Рышард Клысь - «Какаду»
«Сбежал, — сказала встревоженно Гертруда. — Раубеншток сбежал и оставил тебя одного. Как же ты один, Вильям, справишься с Пандафиландом?..»
Он посмотрел на копье, лежащее у него на коленях, на крепкое, окованное сталью и поблескивающее на солнце древко и, не колеблясь, заявил: «Я возьму винтовку, Доротея. Их здесь очень много. Сама посмотри. Как раз здесь проходила линия фронта, и среди тел убитых валяется много оружия…»
Он сбросил с колен копье, оно покатилось с пригорка, задевая разбросанные по земле железные доспехи, оружие, и они отзывались громким, пронзительным бренчаньем. Звук стали, ударяющей о сталь, был настолько невыносим, что он поднял руки, чтобы заткнуть уши, но тут неожиданно покачнулся назад и свалился с седла на землю.
Сон оборвался. Очень жаль, потому что сон был удивительно странный. Он лежал на земле — так же как и во сне. Ящик, на котором он сидел, под тяжестью тела осел назад, и, наверное, тогда он и сполз на землю. С минуту он лежал неподвижно, внимательно прислушиваясь. Ему казалось, что он слышит резкий металлический звук катящейся по земле жестянки. Но это уже не сон, и если где-то поблизости бренчит железо, значит, вскоре должны появиться люди. Он открыл глаза. Медленно приподнялся на локте. Осторожно выглянул из-за ящика и увидел двух вооруженных мужчин в мундирах цвета хаки, не спеша идущих в его сторону. Это были американцы. Их легко можно было узнать по каскам. Он встал с земли. Его заметили. Хольт увидел, как они небрежно и лениво выставили перед собою оружие и направились к нему. Шли медленно, внимательно смотря под ноги, как будто что-то искали, он догадался, что они высматривают мины.
«Американцы, — сказал он себе всполошенно. — Наконец они пришли за мною, идут и пинают ногами консервную банку, а может, это совсем не банка, а только брошенный кем-то котелок, впрочем, это не имеет никакого значения, и я не знаю, зачем думаю об этом. Наверное, потому, что я боюсь их, Пандафиланд. Они могут меня бить, бить по зубам, в живот, они, наверное, это умеют, у них всегда были хорошие боксеры, может быть, один из них боксер, я не знаю этого, но вскоре смогу убедиться, ведь тот, который ударит первым, будет, конечно, боксером; я уже чувствую спазмы в желудке, это очень неприятно, но я чувствую спазмы, может, от страха, а может, и от голода, у меня давно уже ничего не было во рту, и хорошо бы выпить кофе и съесть хотя бы кусок черствого хлеба, Пандафиланд. Солнце словно желтый шар, небо стеклянное, бело-голубое, наконец-то стало тепло, печет спину, но я не могу даже пошевелиться, теперь мне понятно, Пандафиланд, откуда взялось копье Дон Кихота, колени, локти и колени, консервные банки; американцы наконец пришли, Пандафиланд…»
Один из подошедших, коренастый плотный солдат, перескочил через разбитое противотанковое орудие и, прибавив шагу, подошел к неподвижно ожидающему Хольту. У солдата было жизнерадостное лицо, широкое и круглое, крепкие челюсти и светлые глаза. Хольта сразу поразила опрятность в его одежде. Солдат остановился прямо около него, быстро огляделся вокруг и лишь потом посмотрел на Хольта, который, не произнеся ни слова, поднял руки вверх. Ждал, когда начнут его обыскивать. Но тут к ним подошел второй, высокий худой верзила с лошадиным лицом и красными глазами алкоголика.
— Хелло, — дружелюбно кинул он, а потом заговорил на хорошем немецком языке: — Знаешь ли ты, приятель, что находишься на прифронтовой полосе, на территории, занятой частями американской армии?..
Хольт не мог выдавить ни слова. Боялся. Он был все еще под сильным впечатлением от встречи с ними и, перепуганный, напряженно ждал, что кто-то из них неожиданно ударит его.
— Почему молчишь?! — спросил Жеребец. — Может, оглох, а?..
— Нет, — ответил Хольт осторожно. — Я не глухой…
Верзила с лошадиным лицом повернулся к своему товарищу и сказал с иронией:
— Слышишь, Джек? Этот тип говорит, что он не глухой, но ему не хочется открывать ради нас пасть…
— Он, должно быть, большой прохвост, Джордж, — сказал Толстяк. — Спроси его, откуда он тут взялся? Надеюсь, черт побери, он не станет утверждать, что ждал нас?..
— Это было бы забавно, Джек, — засмеялся Жеребец. — Заяви он это, я бы здорово посмеялся. Но сомневаюсь, что он ждал, пока мы придем за ним…
— Спроси его!
— Думаешь, он что-нибудь скажет?
