Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
Довольно. Обстоятельства совершенно иные. А Беньямин, он достойный молодой человек, может далеко пойти. Сыщешь ли пары лучше, если оставить в стороне вопросы веры — и если Лили и впрямь потерялась?
А если не потерялась? Поведение, которое он только что наблюдал, совершенно отличалось от того, какое она выказывала в формальной беседе. С Беньямином, казалось, ей легко и просто, она разговаривала, смеялась и двигалась без всякой дремотной зажатости или робости речей. Если Берта Паппенхайм подсунула ему в дом эту девушку, то Беньямин, столь легко увлеченный хорошеньким личиком, — несомненно участник заговора. Йозеф с трудом верил, что мальчишка мог предать его великодушную дружбу, но такое случалось и прежде. Вопреки его опеке, подаркам и гостеприимству своих владений — ни в чем из этого Йозеф ему не отказывал, — Зигмунд теперь не только выказывал равнодушие к нему на людях, но пренебрежительно отзывался в присутствии общих знакомых о застенчивости Йозефа, его чрезмерной осторожности, его странности — не только как профессионала, но и как мужчины. И все оттого, похоже, что Йозеф не смог признать in toto[85] установок своего бывшего коллеги на предмет сексуальной этиологии. Если ты не с Зигмундом — ты против него, и так было всегда.
Йозеф отщипнул цветущий побег розмарина и поднес к носу. Гудрун шумно нахваливала это растение, и он знал, что у розмарина есть и другие качества, какие считаются даже важнее, чем приятные ассоциации с постельным бельем, полотенцами и мылом. Со слов Гудрун, если положить его под подушку, он отгоняет кошмары, «венгерская вода»[86] усмиряет подагру, а настойка улучшает память. «Вот розмарин, это для воспоминания»[87] — на сей раз ее заявление поддержал сам Шекспир. Говорили также, что розмарин — приворотный: дотронься веточкой до желанного избранника, и тот ответит на твои чувства. Йозеф закрыл глаза и позволил воображению воссоздать блаженный миг исполнения желания, а затем выпустил розмарин из пальцев, и тот упал на холодную голую землю.
Шесть
Нынче утром ведьма Швиттер долго восторгается моей прической. Косы обернуты вокруг моей головы маленькой короной. Грет иногда делала мне такую — по особым дням или когда мы ездили туда, где все кладут цветы на землю.
— Кто-то на славу потрудился. Ведь не отец же, правда?
— Йоханна. — Я пропускаю громадную жирную Урсель, чтоб она могла добраться ковровой щеткой под стол и собрать крошки.
— Хм. И когда же она успела?
— Перед завтраком. Мне не нравится, когда волосы так. Заколки втыкаются. Мне тяжело. Шея ноет.
— Красота требует жертв, — говорит ведьма, постукивая меня своей палкой. — Скажи-ка, а Йоханна с вами завтракала?
— Она по утрам только кофе пьет. — Ведьма с Урсель переглядываются.
— Понятно. А… — Тут ведьма собирается спросить что-то еще, но, похоже, передумывает и вместо этого сообщает Урсель, что хочет на обед. Когда мы остаемся одни, она говорит мне: — Ну, Криста, ты сегодня прямо как принцесса, так что и веди себя подобающе.
— Моя прабабушка была настоящей принцессой.
— Да-да.
— Была-была, — упрямлюсь я.
— Сказочной принцессой?
— Не говорите глупостей. Моя прабабушка была настоящей принцессой. В Индии.
— Это ты говоришь глупости, Криста. Коли так, ты была бы черная, как цыганка, а ты посмотри на себя — идеальная златовласая фройляйн, белоснежная, так что нечего тут ерунду болтать. — Я высовываю язык, но ведьма Швиттер слишком увлеченно возится в своей корзинке и не замечает. — Иди сюда. Смотри, что я тебе принесла. — Достает деревянную катушку ниток. У Грет было много таких — с навитыми на них разноцветными нитками, лежали у нее в коробке для штопки, но у этой сверху вбиты четыре гвоздика. В другой лапе ведьма держит клубок шерсти.
— А это для чего?
— Nahliesle. Его еще зовут французским вязанием. Эта катушка — моей младшей внучки Фредерики, и она уже вяжет как большая, хотя ей всего семь лет.
— А ваша внучка тоже ведьма?
— Ох ты ж господи, детка, с чего ты это взяла? — Швиттер накручивает шерсть на гвоздики, пропустив конец в дырку посередине. — Ну вот, я начала. Теперь смотри внимательно. Это гораздо проще, чем на спицах. Держи катушку в левой руке, so[88], наматывай шерсть на гвоздики и тяни петлю, которая сверху, иголкой. — Она показывает несколько таких стежков. — А внизу у нас нарастает связанная труба, видишь? Очень быстро. Сможешь связать хорошенькие зимние носки своей кукле.
