Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— Ты прав, — сказал Ниникай. — Якуты нам везут коровьи шкуры, водку, чай, нарты нам делают. Но торговля, конечно, не честная. Мы же не знаем, по какой цене пушнина идет в городах.
— Вот и ты со мной соглашаешься! — заметил Куриль. — А для бедного человека разве не важно, сколько взять за песца чаю, табаку или пороха? Это даже для меня и для тебя важно. Может, надо в пять раз больше брать… Вот наши люди и не будут заваривать кипяток брусникой и траву не будут курить.
— Но если мы купцов за горло возьмем, то простым якутам жить тяжелей будет, — возразил Ниникай. — Мы же их одеваем, оленину им шлем, помогаем далеко ездить.
— А товар отчего дорожает? От нехватки и еще от прижима. Простой товар не прижмешь — испортится, загниет. Его надо сбывать. И будет его не меньше, а больше. Потому он даже подешевеет. Да за ним скупщики и не гоняются. Пушнина — в ней нажива. Есть у нас и другой ценный товар — камусы, кость, лучшая рыба чир, шкуры морских зверей, языки и губы телячьи. Да мы только цены такому товару не знаем. Но товар этот наш! Вот мы и должны иметь от него главный барыш… Мы сами торговать будем. Чайгуургин согласен со мной, что нам своих купцов надо иметь. Я найду ловких мужиков, помогу развернуться им. А потом здесь, возле божьего дома, ярмарки буду устраивать. Товар сюда поплывет, а поплывет — тут и осядет.
— Мудрая у тебя голова, Афанасий Ильич! — сказал Ниникай, захваченный рассуждениями властного Куриля.
Однако этот властный Куриль тут же добавил, не обращая внимания на похвалу:
— Вот так я заставлю людей зашевелиться. От этого и нам будет выгода, и царю.
Ниникай даже выпрямился от растерянности. Он цокнул языком, будто в драгоценной шкурке обнаружил дыру.
— Ну, вот тут я уж не понимаю! — воскликнул он. — Сам сказал, что не согласен с русским владычеством, и сам собираешься им помогать. Может, ты и ясак закрепишь?
— Я хочу стать свободным соседом! Ни русским, ни якутам подручным не буду. А равноправным соседом буду. Потому и в рай не собираюсь скоро уехать, для того и веру общую принимаю, для того и хочу иметь своего попа и ученого помощника. Это я для тебя говорю, Косчэ-Ханидо. И у тебя в жизни будет эта цель. Запомни. Большой сосед не должен мучить маленького.
— Значит, ясак не отменишь?
— Нет!
— И царю помогать будешь?
— Буду!
— Так, — стукнул Ниникай граненым стаканом о доску и поднялся на ноги.
Но уходить он уже не собирался, начал шагать за спиной Куриля.
— Почему? — спросил он.
— Потому, что с русскими у нас одна земля, разделенная только реками и горами. А уйдут русские, ослабнет царь — к нам придут американцы. Эти совсем нам чужие. Они тут все подгребут, все увезут за море. И тогда нам конец. Знаешь, на каких они лодках плавают? На одну лодку могут загнать весь твой табун.
— Но и то, что царские люди делают, тоже не лучше. Они богачей-то терпят лишь потому, что с нас можно много содрать. А простой народ для них — скот двуногий. Поборы, поборы — конца этому нет. Без подарков, без взяток в остроге не появляйся. У нас голод, люди родственников закапывать не успевают, а ясак давай! Да они за этот ясак хоть бы табаку гнилого прислали, хоть бы пороху, чтобы для них же зверей настрелять. Ничего. Вот эту серебряную побрякушку тебе прислали. И все!
Куриль вздрогнул, чуть разжал плотно сомкнутые губы, но обмяк и насупился. Медаль у него висела на левой стороне груди, и, хоть она терялась на белой шубе, да еще среди бисера, он все-таки повернул голову вправо, бессмысленно уставившись на руки Косчэ-Ханидо.
— А под рождество помнишь, как угрожал нам Друскин? — не успокаивался Ниникай. — Шомпола, темный дом, пуля в лоб…
— Ладно. Помолчи, — сердито сказал Куриль. — Вижу не меньше тебя… А медаль за продвижение светлой веры дана. — Он хотел налить еще чаю из медного чайника, но раздумал, поставил чайник на место, отодвинул стакан. — Вот построю божий дом, укреплюсь немного и поеду к исправнику… с большим разговором…
Последние слова Куриль произнес тихо и примирительно. Ниникай же ничего не ответил, и Косчэ-Ханидо показалось, что больше и говорить не о чем. Ему было обидно, нехорошо оттого, что замолчал Ниникай. Резко настроенный против властного и неимоверно богатого старика, бедняцкий сын Косчэ-Ханидо очень хотел, чтобы верх остался за Ниникаем, чтобы ушел он из тордоха с поднятой головой. Тогда он почувствовал бы какую-то свободу и опору в этой свободе.
Но сейчас верх оказался за Курилем, и справедливо за ним, потому что мысли его были смелыми, размашистыми и направленными на добро для всех. Ниникай же ни разу по-настоящему не прижал Куриля и не сказал, что можно и нужно бы сделать лучше того, на что решился Куриль. И хоть Косчэ-Ханидо хорошо понял, что чужой отец его, а верней, его властелин вроде бы дело ведет к добру, на душе у него было нехорошо, как-то навыворот. Неужели придется изменить своим чувствам и убеждениям — вдруг забыть прошлое, признать это прошлое маленьким, даже ничтожным — и полюбить Куриля?.. От этой последней мысли Косчэ-Ханидо невольно передернул плечами.
Но это только казалось парню, попавшему в водоворот событий, что у двух богачей нет больше мыслей. Он ошибался. Ниникай долго разглядывал диковинный хозяйственный угол юкагирского головы, а потом вдруг проговорил:
— Стало быть, ты поедешь к исправнику. Ну что ж… Только придется тебе меня с собой брать.
— А как же. Возьму. Что я без Ниникая? — Куриль сидел неподвижно, положив на колени руки. Он смеялся над чукчей.
— Сорвет он с тебя, Афанасий Ильич, медаль, сорвет. И печать отнимет. И попадешь ты… Это ведь смута! — Ниникай быстро подошел к сидящему Курилю. — Ты что, Афанасий Ильич, не понимаешь, что это вызов царю?
— Если за такое дело возьмется глупый, то, конечно, получится смута. И даже если умный не рассчитает, когда свой нрав показать, тоже загубит дело. Я с божьей помощью все потихоньку улажу.
У Ниникая не было дружбы с врагами царя — со ссыльными. Но кое с кем из них он все же встречался. Правда, основательно поразговаривать с ними не удавалось, к тому же он слабовато знал русский язык. И все-таки главные намерения этих русских Ниникай хорошо понимал, ну, а остальное домысливал, как хотел. Сейчас, опять разглядывая богатый тордох Куриля, он напрягал все свое воображение, стремясь догадаться, какими словами разбил бы самонадеянность юкагирского головы любой из ссыльных. А такие слова были, и очень верные, он это чувствовал. Знал же он, например, что русские давно живут так, как будут жить северяне по расчетам размахнувшегося Куриля, однако именно из-за такой жизни у русских и случаются вечные смуты. Только это не убедит его: к такому разговору он давно готовился — зашвыряет словами.
