Михаил Лифшиц - Почтовый ящик
Дома никто не обратил внимания на то, что Таня стала другой, совсем другой. «Хорошо даже, что у меня такие нечуткие родные», – подумала Таня, хотя ее всю распирало, хотелось поделиться своей радостью, полетать с кем-нибудь вместе… На то, чтобы не обсуждать свою радость с мужем, ума у Тани все-таки хватило. Но как удержать это в себе!.. Тем с большим нетерпением она ждала следующей встречи с Андреем.
На следующий день Андрей в столовую не пришел. Таня не знала, что и думать. Весь день была сама не своя, а вечером ушла пораньше, чтобы не пропустить Андрея. Она ждала в стороне от проходной и дождалась.
– Андрюша, куда ты пропал?! – срывающимся голосом спросила возлюбленная.
– Никуда не пропал, – по инерции ответил Андрей, вздрогнув от неожиданности, когда из-за дерева выпрыгнула Таня.
– Я тебя искала, я ждала тебя весь день…
– Слушай, Тань, что ж ты сразу не сказала, что у тебя муж здесь работает? – без всяких сантиментов спросил Андрей.
– Какое это имеет значение?! – искренне воскликнула Таня.
– Привет, подруга! Нет, я себе стрессовых ситуаций стараюсь не создавать! – жестко продолжил Андрей.
– Эти обстоятельства – ничто. Главное – наша любовь, – продолжала кликушествовать Таня.
– Любовь зла, полюбишь и козла, – совсем не в тон ответил Андрей.
– Я брошу мужа, я брошу сына, мне никто не нужен, кроме тебя, – заклинала Татьяна.
– Вот этого мне как раз и не хватало! – с досадой сказал молодой человек. – Слушай, я сейчас не могу, на электричку опаздываю. Завтра договорим.
Жизнь Тани превратилась в ад. Ее разбитое сердце изнывало. Лишь одного жаждало все ее существо – найти Андрея и выяснить, в чем же дело, почему он избегает ее… Все эти условности мешали ей, сковывали: позвонить нельзя, прийти к нему нельзя. Пыталась посоветоваться с подругой, той самой, которая была свидетельницей первой встречи с Андреем. Но подруга, выслушав Таню, сказала, как и раньше: «Ну, ты даешь! Правду говорят, что в тихом омуте черти водятся. Но теперь все, не лезь и молчи в тряпочку. Не будь дурой». Подруга ничего не поняла в Таниной душе, приняла к сведению только внешние второстепенные обстоятельства.
Несколько раз Тане удалось подкараулить Андрея после работы. Но выяснения отношений не получалось, Андрей грубил, отвечал невпопад, убегал.
Особенно неприятен был последний разговор. На Танин вопрос: «Ну почему же все-таки ты меня бросил?» Андрей сказал: «Слушай, мать, ты – сумасшедшая, шизофреничка. Куда только твои родственники смотрят? Тебе не трахаться надо, а психиатру показаться. Может быть, он тебе и пропишет трахаться… По столовой ложке три раза в день! Тогда приходи. А без рецепта я не могу. Ха-ха-ха!» Противно засмеялся и убежал.
Андрея тоже беспокоила создавшаяся ситуация. «Вот пристала, пиявка. Знал бы – не связывался. Неужели, увольняться? Обидно, местечко, вроде, ничего себе. Но с другой стороны, и в электричках надоело мотаться… Ладно, поглядим, как дальше пойдет».
Так закончилась Танина любовь. Она грустила, писала стихи, полные печали, и ездила в Москву на художественные выставки, где подолгу простаивала около картин, изображавших любовные сцены…
Правда, дома ухода Тани в себя никто не заметил. То, что она ничего не делала по дому, было привычным, а то, что она перестала спрашивать домашних: «Как дела?», было облегчением и для Сергея, и для Гены.
Глава 16
– Вот он, злодей! – указал пальцем на Сережу Самуил Яковлевич, как только Сережа подошел к своему вагону поезда «Москва-Донецк». Сказав это, Самуил Яковлевич отошел в сторону, а стоявшая рядом с ним невысокая полная женщина дождалась, пока Сережа приблизился и поставил сумку на перрон, а затем взяла Сережу под руку и повела обратно по перрону, к зданию Курского вокзала, откуда он только что пришел.
– Здравствуйте, Сережа! Ничего, что я вас так называю? Меня зовут Фира Наумовна. Я думаю, что, учитывая разницу в возрасте, так будет правильно. Вы, наверное, уже поняли, что я – жена Самуила Яковлевича. Моего мужа зовут, как Маршака, не правда ли, забавно? Я хочу вам сказать, что я была категорически против этой командировки. Вы меня понимаете? У Самуила Яковлевича очень больное сердце. Очень! Я вам говорю это как врач. Я хоть и не кардиолог, но это не важно.
Сережа напряженно молчал, никак не мог настроиться на подобный разговор.
