Манохар Малгонкар - Излучина Ганга
Аджи поднялась, положив браслеты около его тхали[25].
— Что ж ты не подложил себе еще риса? Подожди, сейчас принесу творог. Я приготовила, ты же всегда любил его.
— Если я уеду, что будет с тобой? — спросил Гьян.
— Со мной? Проживу как-нибудь. Может, найдем какую-нибудь женщину, чтобы помогла со стиркой. А ходить за мной не надо.
— Ты уверена, что одна справишься?
— Пусть тебя это не тревожит. Возвращайся в город и учись хорошенько.
Хорошо, конечно, что бабушка может справиться без него, а то он очень тревожился. Теперь многое упрощается.
— Ты меня обрадовала, — сказал он. — Конечно, пятидесяти акров вполне достаточно для одного человека.
— Конечно, — подтвердила Аджи, подавая ему чашку с творогом. — Зачем тебе бросать учение, тем более в последний год? Не из-за меня же, старого, засохшего листа, который вот-вот упадет с ветки… Так, значит, когда ты едешь?
Все-таки она довела его своими расспросами до того, что придется сказать ей правду. По это оказалось легче, чем он думал. Особенно теперь, когда он знал — бабушка и без него справится.
— Аджи, я не собираюсь возвращаться в колледж, — сказал Гьян совершенно спокойно.
Аджи долго и внимательно смотрела внуку в глаза, и ему показалось, что она отгадывает его сокровенные мысли. Но он не боялся этого. Впервые после смерти брата Гьян вдруг ощутил голод. И принялся за рис и творог.
Сотрудники института увели Раджу и Сарью. Волы охотно, даже радостно пошли за ними, весело позвякивая колокольчиками. Перед этим они в последний раз досыта наелись жмыхов, в последний раз полакомились кочерыжками из рук Аджи.
После этого Гьян начал свои поиски. Он решил найти топор. Каждое утро, еще до рассвета, захватив узелок с завтраком, он выходил из дому. Возвращался только в полной тьме, измученный, со стертыми ногами, с красными от усталости глазами. Руки его были покрыты ссадинами, одежда — пылью. Аджи не сомневалась, что Гьян трудится в поле, как трудились всю жизнь его брат, его отец, его дед. И взгляд у него был такой же — решительный взгляд человека, задумавшего трудом во имя хлеба насущного одолеть свои невеселые думы.
Через несколько дней после продажи волов к ним пришел арендатор за рассадой риса: тут и выяснилось, что Гьян ни разу не был в поле. В тот вечер Аджи подступилась к нему с расспросами.
— Заходил Сохансингх с нижнего поля, насчет рассады. Говорит, ты там и не был-то ни разу?
— Завтра пойду, — пообещал Гьян.
— А сегодня куда ты ходил?
— Я работал в… другом месте. Не таскаться же мне каждый день на это поле! — ответил он раздраженно.
Аджи не стала настаивать.
— Значит, пойдешь завтра? — переспросила она.
— Разумеется.
Но наутро он отправился вовсе не на то поле. Он пошел туда же, куда ходил всю неделю, — в Пиплоду.
Там, кроме Гьяна, не было никого ни в поле, ни в хижине. Ведь в Пиплоде было совершено убийство, об этом знают все, и ни один крестьянин не вернется туда, пока злые духи, осквернившие это место, не будут умилостивлены. До той поры над Пиплодой будет тяготеть заклятье.
Хотя обряд изгнания духов в нужное время уже был совершен — пандит позаботился, чтобы ритуал был соблюден полностью, и ни у кого не осталось сомнений в том, что духи изгнаны и заклятье снято, — но все равно туда никто не идет…
Гьян работал без помех. Он вел поиски систематически, начав их от самой хижины. Он обследовал заросли на тридцать шагов по обе стороны от тропинки. Даже очень сильный человек не смог бы забросить топор дальше. Гьян раскапывал муравейники, заглядывал в норы муравьедов, осматривал каждый куст, несколько раз взбирался на деревья… Все без толку.
В тот вечер он лежал на траве обессиленный и зверски голодный и в какой уже раз старался догадаться, куда мог Вишнудатт, убегая, спрятать топор. Гьян пытался поставить себя на место человека, только что совершившего убийство. Не мог он утащить топор далеко, не успел он и придумать какой-нибудь по-настоящему надежный тайник. Да и вообще, возможно ли спрятать такую штуку, как топор — с пятифунтовым лезвием и ручкой длиной четыре фута — так хитро, чтобы полиция его не нашла?
