Валерия Перуанская - Кикимора
– У вас веник и пыльная тряпка есть? – заглядывая в комнату, деловито и отстранение спросила она, будто для того только и приехала, чтобы прибраться на его даче.
Он вынес ей веник и тряпку, показал, где вода, и она со старанием добросовестной уборщицы принялась наводить чистоту. С соседней, с тыла, дачи женский немолодой голос позвал Антона Николаевича. Он откликнулся на зов и заговорил оживленно, как бывает при встрече с давно не виденными соседями, с которыми объединяют общие Дачные интересы и заботы. Все это было из неведомой Анне Константиновне жизни, к которой никогда не приходилось хоть краем прикоснуться.
Углубившись в себя, она снимала веником паутину, затянувшую углы веранды, и не сразу поняла, что это Антон Николаевич ее зовет:
– Анна Константиновна! Выйдите на минутку!
Ему еще раз пришлось повторить, более настойчиво и громко, пока она преодолела себя и пошла показываться на чужие глаза.
– Познакомьтесь, – сказал Антон Николаевич собеседнице, стоявшей, опершись на черенок лопаты, по ту сторону невысокого штакетника, – мой добрый товарищ и спутник. И вообразить не можете, как она много обо всем знает, до чего легка на подъем, какой неутомимый ходок!
Это она-то – неутомимый ходок?! От неловкости слушать такое о себе никак не удавалось вглядеться в женщину за забором. По седине и голосу ясно, что пожилая, а подробнее лицо не вырисовывалось из-за тумана, застлавшего отчего-то глаза.
– А это, – обратился он теперь уже к Анне Константиновне, – Елена Георгиевна, наша давняя соседка, прекрасный, доложу вам, детский врач. И моих детей когда-то по дружбе лечила, и к внукам до сих пор, в случае надобности, на помощь прибегает.
– Очень приятно, – пробормотала Анна Константиновна, чувствуя, что выглядит нелепо в длинном, узком, подпоясанном поверх платья халате, и отчаиваясь, что ничего уже нельзя изменить и поправить.
– Это просто замечательно, что всюду бываете, в четырех стенах не заперлись, – одобрительно, обращаясь к ним обоим, заговорила Елена Георгиевна. – Как я, например. А куда денешься: двое внуков, кто, кроме бабки со стороны матери, нянчить будет? – Анна Константиновна увидела наконец ее отчетливо: голубенькие, излучающие добродушие щелочки глаз в окружении улыбчивых морщин, особенно густо сбежавшихся на маленьком носу к переносице. Через эти лукавые веселые морщинки проглядывалось, какой она была в молодости: смешливой и, наверно, даже озорной. Невысокая, худенькая, по всему видно, что не по возрасту подвижная и крепкая: из тех пожилых женщин, которые, пока болезнь не повалит, с рюкзаками в походы ходят и каждое воскресенье на лыжах бегают, – сложила о ней свое благоприятное мнение Анна Константиновна.
– Мы еще собираемся в Кижи летом съездить, – говорил Антон Николаевич, похоже несколько хвастаясь тем, какие они, в самом деле, молодцы: не сидят в четырех стенах, живут полноценно.
– Антон Николаевич редкий человек, – как бы подтвердила Анне Константиновне соседка. – Я не устаю им восхищаться: по часу в саду зарядку делает, не всякий молодой сумеет.
– Не по часу, положим, – польщенно возразил он. – Но не меньше сорока минут. Меня Марьяна еще в молодости приучила, – объяснил он Анне Константиновне. – Она, как артистка, всегда должна была быть в форме. Я только зарядку, а она и в теннис играла, и в бассейне всю зиму плавала.
– До последних дней такой и была – подтянутой, стройной.
Да, по халату видно, подумала Анна Константиновна, слегка завидуя умершей: что такая была и так о ней хорошо говорят.
– Нынче-то кто на даче будет? – после молчания, отданного печальным воспоминаниям, спросила Елена Георгиевна.
Перед тем как ответить, Антон Николаевич подержал немного губы трубочкой, посвистел что-то про себя. Такая у него была привычка, когда затруднялся с ответом. Постояв немного, губы трубочкой, проговорил:
– Не решили еще. Татьяна на все лето Любочку в пионерлагерь намерена спровадить, сами – в Прибалтику, где бомонд, – не без насмешки слово произнес. – А Николка с семейством – в автотуризм на своих «Жигулях»: палатка, надувные лодки, костры и прочая романтика, – тут уже одобрительно было сказано.
– Так что же, все лето дому пустовать? – забеспокоилась Елена Георгиевна.
– Не исключено, что я немного поживу, – успокоил ее Антон Николаевич. – Если Анна Константиновна согласится разделить мое одиночество, – и посмотрел вопросительно, но вместе с тем и с обидевшей ее почему-то уверенностью, что как он захочет, так и будет.
Час от часу не легче!.. В качестве кого же он намерен ее здесь поселить? Домоправительницы – стряпать, с веником ходить?.. Анна Константиновна вся внутри съежилась от страха, что подозрение сейчас, сию секунду подтвердится и ее воздушный замок (или карточный домик) в один миг рассыплется. Не стала ждать этой ужасной катастрофы:
– Чайник, наверно, вскипел, – и чуть не бегом заторопилась к дому.
За ее спиной Антон Николаевич приглашал соседку:
– Просим к нашему шалашу. Чаю попьем. Анна Константиновна полную сумку яств привезла.
Чайник и верно вовсю кипел, от пара в комнате запотели стекла. Анна Константиновна выдернула из розетки вилку. Полезла к буфет искать чашки, ложки, ей необходимо было, чтобы не думать, не гадать, не мучиться подозрениями, чем-то себя занять. Но мысли в голове толкались, как в часы пик в автобусе люди: каждый в своем направлении, друг друга не понимающие, не желающие понять... Если даже допустить, что она возвела на Антона Николаевича напраслину, то тогда в какой другой роли ей тут жить предлагается? Что люди подумают? Что его дети скажут? Татьяна и Николай, как только что узнала их имена. Сколько бы она к нему ни привыкла и ни привязалась, у нее тоже самолюбие и гордость есть. Может, он только для того с ней познакомился, чтобы даровую домработницу иметь? – эта мысль ее ожгла, но тут же более здравая подоспела: как не стыдно такое думать? Кто ж домработниц на такси возит, в ресторанах кормит, руки, наконец, целует?.. Это ее почти убедило, но все же не вполне успокоило – никогда не умела она людей угадывать, сколько раз на своем веку ошибалась, попадала впросак, и тут, наверно, по простодушию мало чего поняла. А если он вводил ее в заблуждение, чтобы потом сказать: человек я одинокий, обеспеченный, а летом суп сварить для меня некому, рубашку постирать тоже, вы пенсию получаете небольшую, отчего не взять на себя труд? Она даже картину увидела, как он держит ее за руку и все это ласково говорит, но тут раздался другой его голос, не сразу пробившись сквозь автобусный гул:
– Аннушка, давайте на веранду кресло это водрузим – для вас. Поглядите, какое удобное, на нем всегда самые почетные гости сидят.