– Самуилу Яковлевичу нужен режим, регулярное питание, ни капли спиртного, меньше волнений. Ему нужно регулярно измерять кровяное давление. Когда он сказал, что едет, так я сказала, что через мой труп. Но стал нам домой звонить начальник их отдела, говорить, что без Самуила никак нельзя обойтись, что он такой хороший конструктор и прочее. Вы знаете, что обычно они говорят, когда им что-то нужно. Но слушать приятно. Кроме всего этого сладкого рахат-лукума, он сказал, что руководить бригадой будете вы, и что вы – очень надежный человек. Я его отпускаю, но я вас прошу, создайте Самуилу Яковлевичу щадящий режим. Вы понимаете?
Сережа все-таки проникся ее заботой и ответил, что Фира Наумовна может не волноваться, что он будет опекать ее мужа и, по возможности, отправлять его с завода в гостиницу полежать.
Пока Сережа с Фирой Наумовной прогуливались вдоль поезда, Самуил Яковлевич, слесари Владислав Иванович Ефимов, для своих – Славик, и Саша Просвирнин стояли около сумок и курили. Это была командировочная бригада.
– Сэм, куда твоя Фира нашего босса повела? – спросил Славик.
– Сейчас она ему мозги вправит, – хихикнул смущенно Самуил. – Насчет моего здоровья. Я в командировки пять лет не ездил.
– Ну, это мы тебя подлечим! – сказал Славик и обратился к Просвирнину. – Сашка, ты капли взял?
– На дорогу хватит, – ответил Сашка и носком ботинка дотронулся до болоньевой сумки, в которой звякнули бутылки. – А там на другую рецептуру перейдем, «Ãîðiëêà ç ïåðöåì».
– Не, ребята, мне нельзя, – твердо сказал Самуил.
– Нельзя, так нельзя, – поддержал Сашка.
– Там поглядим… – промолвил опытный Славик.
* * *Оборонные предприятия России и Украины были очень тесно связаны между собой. Связь эта и сейчас еще до конца не разорвалась. В разработке почти каждого изделия участвовали десятки предприятий, и изделие, или его части, или чертежи по несколько раз пересекали в обоих направлениях условную тогда российско-украинскую границу.
Сережин институт традиционно работал с заводом в Донбассе. Теперь бригада должна была на этом заводе запустить в работу новый измерительный стенд. Разрабатывала стенд и отвечала за его работу Сережина лаборатория, конструировал стенд Самуил, а изготовили стенд в цеху, в котором работал Просвирнин.
Бригада для командировки формировалась тяжело. Сначала сказали, что конструктор не может ехать по болезни. Сережа бегал, уговаривал, объяснял, что нужно. Потом сказал, что без конструктора не поедет, и порвал приготовленные командировочные документы. Подействовало.
Потом пришлось доказывать, что одного Просвирнина мало, что для работы нужны два слесаря. К тому же квалификация Просвирнина для наладки стенда недостаточно высока. Раньше в такие командировки ездил Николай Николаевич и брал с собой кого-нибудь, вроде Сашки, чтобы был «на подхвате». Добился Сережа. Дали ему Ефимова. Ефимов уровнем пониже, чем был Николай Николаевич, но хороший слесарь, мастер, а не подмастерье. Лет ему – под пятьдесят, как и Самуилу, а Сашке Просвирнину нет еще тридцати, как Сереже. Вот и вся бригада. Сели в поезд и поехали.
Пить начали, еще не доезжая Подольска. Сначала втроем, Самуил категорически отказался. Потом Сережа отвалился, и остались двое. Сереже-то хорошо. Он погулял по вагону, потом почистил зубы и залез на свою верхнюю полку. Почитал и заснул. А деликатный и трезвый Самуил маялся, ждал, пока освободится нижнее место.
– Сэм, ты, наверное, лечь хочешь? А мы тут гудим, извини… – догадался в конце концов Славик. – Ты не стесняйся, дорогой. Сколько мы с тобой поездили, помнишь?
– Правда, Самуил Яковлевич, вы извините, я сейчас к дяде Славе пересяду, и все будет нормально, как у людей, – вторил старшему товарищу Сашка.
– Ребята, а может, и вам тоже хватит, что вы ее пьете? – Самуил Яковлевич надеялся, что и сам ляжет, и ребят угомонит, а то разве это сон?
– А жидкая она, вот я ее и пью, а была бы твердая, я бы ее грыз. Гы-гы-гы, – пошутил Сашка.
– Ну, ты, цыц, с кем разговариваешь, салага? Да мы с Сэмом… что говорить. Видишь, человек отдыхать хочет. Имей уважение. Все, конец. Бутылки унеси отсюда, чтоб ночью не звенели. Вот это, на газете, сверни и выброси. Остальное завтра уберем.
Наутро приехали. Донецкий город. Лето. Бригада увидела красивых женщин с золотыми зубами, не таких красивых мужчин, с подведенными угольной пылью глазами, усть-катавские, не виданные тогда в Москве, трамваи. У них двери открывались не гармошкой, как у московских трамваев чешского производства. Просто откатывалась большая часть боковой стенки, открывая проход для людей. Трамваи ездили по рельсам, которые изгибались вверх-вниз и вправо-влево, каждый рельс по-своему. Удивительно, как трамваи с них не спрыгивали. Сережа всегда, приезжая в этот город, смотрел на трамвайные рельсы сначала с высоты своего роста, убеждался, что они извиваются, как два червяка, потом пригибался и смотрел, как рельсы скачут вверх и вниз. Все по-прежнему. Командировка началась.
