Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
— Вы поможете мне его найти? — спросила Лили.
Йозеф смешался. Он раздумывал, не применить ли тут методы рассказывания историй, которые он употребил в работе с Бертой Паппенхайм, еще одной пациенткой, обладавшей сильным воображением: после даже случился некоторый всплеск сочинительства небольших аллегорических рассказов, некоторые были изданы в частном порядке. Йозефу подумалось, что Берта имела к этому отношение. Могла ли она — и стала бы? — подсовывать ему актрису, в порядке некой сложной мести? Если так, что же это за жуткая затея, в которую Лили хочет его втравить? И с чего ей нападать на него именно сейчас? С той ужасной ночи самоунижения она хранила достойное молчание. Даже после издания «Очерков об истерии», когда любой человек из окружения Паппенхайм мог понять, кто такая на самом деле Анна О., — даже после этого она ничего не сказала. Йозеф подергал себя за бороду, возвращая внимание в настоящее. Лили по-прежнему смотрела на него в упор.
— Вы мне поможете? — повторила она.
Они встретились взглядами, и Йозеф ощутил воздействие магии — древней, как мир. Он взглянул на ее изящный рот. Мужчина пообещает отдать душу, но не откажет в просьбе, слетевшей с таких уст. Настала его очередь уходить от ответа.
— В некотором смысле — да, Лили. Вернее сказать, я помогу вам встретиться с тем, что он представляет.
— Но этого недостаточно. Что он представляет, мне объяснять не требуется. Мне нужно оказаться перед ним во плоти.
— Хм, и что же случится, когда окажетесь?
— Я его уничтожу, — сказала она, и в голосе ее послышалось легчайшее нетерпение.
— Вы отнимете у чудища его злые силы — вооружитесь против него колокольчиком, книгой и свечкой? Или закуете в цепи, как падшего ангела Азазеля? — Йозеф улыбнулся. — Или же просто сунете его в бутылку и утопите в Красном море?
— Я не шучу, — сказала Лили, косо глядя на него. — Я его убью. — Она свела руки в кольцо, словно обнимая незримую колонну. Йозеф завороженно смотрел, как она стискивает воздух. — Я освобожу Unmench[80] от его страданий…
— Но… — Йозеф с усилием сглотнул и решил о законе не упоминать. — Может ли существо столь злобное, каким вы его описываете, жить в страдании? Наверняка он упивается своими поступками. Они-то и делают его тем, что он есть. Вы имеете в виду, что есть и облегчающие его вину обстоятельства?
— Говорят, он кричит во сне — заново переживает старые ужасы. Всю ночь считает вслух удары часов. Он…
— Похоже, — перебил Йозеф, — вы его жалеете.
— Я просто сообщаю факты. У машины нет эмоций.
— И все-таки вы хотите его убить?
— Таково мое задание. Потому я здесь. Вы мне поможете?
Йозефу опять пришлось уворачиваться.
— Отнять у человека жизнь — задача не из легких…
— Это легче всего на свете, — сказала Лили. — Гораздо легче, чем ее дать. И куда быстрее.
От этого жуткого замечания, произнесенного милым девичьим голосом, волосы у Йозефа на загривке встали дыбом. Гудрун возмущенно фыркнула, и Йозефу впервые от этого полегчало. Он ничего не сказал, ожидая, что будет дальше.
— Вы мне поможете? — переспросила Лили.
— Я не могу участвовать в убийстве, Лили, — сказал он мягко. — И вы тоже.
Она улыбнулась, словно про себя.
— Ханна сказала мне, как это произойдет.
— Ханна? — Йозеф записал имя в блокнот. — Кто такая Ханна?
— Ваша внучка. — Лили отвела взгляд и закрыла глаза, словно подавляя какое-то сильное чувство. Затем, содрогнувшись, глубоко вздохнула — как человек, недавно переставший плакать. Наконец-то, подумал Йозеф… и тут до него дошло, что она сказала. Он обеспокоенно взглянул на нее.
— У вас неверные сведения, моя дорогая. У меня нет…
— Дочь Маргареты, — сказала Лили, скручивая подол юбки в тугой узел.
Гудрун цокнула языком, но Йозеф, расхохотавшись, почти заглушил ее.
— Но она еще даже не замужем. — Он откинулся на спинку кресла, ощущая странное облегчение. Однако смутное беспокойство все равно осталось. — Вы воображаете, что можете видеть будущее?
— Время над машинами не властно. Находясь вне времени, можно смотреть на прошлое, настоящее и будущее как на живую картину, и потому я вижу достаточно. — Она глянула прямо ему в лицо. — То, что я вам сказала, — правда. Смейтесь, если хотите, но чудовище смертельно угрожает по меньшей мере четырем женщинам из вашей семьи.
