Валерия Перуанская - Кикимора
За всю дорогу обменялись несколькими незначащими фразами, и, когда Анна Константиновна отважилась все-таки спросить, скоро ли приедут, Антон Николаевич взглянул в окно и сказал, что как раз пора выходить: Кратово.
Перейдя пути и миновав пристанционную площадь с непритязательного вида киосками и палатками, они почти тотчас оказались на широкой дачной улице.
По сторонам тянулись за заборами просторные, под сенью вымахавших в небо сосен и берез, дачные участки, с основательно построенными, большей частью двухэтажными дачами в глубине. Не то что в Мамонтовке, сравнила Анна Константиновна здешние участки и дачи с той, где когда-то, несколько лет подряд, Шарыгины снимали комнату с терраской. Тут, от больших веранд на высоких фундаментах, широких и высоких окон, кое-где, среди цветочных клумб и нетронутых полянок, огородиков в три-четыре грядки – для развлечения и полезного умеренного физического труда на свежем воздухе, – появлялось ощущение устойчивого достатка и благополучия, и в воображении легко возникали среди травы счастливые, не отправленные с детскими садиками ребятишки с сачками в руках, опрятные, хорошо умытые мальчики и девочки-подростки на велосипедах: нарядные, интеллигентного вида, во всем удачливые женщины и приезжающие по вечерам с московскими лакомствами к чаю, хорошо зарабатывающие мужчины (на них, замечала Анна Константиновна, как бы особая печать – из уверенности и избыточного веса – поставлена)... И самовары в беседках чудились, хотя вряд ли уже на самом деле существовали, разве электрические, и медные тазы с пахучим вареньем, как в стародавние времена начала века...
Все эти картины отчего-то с живостью пронеслись в голове Анны Константиновны, – не беда, что сейчас на редкой даче можно было увидеть живую душу, одетую, независимо от возраста и пола, большей частью в четырехрублевые тренировочные шаровары, копающуюся в саду либо хлопочущую по дому в ожидании общего переезда. В воздухе расплывались горькие дымки сжигаемых прошлогодних перегнивших листьев, и все это, вместе с беззаботным веселым пением и щелканьем птиц в спокойной тишине, показалось Анне Константиновне чистым чудом в каком-нибудь часе езды от Москвы.
...Но им-то с Антоном Николаевичем что тут делать? – очнулась она от своих видений. Дачи, дачи чужие кругом. Присесть негде, чтобы перекусить, а скоро ведь захочется.
– Далеко ли нам идти?
– Пришли уже, – ответил Антон Николаевич, сворачивая с узкого асфальтового тротуарчика к калитке, запертой на висячий замок.
Анна Константиновна догадалась наконец, куда он ее привез, но не совсем еще поверила:
– Куда это мы?
– Ко мне в гости. Не все же я к вам. – Он достал связку ключей, отомкнул калитку, с трудом сдвинул ее, застоявшуюся за зиму, с места. Она прочертила жирный округлый след по влажной земле. – Прошу, – посторонился Антон Николаевич. – Конечно, пока тут грязь и запустение...
Анна Константиновна увидела порядочных размеров дом, заколоченные фанерой окна, смородиновые кусты вдоль дорожки, по которой он ее вел, и в стороне ничем не засаженный участок, как бы кусок просто соснового бора.
Теперь Анна Константиновна сообразила, что именно в ее памяти связано с названием «Кратово» и отчего, очутившись в нем, сразу окунулась вне свое благоденствие: здесь же где-то дача ее бывшей сослуживицы Маргариты Петровны. Той самой Маргариты Петровны, которая дала при прощании номер домашнего телефона и звала наведываться в гости... Маргарита Петровна постоянно привозила на работу цветы из своего сада, потчевала сослуживцев клубникой, собственноручно выращенной, а в урожайные яблочные годы чуть не весь отдел запасался у нее на зиму антоновкой и штрифелем, сами снимать ездили, а Анна Константиновна от приглашений отказывалась: и стеснялась, и к яблокам вкуса не имела. Все это – цветы, клубника, яблоки – требовало заботы и ухода, Маргарита Петровна начинала ездить в Кратово, как только с московских улиц сходил снег, и потому уже к июню выглядела так, будто успела загореть на черноморском курорте... Интересно, думала Анна Константиновна, далеко ли отсюда ее дача? Ездит ли уже? Должна, хотя и погоды нет.
Анна Константиновна прошла следом за Антоном Николаевичем на веранду, с любопытством осматриваясь и приглядываясь: к круглому, без клеенки или скатерти, столу посередине, разбросанным повсюду игрушкам, брошенному в углу детскому велосипеду, к запылившимся банкам и бутылкам, выстроенным по ранжиру на полу вдоль стенки, – видно, собирались сдавать, да так и не собрались. Неизвестные и посторонние для нее, но близкие Антону Николаевичу люди оставили здесь следы своей загадочной для Анны Константиновны жизни, которая сейчас к ней словно опасливо и медленными шагами приближалась. Зачем? Надо ли ей это? Скорей, не надо, куда спокойней им с Антоном Николаевичем наедине. Без рассматривающих ее прицельно глаз, что неизбежно будет со стороны любящих отца взрослых детей.
Пока она со своими невеселыми раздумьями стояла, не двигаясь, посреди веранды, он ходил по затемненным фанерой комнатам, проверял, наверно, все ли на месте, или что-нибудь искал. Из комнат несло сырым и холодным запахом промерзших и не проветренных с зимы помещений. Надолго брошенные без тепла и призора вещи казались Анне Константиновне такими же, до самого нутра промерзшими, как весь дом: стоит до них дотронуться – и они хрупко разлетятся под руками. Она и не дотрагивалась, боязливо смотрела на стул рядом, но и его не решалась сдвинуть с места, чтобы сесть. Вдруг в темноте вспыхнул электрический свет. Антон Николаевич появился на веранде – без пальто и шляпы, в старенькой дачной куртке. В руке он нес что-то легкое и пестрое, оказалось, халат, который он предложил Анне Константиновне надеть поверх платья, «чтобы в этой пыли не перепачкаться».
– Еще Марьянин, – объяснил он.
Анна Константиновна взяла простенький, из штапеля, халатик его жены. Он оказался на ощупь, как и следовало ожидать, сыроватым и холодным, однако не рассыпался и не напылил, когда Анна Константиновна его чистоплотно отряхнула.
– Сейчас чайник на плитке вскипятим, приберемся немного на веранде и закатим пир, не возражаете, Аннушка?
– Конечно! – с горячей готовностью, радуясь, что все у них так ладно получается и он опять повторил «Аннушка», откликнулась она и стала снимать пальто, озираясь, куда бы повесить. Он подхватил, унес в дом, а она, воспользовавшись, что осталась одна, натянула на себя халатик. Он оказался на ней чересчур длинным и узковатым: с трудом сошелся на груди, а на животе не застегивался, пришлось подвязаться пояском... Просто ничего понять нельзя. Что он – не видит, не сравнивает?.. Нет, лучше не думать. Жить как живется.
