Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
Несмотря на ранения горла у Лили, Йозеф сомневался, что это как-то связано с нападением на девушку, однако, разумеется, осознавал кое-какие занятные параллели между Веной и Лондоном этих последних месяцев столетия. Как и Австрия, Англия переживала наплыв обедневших иммигрантов. В лондонский Ист-Энд — и без того нищий район, сравнимый с Леопольдштадтом, — перебирались в основном ирландцы, но было там и множество беженцев-евреев со всей Восточной Европы. В создавшейся перенаселенности и нищете расцвел расизм — приезжие притащили его на закорках вместе с чахлыми пожитками, как домового из народной сказки.
Йозеф еще пребывал в раздумьях о том, сколько времени потребуется такому расизму, чтобы войти в привычную наезженную колею, когда Гудрун, для проформы постучав, распахнула дверь и чуть ли не впихнула Лили в комнату. Он поднялся ей навстречу. Старуха вела себя так, будто Лили упиралась, но девушка не выказала никаких признаков сопротивления, напротив — сделала несколько шагов вперед и замерла почти без движения, словно ожидая указаний. Сегодня на ней была серо-голубая юбка, чуть длиннее нужного, она мела пол, но подчеркивала стройность Лили, и девушка напомнила Йозефу Афродиту, восстающую из волн. Пенное кружево блузки с высоким воротником скрывало отметины у нее на шее. Его взгляд врача отметил, что цвет кожи улучшился, а глаза — радужки и впрямь были почти бирюзовые — смотрелись ярче, яснее. Но мужской его взгляд зацепился за красоту Лили, таинственно бо́льшую, нежели простая сумма ее составляющих, и его охватила потребность заговорить об этом, одарить комплиментом и получить в награду застенчивую улыбку. Тихое старческое бурчанье Гудрун, двигавшей кресло к окну, где посветлее, подтолкнуло его ограничиться лишь фразой:
— Хорошо выглядите сегодня, Лили. — Не получив ответа, он знаком велел ей сесть.
Лили подчинилась, выбравшись из тени на яркий солнечный свет, и ее короткие кудряшки засияли. Золотой агнец, подумал Йозеф и вновь попытался вспомнить живописное полотно, которое она ему напоминала, — современную картину, точно как-то связанную с движением Сецессиона.
— Эта бестолковая девушка отказывается покрыть голову, — сказала Гудрун, копаясь в своей рабочей корзине.
— Я как механический соловей императора, — пробормотала Лили, не сводя глаз с точки на стене напротив. — Машины лишены тщеславия. — Глаза ее блеснули, и Йозеф, любопытствуя, что же привлекло ее внимание, повернул стул и увидел, что в дом пробралось еще несколько бабочек. Он уже поговорил о них с Беньямином. Капуста явно пострадала — листья превратились в кружевные скелеты; если гусениц больше, чем можно собрать вручную, придется купить немного мышьяковокислого свинца.
— Машины? — Гудрун насмешливо фыркнула. — Не видала я машин, которым надо было посещать Wasserklosett. А ты туда ходила. Дважды. Разве нет?
— Гудрун, прошу вас… — запротестовал Йозеф.
— Ха, — сказала Гудрун. — Что вошло, должно выйти вон. — Она отмотала кусок поясной резинки с картонки и, нисколько не смущаясь, извлекла обширное исподнее, нуждавшееся в починке у талии.
Йозеф развернул стул спинкой к этой демонстрации низменной домашней работы. Как это было принято в его практике, он сосредоточил все внимание на пациентке.
— Как вы себя чувствуете сегодня, Лили? Надеюсь, спали хорошо? — Ответа не последовало, но звяканье шитья Гудрун подтолкнуло его к дальнейшим расспросам. — Удалось ли вам вспомнить что-нибудь еще? Кто на вас напал? Откуда вы сами? — Он подождал. Пылинки кружили за ее головой. Дремотная осенняя муха сонно ползла по оконной раме. — Или ваше настоящее имя, быть может?
Молчание. Йозеф вздохнул. Обыкновенно его пациентки в присутствии сочувственного слушателя с удовольствием делились информацией куда пространнее необходимого — их радовала возможность поведать свои горести и разнообразные печали, осторожно озвучить надежды и мечты, говорить, говорить, еще и еще. «Лечение беседой», — подумал он с усмешкой, но тут же пожалел об этом. С упавшим сердцем Йозеф вспомнил суровые приказы, которые отдавал на прошлом сеансе. Роль сержанта на плацу давалась ему нелегко. Он возвысил голос, произнося каждое слово столь отчетливо, что получилось резкое стаккато, от которого Гудрун охнула и уронила шитье.
— Отвечайте на мои вопросы немедленно, Лили. Быстро говорите: вы вспомнили свою фамилию?