Хотя Йозеф понимал, что все это фантазии Лили, легкая рябь страха пробежала у него по спине.
— Продолжайте.
— Сообщу больше — испорчу вам жизнь. Но я вновь спрашиваю вас: учитывая то, что я вам сказала, поможете ли вы мне выполнить мою задачу?
— Я еще подумаю. — Йозеф глянул на часы и с изумлением обнаружил, что уже давно за полдень. — Mittagesen[81], — объявил он, надевая на ручку колпачок и закрывая блокнот. Он подозревал, что Лили не станет обедать, и кто бы ее упрекнул: Гудрун подала, как и обещала, этот свой зловонный Knoblauchcremesuppe. Чесночный суп! Его пищеварение бунтовало при одной мысли о поглощении этой дряни. — На сегодня довольно. Продолжим об этом позже. А, — добавил он, отзываясь на кашель, донесшийся от окна, — вот еще что. Думаю, Лили, вам будет полезна легкая физическая нагрузка. Не желаете ли немного помочь Гудрун по хозяйству?
— Если хотите, — ответила Лили. — В конце концов, говорят же, что труд освобождает?
— Ах ты наглая Fratz![82] — воскликнула Гудрун, вскакивая на ноги. — Слыхали? Да она подслушивает под дверями. Знаешь, что бывает с любителями подслушивать, девонька? Ничего хорошего о себе они не услышат, вот что.
Лили опустила глаза долу. Но Йозеф почти не сомневался, что она улыбнулась.
Лили стояла у стола, отвернув голову, с закрытыми глазами. По щекам у нее струились слезы. Одной рукой она вцепилась в здоровенный нож и крошила им луковицу, вслепую, держа ее другой рукой. Несмотря на ее очевидную неловкость, Беньямин, подглядывая из-за двери, думал, что не видал ничего милее Лили, занятой домашними делами. Через несколько мгновений она промокнула глаза уголком фартука и громко шмыгнула носом.
— Да что ж за напасть-то, девонька! — Гудрун бесцеремонно отпихнула ее в сторону. — Как называется такая работа? Думаешь, мне в бульоне нужны кончики твоих пальцев? Не путайся под ногами. От тебя проку, как от солнечных часов в погребе. Да не считай ты ворон. Тебе еще горох лущить.
— Весь? — переспросила Лили, оглядывая корзину, наполненную с горкой. — Тут же хватит, чтоб накормить…
— Много — не мало. Хозяин страсть как любит свежий горох с мятой. А к тому же в Erbsensuppe[83] по моему особому рецепту…
— Столько супов, — сказала Лили, морща нос. — Каждый день.
— Ты одна тут, кому они не по нраву, — скривилась Гудрун. Беньямин все еще прятался, но все равно слишком поздно спохватился — не сдержал веселья, и Гудрун позвала его: — Если это ты уже наконец, бездельник, бросай болботать да кашлять, иди сюда. Ножи пора точить.
— Языком попробуй, — пробормотал он, входя в кухню.
— Что ты сказал?
— Вот он я, — отозвался Беньямин бодро. — На все готов. — Он взялся за точило и разложил ножи. — Добрый день, Лили.
— Давным-давно на белом свете… — прошептала Лили, открывая первый стручок.
— Опять эта комедия, — проговорила Гудрун, качая головой; лук меж тем свирепо резался и бросался в кастрюлю с бульоном. — Слышал бы ты сегодня утром ту ерунду… — Она с великой показательностью оглядела кухню. — А где же это травы, про которые я давеча спрашивала, — шалфей, тимьян, майоран и шнитт-лук?
— …в далеком королевстве жил принц, и пожелал он себе жену, которая была б не только красива и образованна, но и настоящая принцесса. Он всюду искал, но не мог найти…
Гудрун цокнула языком.
— Быстрей давай с горохом. Не весь же день ждать.
— …принцессу, какая была б не слишком стара, не слишком уродлива и не переодетая крестьянка, — продолжала Лили, склонив голову над корзиной. — Однажды темной бурной ночью…
— А я знаю эту сказку, — вставил Беньямин. — А принц разве не…
— …прекрасная девушка, облаченная в тряпье, промокшая до костей и совсем-совсем не похожая на принцессу, постучала в дворцовые двери. Заявила, что она — сама настоящая из всех настоящих принцесс на свете. Мать принца решила ее проверить…
— Ножи, — рявкнула Гудрун. Схватив металлическую плошку, она разбила в нее десяток яиц и взялась ожесточенно взбивать их, прожигая Беньямина взглядом, пока тот не принялся править лезвия. Губы у Лили продолжали шевелиться, хотя крещендо шума в кухне привело к такому грохоту, будто в осиное гнездо тыкают стальными прутами. Но вдруг все стихло.