— Не хочу.
— Но будешь, Криста. — Ведьма Швиттер блестит глазами и кажет свои длинные зубы. — Это особая волшебная шерсть. Ты вяжешь, а она меняет при этом цвет. Сейчас она синяя, а через несколько кругов будет розовая, потом желтая или зеленая. Попробуй.
Она смотрит, как я делаю несколько петель. Ненавижу это дурацкое занятие. Пальцам жарко и липко. Хочу играть. Как только она берется за свой журнал с картинкой на обложке, на которой какие-то мужчины улыбаются и машут, я стаскиваю все петли, и глупая труба падает на пол. Ведьма вздыхает, цокает языком, но ничего не говорит. Она поднимает, что упало, надевает петли обратно на гвоздики, сует мне катушку в одну руку, иголку — в другую.
— Выкобенивайся как хочешь, Криста. У меня нет других дел, и меня это все нисколько не раздражает. Будем сидеть вместе — хоть весь день, пока ты не сделаешь хоть что-то путное.
— Зачем?
— А ну тихо. — Ведьма берется за палку. — Сосредоточься.
Я скриплю зубами и шепчу скверные слова. Но теперь она смотрит за мной, пока я не пройду розовый и не доберусь до желтого. Потом сама накидывает еще немного, стягивает дурацкую трубу на конце и вручает ее мне.
— На один носок хватит длины. Завтра сделаем второй. Молодец, Криста. Иди поиграй с куклой, а я дочитаю журнал.
Сажусь в углу с Лотти. Она опять хочет послушать «Ханселя и Гретель», но только ту часть, где ведьму запихивают в печь. Сегодня мы разводим огонь горячий-прегорячий, и ведьма так кричит, что все окна в пряничном домике разлетаются на бесчисленные кусочки ячменного сахара. Мы сидим и едим их, а ведьма горит. Когда заглядываем в печь, там от нее остались лишь мерзкие желтые ногти и два длинных зуба.
Приходит Урсель, и ведьма Швиттер показывает ей что-то в журнале — какую-то картинку, наверное. Обе смотрят на меня. Я примеряю дурацкую маленькую трубу Лотти на ногу. Ей не нравится, потому что носок колется, да и ступни у трубы толком нету. Я говорю, что мы ей добудем настоящие носки, из магазина. Хочу выкинуть эту глупую штуку, но ее трудно снять, и приходится так сильно тянуть, что у Лотти отрывается нога, а вместо нее остается дырка. Внутри видно веревку, на которой нога держится.
Надо, думаю, поиграть в кроличьего доктора, беру у ведьмы Швиттер маленькие ножницы. Чик-чик-чик. Лотти так кричит, что приходится накрыть ей лицо подушкой. Нога отваливается, и я ее держу в руках, как медсестра. Потом отваливается и вторая нога.
— Господи боже мой, что ты творишь? — спрашивает Урсель, нависая надо мной, вцепившись в щетку для пыли. Она отбрасывает подушку ногой и хватает Лотти. — Вы посмотрите, что эта маленькая чертовка наделала. Испортила куклу. Как подумаю, сколько она стоила… другие девочки ценили бы. — Она стукает себе по голове. — Ненормальная, вот что я скажу. Не все дома.
Ведьма помахивает журналом.
— Я тебе что сказала? — Она протягивает свою лапу к Лотти. — Неси сюда куклу, Криста. Посмотрим, можно ли ее починить.
— Нет.
— А ну-ка быстро, пока отец не увидел, что ты натворила. Иди сюда сейчас же. Я за свою жизнь много кукол перечинила. — Урсель она говорит: — Принеси, пожалуйста. Не хочу я отвечать за такой ущерб.
Урсель вырывает ноги у меня из пальцев.
— Хватит. — Я царапаю ее руку и пытаюсь лягнуть. — Не хочу я, чтоб ее чинили. Она кролик.
— Это кукла, — скрежещет Урсель и так меня толкает, что я падаю. — Что с тобой такое?
— Ноги тут держатся на резинке, — говорит ведьма. — Толстая резинка подойдет. Мальчишки часто отрывают руки и ноги сестриным куклам — а иногда и головы, поиграться в похороны.
— Мальчиков не исправить. — Урсель качает головой, но вроде не злится. — Это уж как водится. Но я отродясь не видала девочки, чтоб вытворяла такую жуть.
Они возятся с Лотти, не обращая внимания на ее крики. Когда ноги у нее опять на своем месте, Урсель сажает ее на самый верх книжного шкафа — пока я не научусь себя вести. Трусы на нее не надевают.
Дядя Храбен приносит мне кулек фигурных мармеладок. Я раскладываю их по цветам. Черные — самые вкусные. Следом — красные, а вот оранжевые, зеленые и желтые по вкусу никакие. Раньше я им откусывала головы. Теперь попробую начать с ног.
