Леонид Гиршович - Арена XX
– С каким еще буфетом? Все продали и бежали, куда глаза глядят.
– Так, – сказала Маргарита Сауловна, словно очнувшись. Она всего боялась. Теперь еще и этих, по-солдатски марширующих, в круглых шапках, с повязками на рукавах. Но пугливость-то как раз и делала ее решительной, хоть и несколько спонтанной в своих решениях. Она знала, как теперь быть и что теперь делать, как бы к этому ни отнесся муж, – а как он к этому отнесется, она тоже знала, не говоря уж о дочке. Да кто ее, дурочку, будет спрашивать… В конце концов, никогда не знаешь, где потеряешь, где найдешь. Последняя весточка пришла от тети Бузи перед войной. Натан Григорьевич уже не вставал, он был намного старше жены. У Нюточки ребенок – девочка, на год моложе Лилечки. Кто муж, не пишут. Должно быть, местный. Аргентина не такая уж и плохая страна.
Маргарита Сауловна пошла звонить – телефон висел в передней против зеркала. Курьезным образом, привычку, обязанную рано развившейся дальнозоркости, она перенесла на трубку: отставляла ее как можно дальше ото рта и так кричала, что слышно было на всю квартиру. А поскольку правой рукой плотно прижимала к уху наушник, то создавалось впечатление, что Маргарита Сауловна целится из лука.
– Алло!.. Алло!.. Георгий Леонидович?.. Мне вы нужны… Да-да, это я… Нам нужно поговорить… Нет, совсем по другому делу. Это касается Николая Ивановича… Да, Берга… Чем скорей, тем лучше… Отлично, я там буду через полчаса.
– Мама, что ты хочешь делать?
– Что я хочу делать? Потом скажу. Все потом.
Уже в пальто, бросая на себя «прощальный взгляд» и поправляя шляпку так, чтобы вуаль не опускалась ниже половины носа, она спросила:
– Что сегодня у папы? Он не говорил, придет сегодня к обеду? – они садились обедать очень поздно или, наоборот, очень рано, смотря что называть обедом, – в пять, когда другие пьют чай или кофий.
– Я не знаю…
Лилия Долин была растеряна. Ей сделалось очень тревожно. Она понимала: что-то происходит, что-то очень нехорошее – для них. Но какое они имеют отношение к этому поджогу? Берг всегда говорил загадками, а тут признался, что знает больше, чем говорит. Маме зачем-то Макаров понадобился. Я ни с тем, ни с другим не целовалась. Берг, положим, это знает, а Макаров пусть думает про нее с Бергом все, что ему заблагорассудится. Маме Жорж – естественный союзник против Берга. Только извините, пожалуйста: меня зовут не Васенька, а Лиля. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреться в зеркало. И ничем не хуже Васеньки, хоть и не снимаюсь в кино. Если уж на то пошло, блондинки выглядят проще брюнеток. Прекращать встречаться с Бергом никто не собирается. Даже интересно…
Лилия Давыдовна подошла к окну. Как все русские, мама перебегала улицу наискосок. Сцапает ее когда-нибудь полиция, будет знать. К ноге привязался обрывок предвыборного плаката. Кто-то сорвал с афишного столба. Изображение мускулистой руки облепило ботик. Мама остановилась, стряхивает с ноги чужую руку, а та не отпускает. Насилу вырвалась. Сейчас сойдет в унтервельт: на синем стекле инициалом ада горела жемчужная подкова.
На станции «Байришерплац» Маргарита Сауловна вышла из U-Bann’а и пошла по указателю «Штандартенштрассе», «Театр дес Зюденс» – последний дал название кафе, где Георгий Леонидович ее уже дожидался.
– Маргарита Сауловна, что случилось? – сказал он, целуя ей руку и беря пальто. – Вы меня напугали. (Усы-молодцы, такого испугаешь.)
– Сейчас расскажу. Вы – наш старый друг. И Лилечкин. Мне от вас скрывать нечего. Николай Иванович, он странный человек. И я не уверена… это дискретно… как у него с психикой. Знаете, нормальный человек не пойдет работать могильщиком. А история, за которую его уволили? А сколько всего, чего мы не знаем. Да мало ли… Я не хочу знать его дел. А он Лилечке проходу не дает, ходит за ней по пятам. Надо ее как-то оградить.
Георгий Леонидович сосредоточенно помешивает кофий, глаза опущены. «Кафе дес Зюденс» славилось своим кофе по-венски и зохером – не хуже настоящего. На карте давалась шкала всех оттенков беж – каждому соответствовал цвет заказанного кофе (старая венская школа, сегодня образцы цветовой гаммы встречаются только в москательных). Из окна видны кассы театра. Бегущий прямоугольник из лампочек обрамляет щит с надписью «Орфей в аду», билеты проданы на месяц вперед.
– Я думаю, господин Берг не должен у вас бывать.