Она ошарашенно уткнула взгляд в пуговицы у него на жилете.
— Я же говорила вам — у нас нет имен. Нам хватает номеров. — Йозеф глянул на смазанные цифры у нее на обнаженной руке, но промолчал.
— Что ж. В таком случае будем и дальше звать вас Лили. — Он откинулся на спинку кресла, но передумал, вновь сел прямо, выбрал более формальный тон и позу, подходящую для командного лая. — Перейдем к вашим родителям, Лили. Начнем с матери.
— У механической девушки нет матери. Она сконструирована, а не рождена. — Лили продолжала смотреть ему в грудь — похоже, на нагрудный карман. Значит, мать умерла или бросила ее. Для ребенка это одно и то же. Однако Йозеф не приметил никаких признаков эмоций.
— Хорошо, Лили. Продолжайте. Какова была профессия вашего отца?
— Отца? — Лоб у нее нахмурился, едва заметно, а голос зазвучал так, словно она декламировала заученный текст: — «Он собирал кости в склепах; он кощунственной рукой вторгался в сокровеннейшие уголки человеческого тела».
Йозеф сморгнул и подался вперед, внезапно взбудоражившись.
— О, цитата из Мэри Шелли — вы намекаете на «Франкенштейна»[79]. — Он помедлил. Они ступили на зыбкую почву. Мертвая мать, противоестественный отец — об этом предупреждали старые сказки. Более того, это владения Зигмунда. — Так вот кто чудовище? Ваш отец?
На долю секунды Лили встретилась с ним взглядом.
— Франкенштейн не был чудовищем. Он их создатель.
— Согласен. — Йозеф кивнул, отметив, сколь виртуозно она уклонилась от ответа. Он более не был уверен, что у девушки хоть какая-то форма амнезии. Тут что-то иное… Что-то для него новое и, следовательно, гораздо более интересное. — И все же не чудовищны ли были действия Франкенштейна, чтобы он стал чудовищем сам по себе?
— Потому что он использовал части мертвых человеческих тел? Или потому что осмелился сотворить жизнь? То, что сделал он, другие ныне делают лучше. — Лили жестом обвела свое тело. — Как видите.
Гудрун поклялась молчать, но между усталыми тиками часов отчетливо доносилось ее раввинское бормотанье. Йозеф бросил на нее взгляд глубокой укоризны, на который она не обратила внимания. В будущем нужно все устроить иначе. Он обратился к Лили:
— Интересная тема — и мы к ней еще непременно вернемся. Однако сейчас я бы хотел… — Он умолк — и продолжил уже другим тоном: — Отвечайте на вопрос, Лили. Чудовище, которое вы ищете, — ваш отец?
— У меня нет отца.
— Хорошо. Тогда поговорим о чудовище. Это человек?
— Когда-то был им.
— Как он утерял свою человеческую природу?
— Это происходит с чудовищами, сделавшими себя такими. Этот — не исключение. И всякий раз, открывая рот, он порождает новых чудовищ.
— Как Зевс? — Йозеф не упустил это новое развитие темы. Также он заметил: стоило Лили начать фантазировать, как подталкивать ее уж не было нужды.
— Нет, Зевсу пришлось расколоть череп, чтобы породить одного воина. Это чудовище порождает лишь себе подобных.
— Вот как? — Йозеф постукал ручкой по блокноту. — У чудища Франкенштейна не было имени. А у этого есть?
— Есть.
— И каково же оно?
Лили долго не отвечала.
— Ади.
Маловероятно, чтоб у чудовища было ласковое прозвище. Скорее всего, она его выдумала только что. Опять умалчивает? Тем не менее он записал имя.
— Вы поможете мне его найти? — спросила Лили.
Йозеф смешался. Он раздумывал, не применить ли тут методы рассказывания историй, которые он употребил в работе с Бертой Паппенхайм, еще одной пациенткой, обладавшей сильным воображением: после даже случился некоторый всплеск сочинительства небольших аллегорических рассказов, некоторые были изданы в частном порядке. Йозефу подумалось, что Берта имела к этому отношение. Могла ли она — и стала бы? — подсовывать ему актрису, в порядке некой сложной мести? Если так, что же это за жуткая затея, в которую Лили хочет его втравить? И с чего ей нападать на него именно сейчас? С той ужасной ночи самоунижения она хранила достойное молчание. Даже после издания «Очерков об истерии», когда любой человек из окружения Паппенхайм мог понять, кто такая на самом деле Анна О., — даже после этого она ничего не сказала. Йозеф подергал себя за бороду, возвращая внимание в настоящее. Лили по-прежнему смотрела на него в упор.
— Вы мне поможете? — повторила она.
