Лео Мале - Лихорадка в квартале Маре
Обзор книги Лео Мале - Лихорадка в квартале Маре
Лео Мале
Лихорадка в квартале Маре
Глава I
МЕТАЛЛ ПУЩЕН В ХОД
Глубоко засунув руки в карманы куртки, я стоял как столб в комнате на четвертом этаже старого дома по улице Франк-Буржуа и, машинально сжимая в потной ладони погасшую трубку, слушал стоны почтенного здания под натиском непогоды.
Гнилая весна!
Капли дождя, гонимые воющим ветром, хлестали по мутным стеклам окна без занавесок. За окном – пейзаж из мокрых крыш и свинцового неба, источавшего давящий, нездоровый свет. На мансарде соседнего дома болталось, как эмблема позорной капитуляции, какое-то белье сомнительной чистоты. Слева, по идее, должен был находиться особняк Клиссон, или Субиз, где хранятся национальные архивы. Прямо впереди, над хаотичным нагромождением крыш, возвышалась дымовая труба булочной или литейной мастерской. Дым из трубы поднимался вверх до самых туч и вливался в них.
Начавшая погружаться в сумерки комната разделялась на две неравные части прилавком с проходом и горизонтальной доской на петлях, служившей как бы дверцей. В данный момент проход был закрыт.
По ту сторону прилавка стоял столик с древней пишущей машинкой типа «Ремингтон», открытой бухгалтерской книгой, письменными принадлежностями, пепельницей, полной окурков, маленькой лампой с зеленым абажуром, телефоном, лабораторными весами, чувствительными, как девушка-подросток, лупой часовщика, пробным камнем и т. д.
Позади потертого кожаного кресла находилась вешалка с целой коллекцией разной одежды. На некрашеных деревянных полках, обегающих стены во всю длину, в беспорядке громоздились кучи всякого добра. Между военной каской образца 1870 года с острием наверху и театральным биноклем валялся плюшевый мишка, на которого было больно смотреть.
На мраморной полке камина рычал тигр, обернувшись к чайке на гребне застывшей волны. Настенные часы меланхолически отсчитывали время рядом с художественными изделиями из бронзы.
Прямо на паркете громоздились стопки книг в потертых переплетах, тут же лежали зловещие бухгалтерские книги, блестя черным коленкором.
Возле железной печки без огня стоял сундук.
Хозяин этого собрания экспонатов, кричащих о горе и нужде других людей – папаша Самюэль,– возлежал посреди своей пыльной кладовой, уставившись на меня немигающим взглядом, как бы насмехаясь, со вздернутой губой над кроличьими зубами.
Жюль Кабироль – согласно гражданским документам – охотно разрешал называть себя Самюэлем. Ростовщик, устроивший свою контору вблизи ломбарда, он считал, что немного иудаизма в его профессии не помешает.
Стоя перед ним, я соображал: сколько бы он дал за голенькую женщину из литого золота, создающую иллюзию танца на его груди. Сложный вопрос. А кроме того, бессмысленный. Бессмысленный на все сто процентов. Маленькая женщина служила рукояткой ножа для разрезания бумаг, лезвие которого полностью погрузилось в черствое сердце старого пирата, и в этот дождливый апрельский день папаша Самюэль воплощал в себе иллюзии тех бедолаг, которые приходили к нему, чтобы обменять дорогие их сердцу вещи на кусок хлеба.
Сейчас он сам был так же мертв, как и эти вещи. А может, даже немножко больше.
Глава II
ТАИНСТВЕННЫЕ НЕЗНАКОМЦЫ
Проснувшись в это утро, я решил провести ревизию своих финансов. Мне известны многие мероприятия, требующие куда больше времени. Вывернув карманы, я убедился, что после завтрака у меня останется, дай Бог, достаточная сумма, чтобы купить себе пачку трубочного табака. Если дьявол сегодня же не пошлет мне клиента с хорошо набитым кошельком, мне трудно себе представить, как я выберусь из этой финансовой пропасти. Выставить Элен или другого сотрудника Агентства Фиат Люкс на любую сумму исключалось, поскольку я и так задолжал им слишком много. Сунуть кому-нибудь чек без обеспечения рискованно. Оставалось только ждать чуда. Это будет не в первый раз в течение моей, полной случайностей карьеры. Оно может произойти в самый что ни на есть подходящий момент. Ну а если чуда не будет, то Бог с ним! Пойду заложу пару золотых украшений, доставшихся мне в наследство от моей тетки Изабель. Это поможет продержаться какое-то время. Пребывая в довольно мрачном настроении, я не трогался из квартиры, а только время от времени звонил Элен, несущей вахту в Агентстве. Поскольку к трем часам пополудни клиент не появился и чудо не свершилось, я вышел из дома и двинулся по направлению к ломбарду. Но то ли вышел я слишком поздно, то ли был под колпаком у судьбы, но пришлось поцеловать замок у дверей Муниципального кредита по улице Франк-Буржуа, закрытого совсем недавно, зато крепко-накрепко. А я как раз предпочитал этот филиал всем остальным. И тут мне пришла в голову мысль, что папаша Кабироль, живущий напротив, занимается тем же бизнесом и обтяпает это дельце не хуже своих официальных конкурентов, а то, пожалуй, и лучше. Я прошел под аркой и, поскольку дождь лил как из ведра, бегом пересек двор. В низу узкой и темной лестницы, на эмалированной табличке, когда-то бело-голубой и украшенной изображением руки с указующим перстом, можно было прочитать: «САМЮЭЛЬ КАБИРОЛЬ. Продажа. Скупка. Обмен. Золото. Серебро. Различные вещи и т. д. Четвертый этаж». Рядом с первой ступенькой лестницы водосточная труба изрыгала каскад воды, который я с разбегу перемахнул…
…И случилось так, что, ничего не увидев и не услышав ранее, я чуть не сбил с ног молодую девушку, спускавшуюся вниз.
