Валерия Перуанская - Кикимора
Он словно угадал:
– Завтра вы свободны?
– Я всегда свободна, – нечаянно вырвалось у нее. Вовсе не собиралась докладывать, что уже на пенсии. Да вот проговорилась, простая душа. А с другой стороны – что ж такого? Рядом-то с ним она еще совсем молодая, он же не может этого не видеть?
– Великолепно! – подхватил он. – Мы с вами, как я и предполагал, в одном положении.
Это пришлось проглотить. Несколько натянуто она поинтересовалась:
– У вас тоже нет семьи? И вы уже не работаете?
Станция метро «Площадь Революции» неотвратимо приближалась, как ни медленно они к ней брели.
– Месяц, как на пенсии. Пора и честь знать. Семьдесят второй год пошел. – После паузы ответил и на другой вопрос: – Жену я потерял два года назад. Дети взрослые и, естественно, живут своей молодой жизнью.
Она слегка склонила голову, давая понять, что ей теперь все ясно.
– Я могу вам позвонить?
– У меня на новой квартире нет телефона.
Он немного подумал, видимо размышляя, давать ли ей свой номер. Решил не давать:
– Тогда – без звонка? Прямо здесь, на площади Революции, в вестибюле. Скажем, в одиннадцать часов.
– И куда же мы пойдем? – от радости она осмелела.
– Придумаем. Похоже, мы с вами не из тех людей, для кого этот вопрос может составить проблему?..
Ей он тоже на прощанье поцеловал руку, и она, стоя на эскалаторе, надумала, не заходя домой, пойти в парикмахерскую сделать маникюр. Чтобы не стыдно было на руки глядеть. Может, сделать и прическу?.. Нет, это уже лишнее. Сразу бросится в глаза. Достаточно подстричься. И сумочку найти поменьше, поаккуратней необходимо. Где-то в шкафу должна быть. Или совсем новую купить? Около метро есть универмаг, в кошельке оставалось что-то около десяти рублей после того, как заплатила за экскурсию, рублей за шесть вполне можно купить сумку. Непредвиденный, конечно, расход, да что теперь поделаешь?
Кто бы ей вчера еще сказал, что случится такая встреча! За шуточку в Надином духе приняла бы... «Вот, ребятишки мои, уехали вы от меня, бросили, а я, видите, не теряюсь тут без вас, «кавалера подцепила», как сказала бы Надя», – на всякий случай посмеялась над собой Анна Константиновна, чтоб не очень далеко в мыслях заноситься.
Она ничего наперед не загадывала, никаких планов, Боже упаси, не строила, но и этого предстоящего завтра нежданного свидания с избытком хватило, чтобы в ликовании без остатка потонуть, обо всем другом позабыть и совершенно не чувствовать боли в уставших от ходьбы ногах...
6
Первый раз, наверно, за всю жизнь Анну Константиновну не обманули ожидания. Лишь не уставала удивляться: за что ей такое счастьепривалило?.. Что ни день, стали с Антоном Николаевичем видеться – и не надоедало, не приедалось, а, напротив, чем дальше, тем трудней было обходиться друг без друга. Один раз Анна Константиновна попробовала было уйти раньше времени с прогулки, в опасении не угадать меру, наскучить, так Антон Николаевич ужасно расстроился, готов был на нее рассердиться. Она, конечно, быстро уступила и больше комедий не устраивала, а полностью подчинилась ему.
Собеседник он был для нее необыкновенный, ей до него, безусловно, не дотянуться. Однако скоро заметила, что рядом с ним тоже умнеет, словно пробивается наружу прежде глубоко, за ненадобностью, запрятанная, камнем придавленная истинная ее сущность, о которой и сама плохо знала. Он будто каменную эту глыбу сдвинул, отбросил в сторону, дал глубоко и вольно вздохнуть, душой распрямиться...
Да и как не задышать, как не распрямиться, если услышишь вдруг: «Удивительно мне с вами легко и тепло. Только с женой так было. Ни с какими другими женщинами...»
О покойной жене он ей много рассказывал. Анна Константиновна расценивала это как доверие и сердечную близость. Пианистка, аккомпанировала эстрадным певцам, постоянно разъезжала, и хотя в доме по этой причине не всегда соблюдался должный порядок, а детей растили бабушки, зато скучать было некогда. То он встречал ее, то опять провожал. Не успевали вместе до насыщения побыть, наговориться, как она опять собирала чемодан – на гастроли. Музыкантша, рассказывал он, была великолепная, самые лучшие исполнители ею дорожили... Сам он, выяснила скоро Анна Константиновна, никакой не профессор, а инженер-металлург. В свое время тоже исколесил в командировках страну, а в последние годы осел в Москве, в главке министерства.
Анну Константиновну интересовали, конечно, и дети. О них он говорил, показалось ей, с меньшей охотой. Сын физик, женат, живет отдельно. Дочка с семьей – на улице Огарева, с ним в одной квартире. Внучке Любочке пятнадцатый год... Сына и дочку он по имени не назвал. Чем занимается дочка? Переводит. С французского. Неплохо знает и английский, немецкий...
– Счастливый вы человек, – вздохнула Анна Константиновна, все это выслушав. – И дети, и внуки, и зять, и невестка... Богатство! Я бы много отдала, чтобы хоть половину этого иметь.
Он, подумав, согласился:
– Конечно. – И попросил: – Почитайте-ка лучше ваши стихи.
Стихов она уже уйму ему перечитала. Сначала стеснялась, отнекивалась, хотя сама о них и проговорилась, а потом откуда храбрость взялась? А он не уставал хвалить, удивлялся:
– Как же так? Неужели ни одно не напечатали? Я, конечно, в поэзии дилетант, а все же и не полный профан...
Анна Константиновна счастливо щурила глаза, однако не обольщалась: не больше же он понимает, чем те, кто возвращал ей стихи и не обнадеживал?.. Но то, что они Антону Николаевичу нравились без притворства, это видела и не знала, как отблагодарить. Дома перерыла старые тетради, отыскивая, что бы еще прочесть. Некоторые стихи он просил по нескольку раз повторять. У Анны Константиновны тем временем появились новые, непривычные – оказалось, впрочем, увлекательные – заботы: о себе, своей внешности. Пусть он и не замечал разницы и изменений, а она старалась. Припомнила всякие женские ухищрения, которыми когда-то при ней делились сослуживицы (а она скучала свысока – чем заняты, чем интересуются!) или о которых случайно прочитала в «добрых советах» отрывного календаря. Переворошила гардероб, что-то забытое нашлось, пригодилось. Сумку тогда же, в первый день, купила, разбежалась было на новые туфли, да не нашла подходящих, ограничилась тем, что к старым прибила набойки и начистила. Вспомнила и про мамины, под жемчуг, бусы, стала надевать. Губы подкрашивала – самую малость, а и то с непривычки странно было на себя глядеть. Утюгом, наверно, за всю жизнь так часто, как теперь, не пользовалась, а как иначе? У Антона Николаевича на костюме ни морщиночки, манжеты белоснежные. Выбрит всегда чисто. Седые поредевшие волосы расчесаны на пробор, лежат один к одному... Хочешь не хочешь (хотела, чего уж там), а приходилось и ей стараться...