И тут он снова вспомнил о запруде, которую устроил когда-то его дед, Дада, перегородив ручей. Следы Вишнудатта от хижины вели к запруде и исчезали за ней. Вишнудатт сильный и ловкий человек. Если он, пробегая мимо запруды, со всего размаха швырнул топор, наверняка он попал в самое глубокое место. Какая там может быть глубина? Тридцать футов? Больше? И какое дно? Скорее всего там ил, мягкий черный ил…
Тучи, похожие на огромные серые кочаны капусты, клубились над его головой. Это были предвестники муссона, который разразится через неделю или дней через десять. Тогда тропы в джунглях размокнут, и всякие поиски придется прекратить. Он все еще строил планы поисков в джунглях, избегая думать о самом вероятном месте, где следовало искать топор, — о запруде!
Гьян вздрогнул. Хватит играть в прятки с самим собой! Слизь, мрачный зеленый свет под водой, груды бамбуковых стволов, подводные растения, устилающие дно пруда, гниющие остатки, зыбкая, засасывающая грязь. И легкие вот-вот разорвутся!
Он сел на землю и огляделся вокруг. Джунгли словно вычищены летним зноем. Они дрожат от неистовой ласки солнца. На деревьях еще рождаются новые листья, нежные и розоватые. Камешки под ногами так горячи, что больно дотронуться.
Гьян развязал свой узелок с завтраком. Но есть уже не хотелось. С детства он знал, что перед купанием лучше не наедаться. Машинально он проглотил сухую роти[26] и пикули, а рис с творогом выбросил. После этого он вымыл руки и еще немножко полежал с закрытыми глазами. А потом разделся и пошел к плотине.
Гьян нырял раз за разом. Он задумал обследовать дно пруда, как и джунгли вдоль тропы, не меньше чем на тридцать футов от берега. Когда он свалился в изнеможении, задача не была выполнена даже на десятую долю.
Еще через три дня была осмотрена всего лишь треть дна. Но зато на четвертый день, ныряя в шестой или, может быть, в седьмой раз, Гьян нашел топор. Его нетрудно было разглядеть среди белого ила, который под водой выглядел серо-зеленым. Тусклое металлическое лезвие издали показалось ему огромной жемчужной раковиной. Топорище косо торчало из ила.
«Удивительно, как мог специалист-водолаз, вызванный полицией, не заметить топора? — подумал Гьян, но тут же усомнился: — Да искал ли он вообще?»
В тот же вечер Гьян отправился в полицейский участок и попросил вызвать инспектора. Ему велели обождать на улице, но очень скоро констебль пригласил его в кабинет.
— Что у вас стряслось? — холодно спросил инспектор.
— Только что я убил Вишнудатта, — сообщил ему Гьян. — Тем же самым топором, которым он зарубил моего брата.
Инспектор увидел кровавую полосу, наискось пересекавшую рубашку Гьяна.
— Я обязан был найти топор. Согласитесь, было очень важно убить его тем же оружием.
Рассерженная молодежь
Деби-даял всегда мечтал стать сильным. Нет, не широкоплечим гигантом со вздувшимися мышцами, а быстрым, гибким, способным нанести страшный удар, как мастера дзю-до, этого древнего искусства самураев, которое, говорят, во многом превосходит и бокс, и индийскую борьбу. Дзю-до помогает властвовать, уступая. Вам не нужно проявлять силу, вы можете воспользоваться силой противника, все дело только в ловкости и знании приемов. Он твердо решил сравняться с самыми сильными и крепкими, освоить искусство рукопашной схватки. Тогда уж ни один английский солдат к нему не подступится.
Деби, как и все его друзья, ненавидел англичан. Эта ненависть и собрала их вместе: индусов, мусульман, сикхов. Люди разных религий, они, как братья по крови, объединились под знаменем освобождения. Они стали Борцами Свободы.
К девятнадцати годам Деби-даял осуществил свою мечту — мышцы его стали упругими, реакция мгновенной, движения кошачьими. Деби знал, что ему не составит теперь труда отбить любое нападение: ребром ладони, затвердевшим от постоянных ударов о дерево, он рассечет своему врагу горло или нанесет сокрушающий удар коленом в пах. Он жаждал теперь проверить себя в деле, встретить врага, которому он со спокойной совестью нанес бы разрубающий удар по позвоночнику, сломал бы руку приемом под названием «локтевая закрутка» или сделал бы до конца дней кастратом, разнеся вдребезги все, что для этого нужно разнести.
Подготовка заняла шесть лет, но дело того стоило. Шесть лет неустанной тренировки, железной дисциплины, не говоря уж о соблюдении ритуала самого искусства дзю-до. Каждый день он должен был, преклонив колени перед святыней, опоясанной черным ремнем, возносить молитву и торжественно клясться никогда не применять искусства дзю-до иначе как для самообороны. Он никогда особенно не верил во все эти «мумбо-юмбо»[27], по Томонага, японский инструктор, настаивал на соблюдении ритуала.
