. Все, кроме этой единственной непослушной прядки. Руки девушки были заняты, и ей ничего не оставалось, как торопливо уголком рта сдувать эту прядку, которая взлетала, кружилась и металась в разные стороны над сковородой, словно перышко, выпавшее из клетки с птицами на вьетнамском рынке.
Lamebiff, — выпалила она в нетерпении и показала пальцем на шипящие круги из мясного фарша. Рот ее наполнился слюной, капелька слюны скользнула на подбородок, она ее утерла и тут увидела другое яство. «Нет, лучше grythund», — и показала на сосиски в тесте. Она смотрела на сосиски, вытаращив глаза, будто видела их впервые в жизни. В конце концов остановилась на котлетах. Очень уж аппетитно они пахли. Девица бросила на нее взгляд из-под узких век, кивнула и продолжила орудовать лопаткой с ловкостью жонглера.
В предвкушении еды она продвинула свой поднос вдоль длинной раздачи до кассы. Заплатила. Девица накладывала ей котлеты на бумажную тарелку и все время кашляла. Она рассмотрела повариху вблизи: черные глаза, будто их кто-то нарисовал на резиновом лице куклы, пестрящем капельками пота и жира. В вырезе униформы на груди ее была видна россыпь красных прыщиков, наверное, от жары и угара. Девица кашляла. Испарения от жарящегося мяса раздражали ей горло, она кашляла так сильно, что бумажная тарелка едва не выпала у нее из рук.
Ночью посетителей в привокзальном кафе было немного, все сидели молча, каждый у своего столика. Она тяжело опустилась, вернее, рухнула на бежевое сиденье, и тут почувствовала страшную усталость. Хадара и сумку она положила под стол и жадно принялась за еду. Она набивала рот горячим мясом и едва не сжевала прядь своих волос, но была так голодна, что не могла оторваться и спрятать под шапку выбившуюся прядь. Покончив с бургерами, она поняла, что ей очень жарко, что она все еще в пальто и зимней шапке. Она сняла пальто и заметила, что кожа у нее на груди лоснится и покрылась красными прыщиками, но тут же об этом забыла. Ей хотелось спокойно насладиться кофе. Она почувствовала себя гораздо лучше, положила ногу на ногу и решила пить кофе спокойно и не спеша. И тут ее одолел кашель, в горле запершило. Уж не простыла ли я там в горах, на севере, испугалась она, но догадалась, что это от тяжелого угарного воздуха в кафе.
Вдруг она услышала, что кто-то воет, и почувствовала резкую боль в голени, будто ее пнули. Оглянулась — никого. Посмотрела по сторонам — никого нет. Сквозь стеклянную стену кафе она увидела в углу вокзального зала собаку; пес скулил, повизгивал, и какая-то женщина кричала кому-то: «Что за дикость! Что ты делаешь? Прекрати пинать собаку!»
Бог знает почему, но ей вспомнился Христофор. Именно сейчас! Она вдруг поняла, что этот ужасный псоглавый образ не имеет никакого отношения к тем краям, откуда Христофор был родом, и никак не связан с его внешностью, а связан с его святостью. Ее вдруг осенило, что святость страшна, что в глазах людей святость чудовищна, внушает страх, поэтому святого Христофора изображали в таком жутком виде. Она замотала головой, отгоняя эти дикие мысли. Погладила ногу, нога болела.
В два часа ночи она села на поезд до Уппсалы, но до Уппсалы так и не доехала. Через три часа вышла в Сундсвалле. Просто так, без всякой причины. Когда под утро проводник проходил по вагонам и объявлял Сундсвалл, она решила, что здесь и выйдет. Схватила с сиденья и с размаху перебросила через плечо Хадара. Он был уже нетяжелый, ослабел, будто бы его убыло, но, испугавшись, что не успеет сойти с поезда, она размахнулась слишком сильно, и он снова скользнул на сиденье. При второй попытке голова его застряла между ремнями сумки и он повис у нее на спине. Хадар тыкался в нее, пока она волокла его на себе, и ударялся лодыжками о каждую ступеньку, пока она слезала из вагона на перрон.
Хостел STF City был открыт, и даже нашлась свободная комната. Ей снова повезло. Она положила Хадара на двуспальную кровать. Или лучше сказать — душу Хадара? Она задумалась. Принадлежит ли душа умершему? Может, правильнее будет сказать «Хадарова душа», а самого Хадара считать все еще как бы живым? Но это предполагает существование некоего сверх-Хадара, которому принадлежат и душа, и тело. Точнее, тело когда-то принадлежало, теперь-то оно уже мертвое. Да и кто бы мог быть этот Хадар? А что, если душа Хадара, живой он или мертвый, от него не зависит? Душа никому не принадлежит, и не нужно искать никакого Хадара. А что же тогда душа? Что же тогда я тащу на себе? Как эта независимая душа вообще связана с Хадаром? А тело? Было ли оно как-то связано с Хадаром? Ответ она найти не смогла. Все становилось очень сложным. Она чувствовала, что проблема упирается в тело. И была вынуждена признать, что, кроме внешних атрибутов, вроде волдырей, кашля и прочих болячек, о теле Хадара она почти ничего не знает. Так же как и о своем. О нем она вообще уже ничего не знает.
Она решила принять душ. К телу своему она была равнодушна, мыла его безучастно — так, как выполняют неприятные, но необходимые и утомительно повторяющиеся действия. Словно бы ее тело было невостребованной и промежуточной формой существования. Она мыла свое тело, будто посторонний предмет, растирая по нему мочалкой скользкую мыльную пену. И тут она поняла, что о своем теле никогда всерьез не задумывалась. Ну, может, всего один раз, когда ей было тринадцать лет. Попала ей тогда в руки книга «Женское тело», она хотела прочитать о менструации, одна из глав прямо так и называлась. Книга предназначалась для беременных женщин, а не для девочек-подростков, а что касалось тела, то из книги она поняла, что его не существует. И хотя тела не существует, оно принимает разные временные формы в соответствии с планом, о котором трудно что-либо сказать. Еще она узнала, что тело существует в виде яйца, головастика, рыбы, мальчика, девочки, новорожденного… и на этом сведения о теле заканчивались, и дальше было только о пеленках и вязаных чепчиках. Прочитав эту книгу, она пришла к выводу, что тело — вещь совершенно непознаваемая. Потом она прочла еще одну книгу о теле, какое-то исследование о похоронах, прочла по необходимости, потому что Ассоциация образования заказала ей лекцию об истории кремации и значении кремации в европейской культуре. Чтение этой книги только утвердило ее в прежних выводах. И еще она уяснила, что перемены тела удивительны, а природа его неясна. Больше о теле ей читать не хотелось.