– Совершенно верно. Я собираюсь ему отказать от дома. И прошу вас мне в этом помочь. Если б вы могли пойти к нему и сказать: так и так, вы преследуете Лилю, и Маргарита Сауловна не хочет вас больше у себя видеть. Если б вы могли это сделать. Вы же понимаете, что Давыда Федоровича я не могу к нему послать. Вы его знаете, он не тот человек. Тут нужны вы. Видите, я все говорю честно и открыто. У вас есть его адрес?
В самую точку. Для Макарова отказать в просьбе было так же невозможно, как и согласиться ее выполнить. Адрес? Его можно узнать в два счета, это он знает по собственному опыту. Прямо сейчас поскользнуться на мраморной плитке и потом долго симулировать сотрясение мозга? Вмиг перелистнулись бесчисленные варианты несуществующего решения.
– А если он спросит, почему вы сами ему этого не сказали? Заподозрит интригу с моей стороны и явится выяснять отношения? Вы сами говорите, что он сумасшедший. Не забаррикадируетесь же вы, – уф… отыскал-таки листок в тысячелистнике.
(Макаров на твоей стороне ровно постольку, поскольку он на своей стороне. Но когда ты в панике, тебе не до этого. Хочешь знать, в какой мере можно на него рассчитывать – измерь дозу корысти в своем отношении к нему. Симметрия полная: «Мне от вас скрывать нечего» – и все скрыла.)
– Тогда пойдемте вместе, – сказала Маргарита Сауловна. – Вы готовы меня сопровождать?
Вот это другое дело. Отчего не быть понятым и чтобы при тебе его мордой об стол. При свидетелях на подоконник верхом не сядешь. Сквитаться с психопатом, конечно, то же, что высечь море. Но сечь будет не он – он будет стоять на берегу. Svаve, mari magnо turbаntibus аequora vеntis»[18].
Латинский экзамен – страшный сон Георгия Леонидовича. Пятиклассником, провалив его, прибежал он в слезах: «Маменька! Смотрю, ничего не вижу. Все буковки в кружок стали, а посередке ваш портрет». Не спасло. Высекли и пребольно. Мало кто это знает, но морю тоже больно, когда его секут. Гимназию он не закончил. Отпустил усы и поступил в харьковское художественное училище – прямо с поротой задницей. Это уже судьба: усы и поротая задница в одном лице. (Эх, Василиса Прекрасная! Кому теперь усы крахмалим?)
Георгию Леонидовичу известно, где проживает Берг.
– А я уже решила искать его в радио-кафе. Он когда-то давал Лилечке номер своего телефона…
– Лучше без предупреждения. Увидите его во всей красе. Желаете сей момент? Это близко от вас. Он должен быть дома.
– Или под оперные арии ест трубочки с кремом. Я бы на его месте уже давно во-о-от такая стала. Как будто у него зубов нет.
Не иначе как все было заранее подстроено. Николая Ивановича повстречали перед домом, без пальто, без шапки, замотанного шарфом – кожаная фуражка дожидалась в гараже. От неожиданности он даже не сопротивлялся – когда Маргарита Сауловна, не очень-то подбирая слова, одним махом ампутировала сей гангренозный член. При этом грозная фигура Георгия Леонидовича была очень уместна.
– Забудьте к нам дорогу. Лилечка вас боится и не хочет видеть. И я тоже. И Федор Давыдович тоже.
Он стоял с отсутствующим видом. Маргарита Сауловна не удержалась:
– Вы слышали, что вам говорят?
Нет, все слышал и отвечал «отступя, с красной строки», таким неспешным баском, каким русские никогда не говорят:
– Я должен сообщить вам нечто важное, для посторонних ушей не предназначенное. Георгий Леонидович, будьте любезны, сходите в вон ту мелочную лавку и купите мне плитку белого шоколаду с изюмом… нет, погодите, лучше с лесным орехом. Вот вам тридцать пфеннигов.
Макаров вопросительно посмотрел на Маргариту Сауловну: не страшно одной с ним оставаться? Но она была слишком напугана, чтобы еще чего-то бояться.
– Идите, идите…
– Нет, прежде держите деньги. Я запрещаю вам платить за меня. За мой шоколад. Значит, вайсе шоколаде мит вальнус.
«Хорошо еще, что так, – подумал Макаров. – С бесами лучше не связываться».
Придав своим усам максимум независимости, он оставил Маргариту Сауловну наедине с Николаем Ивановичем.
«Наедине…» Скажешь тоже. Ездят машины, ходят люди, внешне все так же, как и вчера, как и третьего дня. Что он ей сообщит такого, отчего она уже внутренне вся съежилась? Но Берг молчал. Он так и не проронил ни звука в отсутствие Георгия Леонидовича.
Вернувшись, Макаров молча протянул Бергу незавернутую плитку шоколада и сдачу – один пфенниг. Берг так же молча взял.
– А Давыду Федоровичу передайте, чтоб учил иностранные языки, – сказал он. И ушел – вошел в свою парадную.
