Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— А беда и так уже есть! — рада была прицепиться к словам болтливая Лэмбукиэ. — Чего же он вчера с полпути вернулся? Что ж не придушил духов? От беды избавить не смог, а напустить беду может?.. Посмотрим, что молодой сделает. А от этого старого черта и ждать было нечего…
И как всегда, вмешался муж Лэмбукиэ. Началась перебранка: он опять стукнул жену по рукаву, та вспыхнула, назвала его дряхлым оленем, а он ее старой важенкой. И пошло… Только народ сегодня почему-то не одергивал их, не открещивался от грешных слов, которые сыпала Лэмбукиэ на голову шамана-якута. Но Сайрэ крепко зажмурил свой глаз, давая людям понять, что от этих ее слов у него в голове потемнело. Так, с зажмуренным глазом, он и хотел было сесть рядом с Токио, но перебранка вдруг оборвалась.
— Ты сказала черт, — набросился он на Лэмбукиэ. — Мы на чертей больше похожи, чем якуты. Якуты чисто живут, грязь не любят, вшей не заводят. И русские так же живут. А мы во вшах видим счастье [38], считаем, что человек будет богатым, если у него волосы от пота и грязи лоснятся… Но ты помнишь, что кулумский поп говорил? Помнишь? Бог сказал людям: грязное тело — все равно, что грешное тело…
Это был неожиданный поворот в разговоре, и Лэмбукиэ не нашла, что ответить. Да тут кстати появились и оба шамана.
Сайрэ повернулся и увидел, что Куриль уже сидит возле Токио, — он наверняка все слышал. Нехорошо получилось. Вчера Куриль при всех высказал недовольство приезжими шаманами, а он, Сайрэ, сегодня защищает их. И чтобы сбить с толку всех, но особенно Куриля, он решительно сел рядом с ним, а не с шаманами: пусть думает, что неправильно понял его…
Люди ждали камлания, а Токио все не вставал и не брал бубна. Молодой шаман сидел, а потом зачем-то лег и подпер ладонью голову. Сначала никто не обратил внимания и на его тихую песню. Но когда песня усилилась и сменилась шепотом — заклинаниями, — люди вдруг поняли, что камлание-то уже идет.
Ни бубна, ни амулетов у Токио не было. Он просто надел короткую драную дошку, подпоясался тонким ремнем и начал, не сходя с места. Когда все насторожились, Токио сел. Сел, но бубна опять не взял. Так, сидя, он на новый лад затянул негромкую песню. Он пел, пел и пел, лишь изредка поднимая или опуская голову — чтобы прошептать заклинания. В тордохе установилась такая тишина, какая бывает в безветренный день в глухой зимней тундре. Люди пытались лучше расслышать слова и сдерживали дыхание.
А конца песни не было. Токио пел о своей длинной дороге в тот мир, где обитают духи, и дорога его не была такой запутанной, как у ламутского шамана… Вот он встретил одного своего духа, второго, третьего, четвертого, вот он спокойно разговаривает с ними, узнает от них новости — какие, этого никто пока что не знает… А дорога тянется и тянется, и нет впереди никаких примет, которые заставили бы ожидать что-то удивительное или тревожное…
Шаманы, Куриль и родители с детьми, как и вчера, сидели в центре.
Шаманы, смакуя, пили рыбью кровь, похожую на жиденькую кашицу, — это любимое питье шаманов все утро и половину дня готовили жены Нявала и Хулархи. Куриль сидел с закрытыми глазами, не двигаясь. Он ни о чем не думал, а только ожидал конца песни. Но потом голова его как-то сразу склонилась на грудь — и он вдруг очнулся. "Смотри-ка: в сон клонит, — удивился Куриль. — Уж не усыпляет ли этот волчонок?" Тревожно оглядев людей, он заметил, что все стали какими-то вялыми, разомлевшими, а девочка Халерха спокойно спала на коленях отца, спал и Ханидо, откинув руку. "Вот оно — волшебство!" — подумал Куриль и почувствовал, как сильно забилось сердце.
Все муки из-за шаманства Куриль потому и испытывал, что верил чудесам и не верил. Однажды умирала женщина, а шаман, покамланив, сказал, что она завтра же выздоровеет. Но женщина умерла. Шамана упрекнули, а он ответил, что его надо было понимать в обратном смысле: выздоровление — это ведь вечный отдых. Вот тогда-то Куриль и смекнул, что точно так же мог бы выкрутиться и он и любой другой человек — нужна только хитрость. Но Куриль знал и другие случаи. Он хорошо помнит, как один шаман приказал больному побегать возле озера — и тот сразу выздоровел. А его дядя-шаман призывал в тордох птичек и гусей — ведь можно же одним взглядом заставить собаку прыгнуть в воду, наверно, можно и вызвать к себе птицу?.. Пока Куриль соображал, что лучше — отдаться силе волшебства и испытать неиспытанное или, наоборот, постараться сохранить бодрость и на все поглядеть со стороны, шамай Токио тихо смолк и неожиданно вскочил на ноги.
— Эй, проснитесь! — с мальчишеским торжеством крикнул он. — Я вернулся уже.
Люди заворочались. Некоторые из них действительно сладко дремали.
— Посидите здесь, — сказал Токио, — а я пойду чаю попью.
— Стой! — запротестовал Куриль. — Кто же так делает?
— Я делаю, — ответил шаман. — Если не устали, то спите. А я пойду.
И он ушел.
— Плут, — шепнул Курилю на ухо Сайрэ. — Под долгую песню в тепле всякий заснет.
— Вели-и-и-икий шаман, вели-икий, — скрипуче пропел верхнеколымский старец, — а будет совсе-ем великим…
— Похоже на это, — согласился с ним Ивачан. — Сила в нем огромная…
Куриль, заметив, что Пурама, скручивая не пригодившуюся нынче веревку, стал на колени и смотрит прямо ему в рот, торжествующе заерзал на месте: ему пришла в голову мысль спросить Сайрэ — сильный ли шаман Токио, спросить при свидетеле. Что скажет он не на ухо, а для людей?.. Сайрэ, однако, почуял неладное и заторопился: ведь наступала его очередь камланить.
— Пойду спрошу Пайпэткэ, все ли она принесла мне, — сказал он, вставая.
Куриль ничего не ответил. Он только сдвинул брови и, глядя в лицо Пурамы, как-то странно, с тяжелым вздохом покачал головой.
Токио долго не появлялся в тордохе. Время шло, людям уже надоело сидеть в темноте и духоте, а его все не было. Забеспокоились и шаманы, начали переговариваться.
— Догор, — наконец не выдержал верхнеколымский шаман, — сходи, догор, узнай, скоро ли…
Пурама в этот раз не бросился со всех ног выполнять просьбу. Он посидел, подумал и лишь после этого пополз к двери.
Вернулся он быстро. Вернулся, но в тордох не вошел, а только просунул в дверь голову.
— Там… шаман ваш… за девчонками бегает! — сообщил он. — По траве… за холмом…
Люди сразу вскочили и чуть было не подняли тордох на своих спинах и головах. Потом все ринулись на коленях к выходу, оттесняя и подталкивая друг друга. Одни шаманы да Куриль остались на месте. Проснулись и дети. Ничего не понимая, они стали метаться, а потом заорали, стараясь то спрятать лица, то вновь увидеть эту страшную суматоху в темноте и мелькающем свете.
