Валерия Перуанская - Кикимора
Таким сильным мужчиной в детстве казался Анне Константиновне отец. Чудилось: что бы ни случилось, отец отыщет выход, какой вопрос ни возникнет – найдет на него ответ. За отцовской спиной она девочкой жила защищенно, но длилось это до тех лишь пор, пока ей приходилось смотреть на него задрав голову. Став немного постарше, открыла, что и он, как и она, тогда еще подросток, беспомощен перед жизнью и перед людьми, что не он сильней всех на свете, а почти все – сильней его. А из них троих только мама может, пожалуй, что-то противопоставить жизни и людям: стойкое сопротивление неудачам, выдержку в горе и способность принимать хоть какие-нибудь решения, – способность, которой отец, как выяснилось, когда рассеялись детские заблуждения, был почти начисто лишен.
У мамы Анна Константиновна потом училась жить, хотя и не сумела полностью преодолеть в себе отца.
Теперь, дожив до седых волос, она вновь испытала давно забытое, легкое, окрыляющее ощущение родственной, защищающей силы рядом с собой. Позвал бы Антон Николаевич ее сейчас не за город, а на край света – на тот же Сахалин, Камчатку, Таймыр, велел бы лететь туда самолетом, которого она суеверно боялась (и никогда не летала), – поехала бы, полетела, не колеблясь и не сомневаясь. Уверенная, что Антон Николаевич не даст погибнуть, замерзнуть, потеряться среди людей. Счастливой женщиной была, должно быть, его жена.
А Антон Николаевич вернулся на свое место, к недопитой чашке с чаем, и, с одной стороны, Анне Константиновне это пришлось по душе, потому что чересчур уж она волновалась и смущалась, когда он был рядом и прикасался к ней, и совсем не знала, как следует себя держать и что делать, а с другой – показалось немного обидным, что он как ни в чем не бывало пил чай, будто минуту назад не допускал никаких проявлений своей дружеской симпатии и нежности.
«Что он сам-то обо всем этом думает? Что чувствует?» – гадала, не находя ответа, она. О себе вот все знаешь – что чувствуешь, что думаешь, чего хочешь. А он?.. Никогда не заглянешь в чужую душу. Ну и не надо, решила она. И того с избытком, что есть. Разве могла она такое даже в мечтах вообразить? Мечты-то у нее всегда были самые что ни на есть скромные и застенчивые, как она сама.
Антон Николаевич побыл еще с полчаса, которые они провели в незначительной беседе о том о сем, а под конец условились встретиться завтра в одиннадцать утра в метро «Проспект Маркса» в случае, если не будет затяжного дождя, какие этой весной не редкость. На прощанье, как всегда, он поцеловал ей руку, но еще сказал: «До свиданья, милая моя Аннушка», опять этими словами и ласковым взглядом ужасно взволновав ее, Дверь за ним закрылась, а она не могла сдвинуться с места
Она почувствовала себя вдруг молодой, красивой любимой. Подспудно понимала, что – какая любовь в их-то годы, но далеко в эту мысль не углублялась (пусть почти в дочки ему годится, молодой от этого не делалась), наоборот, отстраняла ее от себя, чтобы не разрушить иллюзию.
Она отошла от двери, улыбаясь своему неожиданному, огромному счастью. Счастье, объясняла она себе, не в том же, что происходит, а в том, что ощущаешь... И в это самое мгновение в висящем на стене зеркале наткнулась на свое лицо. Оно оказалось совсем не таким, каким только что, изнутри, виделось. Со странной, к тому же блуждающей улыбкой, которую она немедля, устыдясь ее, погасила, словно повернула электрический выключатель. Зеркало было ее равнодушным, но непобедимым врагом. Бестактное, неделикатное, как иные люди, склонные резать неприятную правду в глаза, не заботясь, нужна кому-нибудь их правда или нет, есть ли от их правды хоть малая польза. Все-таки она попыталась уговорить и смягчить к себе зеркало: не так уж она, может, и плоха, как от внезапного контраста между воображением и реальностью показалось? Храбро приблизила к зеркалу лицо, достала из мешочка рядом с ним расческу. Попыталась как-нибудь покрасивей уложить волосы. Сизоватые от седины, с двумя или тремя естественными, от рождения, волнами, они не желали ложиться иным образом, чем за десятилетия привыкли. Вздохнув, она положила расческу на место и еще раз посмотрела на себя: что-то же должно в ней быть, из-за чего Антон Николаевич предпочел ее многим другим женщинам, с которыми мог точно так же случайно встретиться и завести знакомство? Ничего не нашла, но рассудила, что, наверно, все-таки что-то есть, чего ей самой не видно из-за привычки к себе и сложившегося давно нелестного мнения о своей внешности, – а то как иначе его понять?..
7
Видимо, оттого, что полоса жизни, по которой сейчас проходила Анна Константиновна, была счастливой, следующий, субботний день выдался погожим, с утра обещающим не омраченное тучами солнце и необходимое для загородной прогулки тепло.
Дачный сезон еще не начался, в вагонах электрички было малолюдно, Анна Константиновна с Антоном Николаевичем свободно устроились на скамейке около окошка по ходу поезда. Антон Николаевич достал из внутреннего кармана пальто очки и свежую «Правду», раскрыл ее, просматривая, и со стороны должно было казаться, что они не случайные и недавние знакомые, а муж и жена: Анна Константиновна со своей полухозяйственной сумкой, набитой съестными, для пикника, припасами, и Антон Николаевич, муж, который за долгую совместную жизнь обо всем уже с женой переговорил, ему интересней почитать газету. Впрочем, и в самом деле, впереди у них был целый день, успеют наговориться в лесной тишине, а не через грохот электрички.
Антон Николаевич озадачил сегодня Анну Константиновну: на все вопросы, куда едут, загадочно молчал или так же загадочно говорил: «Увидите, увидите». Даже с какого вокзала поедут, держал в тайне, а привез на Казанский, где не искал, какая касса и какая платформа, а безошибочно подошел к нужной кассе и уверенно вывел Анну Константиновну к поезду, а там сказал, в какой вагон лучше садиться, из чего она заключила, что он везет ее в хорошо знакомое ему место, хотя вспомнить, есть ли по этой дороге какие-нибудь достойные обозрения исторические памятники, не могла.
Анна Константиновна глядела в окно, за которым долго не было никакой природы, а все – стройки, новостройки, отвалы перекопанной земли, дымящиеся предприятия, индустриальные пейзажи, но потом, как и следовало быть, пошли наконец дачные платформы, луга, леса и перелески. В приоткрытые кое-где в вагоне оконные фрамуги подуло пахучей, не набравшей еще силы весенней листвой, влажной свежестью молодой травки, усыпанной желтыми шляпками новорожденных одуванчиков.
За всю дорогу обменялись несколькими незначащими фразами, и, когда Анна Константиновна отважилась все-таки спросить, скоро ли приедут, Антон Николаевич взглянул в окно и сказал, что как раз пора выходить: Кратово.