Выше среднего роста, закутанная в двусторонний плащ черного и желтого цветов, она казалась настолько взволнованной, что столкновение со мной ничего к этому не могло добавить. Прижимая развернутый носовой платок, она сморкалась в него как человек, который страдает насморком или плачет. Капюшон плаща съехал набекрень, из-под него выбивались растрепанные белокурые локоны. Та небольшая часть лица, которую я увидал, показалась мне красивой, но не из ряда вон. Но в конце концов мы находились на лестнице дома, где жили польский портной, плохо замаскированный ростовщик и семьи рабочих, а не в кинотеатре. Я извинился и по привычке выдал пошловатую хохму:
«…Чуть было я вас не поцеловал… и если ваша губная помада размазалась…» и т. д.
Да, Нестор, сегодня твой успех у женщин невелик. Очевидно, это зависит от состояния кошелька, пустота которого обнаруживается на расстоянии километра даже без счетчика Гейгера. Молодая девица, молча и продолжая сопеть носом, бросилась по направлению к улице, показав мне только каблуки туфель из змеиной кожи и черные швы нейлоновых чулок. И еще, правда, за ней остался аромат духов, приятный и тонкий – слишком тонкий, чтобы заглушить или хотя бы конкурировать с вонью кошачьей мочи, которая преобладала в этом подъезде. Очень быстро аромат пропал, а вонь восстановила все свои права.
Забыв об этом происшествии и не думая больше вообще ни о чем, кроме состояния своих финансов, я поднялся на четвертый этаж. Дверь конторы Кабироля была снабжена дубликатом той таблички, что я видел внизу, только меньшего формата, и запиской от руки, приглашавшей звонить и сразу заходить. Я позвонил и вошел…
Слово, которое я произнес сразу же, пройдя переднюю, никак не свидетельствовало о моем чрезмерном уважении к смерти.
* * *
Здесь не произошло борьбы. Или очень мало. Минимум этого вида спорта, плюс последние конвульсии убитого. Несколько бумаг и рекламный журнал розового цвета упали со стола и валялись на полу. Это все. Тишина лишь слегка нарушалась шумом дождя и ветра, а также тиканьем настенных часов. Если кавардак, обычно царящий в таких местах, можно назвать порядком, то комната была в порядке. Даже пыль, покрывавшая некоторые предметы и скопившаяся в углах камина, оказалась нетронутой. Нет, здесь не произошло борьбы. Ничего похожего на омерзительную, драку, после которой остается перевернутая мебель и лужи крови, что вызывает отвращение легавых, прибывших для констатации ущерба. Чистенькое, четкое и элегантное убийство, задуманное далеко загодя, хотя оружие преступления и предоставила в подходящий момент сама контора…
В ожидании похоронной команды папаша Самюэль лежал спокойненько на спине возле кресла, с которого он, очевидно, свалился, получив свою порцию. Я мог бы поспорить на любую сумму, что он умер, так сказать, в состоянии грехопадения. Его губа, искривленная гримасой, оказалась измазанной губной помадой. Помадой, которая хорошо пахла. Которая распространяла аромат, знакомый моим ноздрям, каким бы мимолетным ни было это знакомство.
Подробность позволяла сделать кучу заключений, хороших или плохих.
Пиджак на трупе расстегнули, левая пола была в нормальном положении, поскольку удерживалась лезвием ножа, вогнанным в грудь по самую рукоятку. Другая пола, откинутая рукой, показывала подкладку. Из внутреннего кармана торчал бумажник, потертый от долгого и активного употребления.