— Черт его знает! Можно попробовать…
Жеребец обернулся к Хольту и спросил его по-немецки:
— Говори, откуда ты тут взялся?
— Я не знаю…
Жеребец злобно скривил рот и сказал Толстяку:
— Джек, он говорит, что не знает, откуда он тут взялся.
— Думаешь, этот тип хочет нас надуть?
— А ты как считаешь?
— А дьявол его разберет…
— Дать ему по зубам? — спросил Жеребец.
— Нет, Джордж, — засмеялся Толстяк. — Зачем марать руки о дерьмо. Спроси еще раз, что он делает на этом кладбище?
— А может, он некрофил, Джек?
— Ох, — хохотнул Толстяк. — Вот бы здорово увидеть такое! Джордж, я много отдал бы, чтобы посмотреть, как такой тип забавляется с трупом. Да нет, он слишком стар, чтобы заниматься этаким…
— Кто его знает!
— Ты о чем?
— Может он еще что-нибудь или нет…
— Да ты только посмотри на него!
— Глупый ты, Джек. Такие, как он, те еще пакостники, только и охотятся за молоденькими девочками…
— Не может быть!
— Точно. Можешь мне поверить, я знаю, что говорю. Видывал таких…
— Может, ты и прав…
Жеребец обратился к Хольту:
— Ну так что, пройдоха? Почему ничего не говоришь? Мы хотим знать, откуда ты здесь взялся…
Хольт беспокойно зашевелился.
— Это трудно рассказать в двух словах, — заговорил он, поразмыслив. — Я вместе с приятелем спрятался в воронке от бомбы, а потом раздался взрыв, и нас засыпало землей. Я потерял сознание и очнулся только под утро…
Жеребец глянул на труп, свесившийся с башенки танка.
— Ну хорошо, — буркнул он. — А потом? Говори, что было дальше?
— Я выбрался из-под земли, — заторопился Хольт. — И не знал, что мне делать. Сел вот на этот ящик и стал ждать…
— Чего ты ждал?
— Вас, — ответил Хольт. — Ждал первого американского патруля…
— Вот это да, ничего себе!
— Я хотел сдаться в плен, — поспешно объяснил Хольт. — Все время на фронте я только об одном и думал — как можно быстрее попасть в руки американских солдат…
Жеребец рассмеялся.
— Что случилось, Джордж? — спросил с любопытством Толстяк. — Этот тип сказал что-то смешное?
— Ой, да, — ответил Жеребец, не переставая смеяться. — Он ждал нас. Говорит, ни о чем другом не мечтал на этой дерьмовой войне, кроме как о встрече с нами…
— О’кэй, — проговорил с одобрением Толстяк. — Скажи ему, что он может опустить руки. Этот старик начинает мне нравиться. Он забавный…
Жеребец кивнул головой и произнес улыбаясь:
— Можешь опустить руки.
Хольт тотчас воспользовался разрешением. Руки болели все больше, а кисти совсем уже одеревенели.
Толстяк изучающе присматривался к нему. Дотронулся рукой до распахнутой полы его шинели и спросил:
— Ты не ранен?
Хольт беспомощно пожал плечами. Он не понимал по-английски. Посмотрел на Жеребца.
— Он тебя спрашивает, не ранен ли ты, — пояснил Жеребец.
— Нет, — ответил Хольт. — Со мной все в порядке…
— А тогда откуда взялась кровь на твоей шинели? — удивился Жеребец. — Тебя, наверное, все-таки задело…
— Нет.
— Слышишь, Джек? Этот тип упрям как осел. Говорит, не ранен…
— Черт с ним. Кончай это. Я все равно ничего не понимаю, что он там бормочет…
— А куда ты дел своего приятеля? — спросил подозрительно Жеребец.
— Он погиб.
— Ты в этом уверен?
— Да. Мы лежали рядом, и ему в голову попал осколок снаряда…
— Не может быть! — осклабился Жеребец.
— Правда…
Жеребец, оживившись, посмотрел на Толстяка и сказал:
— Ты слышал, Джек?
— Что еще?
— Старый пройдоха говорит, что его приятель погиб…
— О’кэй! — сказал Толстяк флегматично. — Можешь ему сказать, чтобы он поцеловал меня в задницу. Наплевать мне на его приятеля…
— Это был хороший человек, — проговорил Хольт.
— И в самом деле умора, Джек, — сказал Жеребец Толстяку. — Он все еще талдычит о своем приятеле, мол, хорошим человеком был…
— Черт побери. Ты слышал когда такой вздор?
— Нет…
— Я тоже! — признался Толстяк. — Интересно, зачем он это говорит?
— Не догадываешься?
— Откуда мне знать?
— Подумай, Джек. Поработай котелком…
Толстяк нахмурил брови. Минуту спустя сказал со вздохом:
— Не получается, Джордж. Ничего не приходит в голову.
— О мертвых не полагается говорить плохо… — сказал Жеребец. — Теперь дошло?
